Возвращение в Панджруд - Андрей Волос

— Староста вам пять дирхемов... — замялся, подбирая нужное слово.

— Что — пять дирхемов?

— Пожертвовал, — нашелся он.

Ну, сейчас начнется!

— Да? — удивился Джафар. — Пять дирхемов? — покачал головой. — Спасибо ему... Что же ты не сказал раньше? Я бы поблагодарил.

— Не знаю... я думал, вы, наоборот...

— Это очень много, — сказал Джафар, не слушая.

— Что — много? Пять дирхемов?

— Ну да, пять дирхемов.

Шеравкан помолчал. Но все-таки не выдержал:

— Разве пять дирхемов — это много?

Слепец пожал плечами.

— Смотря кто дает.

Шеравкан снова сдержал хмыканье. Какая разница, кто дает? Пять дирхемов — они и есть пять дирхемов...

— Не веришь? Ну хорошо. Помнишь, я рассказывал, как взбунтовались жители кишлака Бистуяк? А знаешь, почему он так назывался? Сведущие люди говорят, будто в мире существует двадцать одно несчастье[49]. И приходят они к людям по очереди... Так вот в этом несчастном кишлаке несчастья и беды спокон веку паслись всем стадом. С одного краю чума — с другого холера. На северной околице скот пал, на южной — саранча. Не саранча — пожар, не пожар — наводнение. Ни единого дня без напасти. Потому и название такое. Соответственно названию и люди там жили — не просто бедно, а так, что беднее уже некуда... Ну вот. А у Исмаила Самани был один хитрый министр... налогами управлял. Эмир его любил. Хотя тот, судя по всему, подворовывал. Но не попадался. Однажды Исмаил пригрозил ему: смотри, говорит, поймаю на горячем, пеняй на себя, буду судить. А министр отвечает: я, мол, раб у твоего трона, но если грозишь судом, то позволь мне самому выбрать судей. Исмаил позволил, и тогда министр попросил, чтобы его, в случае чего, судили старейшины кишлака Бистуяк...

— Этого самого кишлака? — уточнил Шеравкан.

— Этого самого. Самого несчастного в мире кишлака. Эмир удивился. Подожди, говорит. Подумай, зачем тебе это? Старейшины кишлака Бистуяк — самые бедные, самые злосчастные в мире люди. Они тебе — богатому, знатному человеку — от своей злости на всю вселенную за самый малый пустяк такое присудят, что по миру пойдешь.

Шеравкан кивнул, прошептав:

— Ну верно... присудят.

— А министр стоит на своем. Нет, говорит, хочу их в судьи — и дело с концом. На том и сошлись. И вот однажды министр все-таки попался. Ну что же, уговор дороже денег. Послали в Бистуяк за старейшинами. Привезли трех старцев. Эмир рассказал им дело: так и так, вор, посягнул на казну. Смертью казнить не хочу — уж больно человек знающий и ловкий. Присудите, уважаемые, какой штраф он заплатить должен. Имейте в виду, человек он небедный, все у него есть, дом — полная чаша, чуть ли не каждый день на столе манты с перепелиными языками. Мог бы даже и в мою казну не лазить, и без того бы отлично прожил. Что скажете?

Джафар поднял посох, на который опирался, и положил его себе на колени.

— Стали старейшины совещаться. Один говорит: вор. Другой: бессовестный вор! Третий: наглый ворюга. Выяснили, что мнение у них насчет министра примерно одно и то же. Осталось штраф определить. Мнутся... Наконец один набирается смелости и говорит: тысяча динаров. Второй в ужасе: ты что, Аллах с тобой! Да будь он хоть сто раз министр, все равно: откуда у человека тысяча динаров?! Давай присудим сто. А третий махнул рукой и сказал: эх, мол, безжалостные вы люди. Мы с вами втроем по целой жизни прожили и ни разу ни единого динара и в глаза не видели, только слухи до нас доходили, что где-то ходят по свету подобные монеты. С чего вы взяли, что этот несчастный сможет такими бешеными деньгами расплатиться? Динар ему присудить в наказание — и то до самой смерти будет мучиться.

Ветерок потянул низом, принеся откуда-то запах мяты, и звон, с которым кузнечики начинали ковать прогревшийся воздух, стал слышнее.

— Да-а-а, — протянул Шеравкан. — И что же: так динар и присудили?

— Так и присудили, — кивнул Джафар. — Министр умный был: знал, что люди все мерят по себе.

— И деньги тоже?

— Деньги в первую очередь. Заметил, как в последнее время дирхем подешевел? — насмешливо спросил слепой. — Раньше-то как было: полдирхема за ночевку — слишком дорого. А после кошелька? После кошелька пять дирхемов — мелочь.

Они помолчали.

— Вот такие они, денежки, — вздохнул слепой. — Чумы Господу мало показалось — он нас вдобавок деньгами наградил.

Шеравкан помолчал, размышляя.

— Вы хотите сказать, что деньги — болезнь?

— Зараза, — подтвердил слепец. — Да еще какая липкая...

— Но, учитель, — нерешительно возразил поводырь. — Не ко всем же прилипают. Вот, например, мой отец. Он сколько ни бьется — а и в помине нет такого, чтобы к нему деньги прилипли...

Слепец рассмеялся.

— Тут ты прав. Но я о другой липкости. Понимаешь, если человека чума подцепила — у него все-таки остается шанс выздороветь. А если деньги...

Он безнадежно махнул рукой.

— Но от денег не умирают, — не сдавался Шеравкан.

— Однако и живут недолго.

— Почему это?

— Да мало ли несчастных из-за своих богатств гибнет! То разбойники, то война. То слуги неверные, то сосед завистливый. То молодая жена. То, глядишь, собственные дети... Хватает напастей. Да и вообще, между прочим, бедняки до глубокой старости чаще доживают. Ему сто лет — а он все кетменем свою тощую глину крошит, все надеется на урожай, все рассчитывает, как вот он сейчас взрыхлит, а потом пройдет хороший дождь, пшеница его поднимется, заколосится... птиц он от нее будет гонять, зайцев... сохранит всю до зернышка, уберет, отвезет на базар, продаст, а на вырученные деньги внукам новые рубашки купит. А тут град налетел — и нет никакой пшеницы. Начинай сначала: бери кетмень, мечтай заново.

Джафар пристукнул посохом и сказал:

— Сам сколько раз думал: целительны они, что ли?

— Кто? — не понял Шеравкан.

— Да говорю же: мечты.

— Не знаю...

— Вот и я не знаю... Но главное-то вот в чем: если человек деньгами заболел, у него взгляд сужается. Деньги — ведь это очень важно, правда? Если нет денег, ты не можешь купить еды и одежды, не можешь содержать дом... очень, очень важно иметь деньги.

Джафар положил ладони на самую верхушку посоха и склонил голову, размышляя.

— Но ведь иметь деньги — это не более важно, чем иметь возможность забыть о них?

Шеравкан пожал плечами.

— И вот если человек не может забыть, значит, все — заболел. Смотрит — а ничего, кроме денег, уже не видит. В глазах все перекошено. Солнце не продашь — и не купишь. Солнце ничего не стоит. Воздух ничего не стоит. Счастье ничего не стоит... А раз все это ничего не стоит — он этого и не видит. Он слепнет.