На берегах Альбунея - Людмила Шаховская

– Знаю, что это можно. Когда у вас все покончат, решат, я прямо приду и скажу: «отец, тебя завтра зароют» – и все тут.

– Но...

– Эти слезы, прощанья, расставанья... последние речи... заветы и приветы... это способно заставить меня зажать глаза и убежать от ваших церемоний к козлам и баранам в горы. Чего вы хотите? зачем тянуть лыко вместо того, чтобы вить из него веревку? ты рассуди, Мунаций: что у вас за царь? – он является в Альбу на совет так редко, что можно подумать, будто она за горами, по ту сторону Аппенин, где марсы живут. Все он вас сюда зовет, к его очагу на совещанье, точно хочет сделать рамнов выше альбанцев; разве вы это допустите?

– Альба искони веков выше.

– Рамны должны к вам ходить, а не вы к ним, теперь же, когда после отца Нумитор станет здесь отдельным царем, – мы этой альбунейской усадьбы знать не захотим!..

– Отлично!..

– Заставим рамнов к нам ходить с дарами на поклон, а не захотят, – сделаем набег и заставим, все тут разорим с землею сравняем.

– Великолепно!..

– Отца одолевают старческие немощи; он уже не в силах ездить ни на осле верхом, ни на волах в телеге... могу себе представить, как он теперь ползет улиткой, опираясь на плечо Нумитора!.. рамнам, поверь, не великий клад достанется: мой брат во всем похож на отца, такое кислое тесто на проквашенном молоке.

Амулий замолчал, увидев, что жрец уснул под его болтовню.

Свечерело. Девушки ушли с лесной луговины. Амулий, покинув пьяного жреца спать в лесу, побрел с небольшим, тусклым факелом в руке к усадьбе домой, спотыкаясь почти на каждом шагу; он был еще больше пьян, нежели Мунаций, но заснуть не мог, – вино будоражило его горячую кровь; ему мерещились плясавшие девушки; он стал искать их около усадьбы и на ее дворе.

Знойный весенний воздух сгустился в туман и стал струиться белою волною от реки по прибрежной долине. Стояла тишина. Не шелестели листья старого громадного платана, под которым с незапамятных времен помещался длинный камень, удобный, как скамья, для сиденья и лежанья на нем.

Предание альбунейской усадьбы говорило, будто на этом камне древние Лары семьи сидели и лежали при своих предсмертных пирах, прощаясь с родными; камень от этого имел священное, заветное значение, служил подобием убежища: с него просили себе прощенья у старших провинившиеся дети, чтоб избегнуть побоев; на него ложились те, кто готовился к смерти.

В праздничную ночь весны на камне Ларов спала Акка, уверенная в безопасности этого неприкосновенно-священного места для всех, кто бы ни очутился на нем.

Ничто не нарушало водворившейся тишины, только воды реки тихонько журчали вдали.

Тяжело дыша, пьяный Амулий оперся на дубину, увидев свою добычу. Для этого человека ничто священное и заповедное не существовало. Забыв и Ларов и наказание от суда старейшин за оскорбление священного места, он любовался сонной девушкой, как лежит она с разметанными волосами, сбросив одежду, разгоряченная пляской на знойном воздухе весеннего дня.

Молодая дикарка улыбалась во сне. Амулий наклонился к ней, готовый обхватить добычу трясущимися руками, но в эту минуту его самого сзади охватили чьи-то сильные руки и отбросили прочь с такою энергией, что развратник грохнулся, как сноп, на землю за несколько шагов от своей жертвы; грозный голос прогремел в ушах его:

– Нечестивец!.. беззаконник!.. благодари судьбу за то, что ты мне брат, потому что чужого я убил бы тебя!.. Добрый Лар отвлек меня назад, чтобы обличить твое поведение.

– Перед кем, Нумитор? – отозвался злодей, быстро возвратив самообладание, – старейшин здесь нет, никаких Ларов и Пенатов я не боюсь, а Мунаций вполне верит, что эта красотка «волчица». Мунаций не позовет меня к ответу за нее, не заставит клясться перед алтарем Латиара.

– Ах, как кстати я вернулся, чтоб не дать тебе опозорить наш дом несчастьем сироты!..

– Почему ты вернулся, Нумитор?.. не может быть, чтоб ты успел отвести отца на озеро.

– Повторяю, Лары и Пенаты тянули меня назад... мне вдруг пришло на ум, что хорошо бы подарить старому Нессо масла в глиняном горшке, который мы с отцом недавно очень удачно расписали всякими узорами. Отец нашел это хорошим и послал меня домой за маслом, а сам остался ночевать недалеко отсюда у вернувшегося к стаду Эгерия. Я вижу, что вовремя вернулся...

Между тем испуганная Акка, очнувшись и поняв, что такое произошло, вскочила и убежала, оглашая поселок неистовыми криками.

ГЛАВА ХI

Прощанье с жизнью

Огорчаемый дерзким младшим сыном, царь Прока дряхлел быстрее своих лет.

Седины совершенно убелили его густые, длинные кудри; крепкие руки чувствовали слабость, стали дрожать, с трудом натягивая тетиву лука; его дротик не попадал в цель, неутомимые ноги подкашивались, хромали; взоры не видели звезд и отдаленных хижин; уши смешивали звуки пастушьей сиринги с блеяньем овцы.

Прока достиг преклонного возраста, но тогда в Лациуме еще никто не считал годов своей жизни, оставляя без внимания климатические перемены лета с зимою, не измеряя по ним времени, а лишь учреждая праздники культа.

Годы тогдашнего Лациума относились только к богам, а не к людям; поэтому никто не знал, сколько ему лет от рождения.

Когда настало лето и жатва подходила к концу, сторонники Амулия, альбанские старшины, объявили свое решение, что Проке пора умереть.

Мудрый старец признал это справедливым, хоть и не по внутреннему убеждению, а вследствие сознания, что его сопротивление будет бесполезно, младший сын того и ждет, чтоб воспользоваться таким предлогом для нанесения всяких обид и насилий отцу; опозорить Проку смертью насильственной для Амулия было бы наслаждением; чтобы не дать сыну злого торжества, старец выразил согласие сойти в землю в тот день, когда совет назначит его кончину.

– Я пришел от богов, – ответил он на увещания старшин, – я родился в теле человека, имея дух, принадлежащий неведомому миру таинственных сил. Я должен снова уйти к этим богам неизвестно куда и зачем, навсегда или нет. Приготовьте все, мудрые старшины Лациума, что надо для моего помещения в землю.

Почтенный старец знал, что ему готовят приличную его сану царя могилу на острове реки, где со времен незапамятных одни положены мертвыми, другие сошли живыми в землю многие старики из уважаемых лиц племени – цари, жрецы, богатыри.

Когда все было готово, последний день прошел и угас с лучом заходящего солнца за рекою, старец, по обычаю, лег для прощанья с жизнью на священный камень древних Ларов вблизи усадьбы и стал размышлять о таинственной смене людей на земле, в виде непрерывных рождений и кончин, расцветания юности, блеклости пожилого возраста и дряхлости престарелого.

– Одни ли и те же люди то приходят на землю, то уходят с нее, чтобы снова прийти в иных телах новорожденных, или в том неведомом мире есть бесчисленное множество душ, так что каждый человек только один раз поживет и никто из нас не вернется для вторичной жизни?

Ум Проки не мог усвоить идею бесконечности времени, пространства, количества; даже числа у жителей тогдашнего Лациума едва ли простирались дальше двадцати, но дикарь видел нечто, из чего эта идея вытекала сама собою.

– Если от одного факела начнут зажигать другие, то сколько бы ни брали огня, его на первом факеле не убавится, то же будет, если факелы зажигать один от другого, – хоть бы их столько зажгли, сколько звезд на небе, – не убавится огонь. Он может разом потухнуть, исчезнуть, неизвестно куда деться с этих факелов от ветра или воды, а потом снова будет гореть, если возобновить его, пока есть ему дерево для горения. Если камень об камень бить, тоже будет сверкать огонь, не убавляясь, сколько бы ни били, сколько бы ни зажигали от него, пока не разобьют камней. Так и души людей или происходят одна от другой, или берут свое существование каждая от общего Отца, первичного начала вселенной, нисколько не убавляя его силы, если их и больше, чем звезд.

Размышляя так, царь Прока склонялся к верованию в бесконечность загробной жизни.

Простых стариков латины продолжали убивать домашним порядком, смотря по их достоинству, – или просто, без всякой обрядности, насильно лишали жизни, душили, закалывали, как лишних, обременительных членов семьи, или по их желанию, предоставив выбор рода смерти, или живых сажали Ларами новых жилищ, зарывали под очагом или под порогом.

Сжигание трупов тогда еще не ввелось.

Проке сильно не хотелось умирать, главным образом, потому, что этого не желал Нумитор, сильно любивший отца. Подражая древним Ларам своей семьи, Прока изъявил было намерение, вместо отправления на остров, умереть под домом, к которому привык, подле Ларов, которых чтил, но Амулий не захотел доставить ему и этой отрады, воспротивился на том основании, что там нет места – все пороги дома, уже в то время давно разгороженного на комнаты и имевшего пристройки, представляют сплошное кладбище предков не столь важных, как царь, а если б и было возможно вырыть там могилу, напр., пробив нарочно для него новую дверь, чтоб не потревожить прежние кости, Проку нельзя посадить под порог его дома по той причине, что смена царя должна составить общее торжество всего Лациума.