Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Едва эти звуки коснулись моего слуха, со мной произошло невероятное. Моя память вдруг обрела неестественные для обыкновенного человека способности. В считанные доли секунды, с первых слов, с первых аккордов песни, как на ожившем экране, прокрутилась с потрясающей ясностью вся моя предыдущая жизнь.
Все, начиная от первых шагов, запаха скатерти, когда пряталась от кого-то под столом, теней над детской кроваткой, прочитанные книги, увиденные передачи, беседы, учителя, подруги, соседи, запах наших комнат, шорохи нашего сада, словом, все впечатления жизни, которые я когда-либо пережила, пронеслись во мне с ошарашивающей ясностью.
И вдруг, живая, настоящая я открыла глаза и проснулась. Огляделась вокруг и со странным чувством обнаружила себя заброшенной куда-то далеко-далеко, уму непостижимо, как далеко, сидящей на фоне голых стен и каких-то землисто-тусклых багажных ящиков.
Представьте себе, вы просыпаетесь и обнаруживаете, что ваш дом, ваши вещи, ваш мирок, ваши друзья, соседи, родственники, учителя, школа, улицы – все, что вы любили или не любили, все что составляло вашу жизнь, – смыто стихийным бедствием. Уцелели только вы и члены вашей семьи.
Ничего от старой жизни не осталось, только багажные ящики и такие же, как вы, обескураженные, потерянные ваши родные. Вы хотите позвонить другу или родственнику, но все они ушли в небытие. Нет ни их, ни их домов, ни телефонов. А дальше, на миллионы километров – все снесено, ничего нет, только гуляют по синтетической Земле синтетические человекозаменители.
С этого момента я поняла: теперь было две меня. Одна – та, из старой жизни, настоящая, исконная я, но уже отошедшая в прошлое, как бы умершая. Другая – эта, материальным телом присутствующая в текущей жизни, но не я. Настоящая навестила, как дух умершего, свое покинутое тело и, напрягая все силы, пыталась понять: что же такое произошло со мной?
Это были считанные минуты откровения. К спящим в морозе дебрям моего существа прикоснулись волшебным зельем простой русской песни, которую, живя на родине, я бы и не заметила среди множества других впечатлений жизни. И как в сказке, в хрустальные капельки превратился лед, звеня сбежал с меня, душа потеплела, размягчилась, наполнилась ощущением жизни и пахучий подснежник расцвел в груди.
Я сидела как оглушенная, в первый раз за все это долгое время осознав, что я – осталась там, в том мире, который смело стихийное бедствие, а то, что теперь, – это робот под моим старым именем. Четыре месяца прошло как один пустой миг. Четыре месяца я жила без телевизора, без магнитофона, без книг, без друзей – и не заметила этого! Неужели я теперь такой и буду, как робот? Неужели жизнь навсегда покинула меня?
– Вот тебе и ра-а-а-з! – протянул дядя Стасик, вероятно, увидев мою реакцию. – Знал бы, не приносил бы! А, ну, так они же только приехали! – добавил он, обращаясь к жене.
– Не страдала я никогда и страдать не буду за этой поганой страной! – грозно заявила тетя Хиба, глаза ее злобно сверкнули. – Ты что? Ты любишь эту поганую страну??? – тетя Хиба с возмущением смотрела на меня, как если бы она только узнала, что я убила человека.
– Она привыкла к своему болоту, – дрожа голосом, выдающим сильное волнение сказал папа. – Рабы, Стас, не могут выдержать, когда с них снимают цепи! Ты знаешь, почему Моисей сорок лет водил евреев по пустыне, когда освободил их из рабства? Он ждал, когда старое поколение сменится новым, чтобы в психологии новых поколений не осталось и духа рабства! Рабы уже никогда не смогут быть свободными людьми! Нужно ждать новых поколений! – на щеках папы выступил румянец, он готов был разразиться скандалом.
Мама, всеми силами старавшаяся не плакать, вероятно, была причиной его бешенства. Казалось, папа вот-вот был готов наброситься на нас с кулаками.
Дедушка принялся всех успокаивать.
– Ну, ну, будет вам, ведь Новый год, товарищи!
– Что-о?! Какие товарищи?! – перекривив рот, весело пробасил дядя Стас, – Новый год, господа! Вот как. А ну-ка, наливайте шампанское!
* * *– В рабстве родился ребенок, – рассказывал папа, сидя за столом и развлекая гостей. – Как только он родился, его, как и его мать и отца и всех рабов вокруг, приковали тяжелыми цепями. С того момента, как он стал осознавать себя, помнил он на себе и тяжелые цепи: они казались ему неотъемлемой частью жизни. Когда же через сорок лет, его высвободили из рабства и сняли с него кандалы, с непривычки его тело показалось ему неестественным, вышедшим из нормы. Он стал корить освободителя, ругать его на чем свет стоит. «Не могу я жить без своих кандалов! Я требую вернуть мои кандалы!» Вот такая история.
Тетя Хиба и дядя Стасик понимающе улыбались.
– А ведь когда Данко вывел людей из рабства, – продолжал папа, – они стали возмущаться! Долгим им путь показался! А они бы сразу рая хотели. Вообще, Горький был мудрый человек. «Рожденный ползать – летать не может!» – продекламировал папа с особенным выражением. – Ты вдумайся, Стас, какая глубина, какой смысл в этих четырех словах!
В дверь постучались, кто мог к нам прийти? Оказалось, соседка с третьего этажа. Принесла нам целую корзину тарелок, вилок, стаканов и прочего кухонного барахла.
– В свое время и мне их подарили, – многозначительно заявила она. – И нечего стыдиться, все через это проходили.
– Стас, сынок, ты не знаешь, где бы здесь неподалеку винца достать? – спросил дедушка. – Я шампанское не пью, а хотелось бы выпить, Новый год все-таки.
– Я могу съездить, – любезно предложил дядя Стасик.
– Нет-нет! Если здесь рядом нет магазина, никуда ехать не нужно!
Это был первый Новый год в моей жизни, который проходил без тети Валиной семьи, без Маши и Илюши, без праздничного стола, без елки, без звона курантов по телевизору, даже без радио, без вина, без бокалов… только глаза напряженно следили за тикающими часами.
С болезненной зоркостью, которую он не умел скрыть, папа вглядывался в лица всех домашних. Он то вставал, то садился, и, я видела, сильно волновался.
«Отчего он так боится позволить нам лишнюю эмоцию? Ностальгия – это же так естественно!» – думала я, глядя на него.
Вот до Нового года осталось две минуты… наш первый Новый год в Америке!.. Торжественные минуты…
«Я мужественно перенесу все, ради блага сына», – словно говорило лицо дедушки.
«Ах, как мне грустно», – говорило мамино лицо.
«Где-то там теперь моя доченька, мои внуки и правнуки, сестры и братья?..», – говорило бабушкино лицо.
И как злой надзиратель, с красным лицом, чуя в воздухе тоску, стараясь казаться равнодушным, ходил взад и вперед по комнате папа, и лицо его говорило: «Вытащил лягушек из болота! Разве лягушку можно тянуть в просторное синее море?! Лягушке место в ее родном, зеленом, покрытом плесенью болоте!».
* * *После Нового года жизнь пошла тем же чередом.
Снова я заморозилась.
Здесь, кстати, едят только замороженное – мясо, кур, рыбу. Достаешь из морозилки замороженную курицу, она, как бревно, ледяной пар с нее идет, ни вкуса, ни запаха. Смотришь, вспоминаешь, как дома все у нас было свежее, с рынка или из реки. Так и вся жизнь здесь – замороженная, окоченевшая, как бревно.
Второе подобное откровение произошло значительно позже, но после второго раза я лучше запомнила и осознала, что со мной что-то неестественное, ненормальное.
Случайно оказавшись возле зазвонившего телефона, я подняла трубку и вдруг!.. Горячий, далекий, родной голос, так близко, прямо в самое ухо… через расстояния, сквозь шум московских улиц, сквозь солнечную пыль…
– Маша! Ты?!! Машенька, родная моя, как ты? Как вы все? – закричала я в трубку и больше не могла сказать ничего, слова не выходили, а душили меня.
– У нас такие дожди ранние, это что-то невероятное… – говорила Маша. Голос ее звучал слегка отдаленно и вместе с тем очень ясно, казалось, я слышала вместе с ее голосом звуки улиц Москвы.
И вдруг, словно меня подключили к аппарату, оживляющему мертвых! Искрясь побежало из трубки тепло живой жизни. Мгновенно я ощутила, несмотря даже на расстояние, несмещенную с места, не тронутую болезнью эмиграции жизнь. Будничные заботы, разговоры о погоде, гудящие машины, гул улиц. Какое острое ощущение жизни исходило от одного Машиного голоса, от этих ее будничных жалоб!
Как много бы я теперь дала, чтобы оказаться на ее месте, вариться в этих буднях, уставать, ехать в давке метро в час пик, стоять в очередях… но жить, быть живой!
– Что у вас? – спросила она. – Чем ты занимаешься?
– Я?… – я решительно не могла припомнить, чем занимаюсь.
– Ну, какой он, Нью-Йорк? Красивый город? – даже в том, как она произносила эти слова, чувствовалось, как Маша поэтизирует этот город.
Опять я не могла ничего ответить. Так и не сумев связать двух слов, в спешке передала трубку маме, у которой тоже, впервые после Нового года, заискрились глаза. Все остальные были здесь же, с обалдевшими лицами, на которых боролись радость и горе.
- Сказать – не сказать… (сборник) - Виктория Токарева - Русская современная проза
- Кошка на дороге (сборник) - Виктория Токарева - Русская современная проза
- Муля, кого ты привез? (сборник) - Виктория Токарева - Русская современная проза
- Дома стоят дольше, чем люди (сборник) - Виктория Токарева - Русская современная проза
- Антон, надень ботинки! (сборник) - Виктория Токарева - Русская современная проза
- Рыбьи души - Крыласов Александр - Русская современная проза
- Русская комедия (сборник) - Владислав Князев - Русская современная проза
- Хэппи энд (сборник) - Виктория Токарева - Русская современная проза
- Династия. Под сенью коммунистического древа. Книга третья. Лицо партии - Владислав Картавцев - Русская современная проза
- История одной любви - Лана Невская - Русская современная проза