Дождь - Николай Полунин

С каждым днем мне хотелось заниматься этой ерундой все меньше и меньше.

Я остановился передохнуть у самого заборчика. Вытер лоб. Насколько я мог припомнить, заборчик доставал мне до плеча -- осенью я имею в виду. Он был из металлической сетки с крупными ячеями и ржавый. Тело водяного танка, вознесенное фермами метров на двадцать над землей, было самой высокой точкой в округе. Оно уже сливалось с быстро темнеющим небом.

Я перешагнул через заборчик, побрел к вышке и стал подниматься, воткнув лыжи рядом с первой ступенькой. Лесенка была решетчатая, и я видел снег прямо под собой. Балки и крепления обступили меня, и я отчего-то почувствовал себя уютнее. На верхней узенькой площадке вцепился в дрожащий прут ограждения, привалился спиной к круглой туше танка и стал смотреть. Отсюда видны были неровные размытые пятна перелесков и низкая бахрома гонимых по небу туч. Я влез еще выше, туда, где ограждений не было, и ни один огонек не открылся мне. Гигантский бак отчетливо раскачивался, хотя -я знал -- был еще не пуст: водопровод перестал действовать только с холодами. Весной лопнувшие трубы потихоньку вернут, что забрали из земли.

В мире были лишь две вещи -- тьма и мгла. "Тьма и мгла", -- сказал я вслух.

-- Тьма и мгла-аа!..

Но голос мой потерялся в ветре.

Я спустился обратно на площадку, а потом опустился вообще и вернулся домой. Совершенно незачем было туда лазить, подумал я. Совершенно.

-- Ну и что, Риф? Тебя спрашиваю: ну и что? Я побегу кого-то искать? Я буду вывешивать флаги и зажигать костры? Дудки вам. Я рад, слышите вы, рад быть один! Наконец-то! -- вот все, что я могу сказать. Ты, Риф, видела, может быть, кого-нибудь еще? Вы, может быть, видели? И сколько? Сотня? Три сотни? Тысяча? А может быть, двое -- со мной? А? Какая-нибудь Ева для меня, ха-ха... Нет, Риф, я никого не собираюсь искать. Я не буду искать их. Я не спрашиваю даже -- откуда взялось то утро. Какая произошла всесветная дьявольщина. Ты, может быть, знаешь, а? Не кусайся, глупая собака, я тебе того-то раза не простил... Риф! Риф! милая моя, вот ты меня любишь, правда? Ты последнее существо, которое меня любит... да и почти первое. Вот -поняла? -- вот кто если и остался -- нелюбимые. Нас никого не любили, и были мы никому не нужны... И вот однажды кому-то это все надоело... а впрочем, не знаю. И знать не желаю, понимаешь ты?.. Что это? .Что? Вот это вот, слышишь? А? А, ветер. Ветер, Риф, и на равнине ни одного огонечка, ты мне поверь, я уж видел... Ну не пью я, не скули, не пью больше...

По ночам над лунным снегом тянулся чистый, заунывной тоски вой. Риф вздыбливала шерсть под моей рукой и отрывисто произносила: "Бух!" А временами древний страх поднимался в ней и пересиливал воспитанную на собачьей площадке храбрость, и тогда она тоненько плакала, и не находила себе места, и лизала мне лицо.

В одну из дальних вылазок я наткнулся на почти целого задранного лося и от великого ума вырубил ляжку и приволок ее домой. Восемь дней длилась осада. Никогда ранее не покушавшиеся ни на припасы мои, ни на самую жизнь волки, похожие на худых голенастых собак, теперь разгуливали под окнами, а по ночам собирались в круг. Разок я попробовал сунуться наружу, и тотчас здоровенный зверюга прыгнул на меня с крыши сарая; он промахнулся совсем чуть-чуть. Риф выматывала мне душу своим лаем. На седьмые сутки я вздохнул и вложил в ствол тяжеленький патрон с жаканом. Мне очень не хотелось этого делать, но холостые выстрелы их не пугали. Их не пугала даже дробь 4,5. Я еще раз посмотрел на колодец через дорогу и выстрелил в вожака.

Звери просидели над его телом до вечера, провыли ночь, а наутро маленькая злая волчица -- быть может, подруга вожака -- увела их, и цепочку их следов замело поземкой. Я радовался, конечно, такому исходу дела, хотя это мало согласовывалось с моими представлениями о волчьих нравах. На всякий случай просидел взаперти еще полдня, но стая, по-видимому, ушла окончательно, и я осмелел.

Меж тем зима понемногу прекращалась. Ветер сделался сырым, почти неизменно дул с юга. Удлинились дни и укоротились ночи. По утрам стали галдеть птицы. Планета скатывалась по орбите, которая, как мне приходилось слышать, имеет форму вытянутого эллипса. Когда от бескрайней снежной страны остались грязно-белые ноздреватые острова, я стащил с машины волглый брезент и, раскрыв засаленную книгу на слове "Введение", полез в кабину.

За двадцать или около того последующих дней в мире произошли значительные изменения. Почва окончательно впитала в себя зиму, проклюнулась новая яркая травка, а почки на деревьях приготовились выпустить те миллионы тонн листвы, которые наравне с притяжением небесных тел влияют на высоту океанских приливов. Домики поселка, просыхая, колебали над собой перспективу. Риф снова сидела рядом со мной, теперь -- на удобном помосте, в меру мягком, в меру неровном, и, как казалось, с благодарностью поглядывала на меня. Впрочем, ее взгляды можно было расценить и как недоумение: зачем вновь куда-то ехать, если здесь так хорошо, если все ямки и канавы в окрестностях так тщательно изучены, если гонять за зайцами, теперь, когда нет снега, это так увлекательно, а полевки, которых видимо-невидимо, так вкусны. На взгляды Риф я мог бы ответить, что, конечно, тут хорошо; конечно, небо везде одно и похожее, а до непохожего ехать -- ее полжизни; конечно, приятно играть в свой собственный дом, и приятно, когда сбываются мечты, пусть даже невеликие, и приятно, когда ты вдруг наследник всего и можно брать что хочешь и сколько хочешь, и приятно и, конечно, хорошо, когда есть теплый ночлег и вкусная еда... Но, мог бы ответить я Риф, но..,

-- Но мы едем в дальние страны, -- сказал я в свое оправдание. -- И теперь я в общем представляю себе, как заставить эту железку везти нас, если она вдруг заупрямится. Немаловажно, как по-твоему?

Основную часть груза составляли бензин и запасные части к грузовику. Я также пополнил и разнообразил свой арсенал и взял много боеприпасов -- ни за чем, просто подвернулся случай. Кое-какое снаряжение, еда, -- что нам еще было надо?

Еще на переломе зимы я решил, что хватит с меня суровых северных красот, а надо перебираться где теплее. Я хотел достигнуть ближайшего южного побережья материка, а там -- либо вправо, либо влево -- Пиренеи или путь в Африку. Я попытался представить себе, как это будет. Лет на пять, на семь такой программы хватит, а дальше я не загадывал, дальше нужно было еще выжить. На трансокеанское путешествие я вряд ли решусь, до конца дней так и буду прикован к своей половине треснувшей Пандеи, Но уж это-то меня не приводило в отчаяние.

...великолепная автострада, прорезающая полконтинента, и километровые пляжи, уставленные геометрическими громадами человечьих сот; величественные, маленькие, будто карманные, развалины; затопленный город со стенами и мостами ажурного камня, тронутого плесенью; город городов и другой город -город-мечта, который, по легенде, раз увидев, носишь в сердце всю жизнь; соблазны -- о, какие соблазны той части мира; и земля выжженных плоскогорий, и белых домиков, и арен, из которых трудолюбивый дождь вымыл уже всякий след обильно лившейся некогда крови...

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});