Неприятности в раю. От конца истории к концу капитализма - Славой Жижек

контуры этого безумия, когда говорит о традиционном скупце как о «помешанном капиталисте», хранящем свои сокровища в тайном месте, в противовес «нормальному» капиталисту, который преумножает свои сокровища, бросая их в обращение:

…Не получение единичной прибыли является его целью, а ее неустанное движение. Это стремление к абсолютному обогащению, эта страстная погоня за стоимостью являются общими и для капиталиста, и для собирателя сокровищ, но в то время как собиратель сокровищ есть лишь помешанный капиталист, капиталист есть рациональный собиратель сокровищ. Непрестанного возрастания стоимости, которого собиратель сокровищ старается достигнуть, спасая деньги от обращения, более проницательный капиталист достигает тем, что он все снова и снова бросает их в обращение15.

Однако это безумие скупца не исчезает просто по мере развития «нормального» капитализма или его патологической девиации. Скорее оно ему внутренне присуще: собиратель сокровищ торжествует, когда наступает экономический кризис. Дело не в том, что во время кризиса деньги обесцениваются и мы узнаём «реальную» стоимость товаров; сами товары (воплощение «реальной [потребительной] стоимости») становятся бесполезны, поскольку их некому покупать. Во время кризиса

деньги внезапно и непосредственно превращаются из чисто идеального образа счетных денег в звонкую монету. Теперь они уже не могут быть замещены обыденным товаром. Потребительная стоимость товара теряет свое значение, а стоимость товара исчезает. Еще вчера буржуа, опьяненный расцветом промышленности, рассматривал деньги сквозь призму просветительской философии и объявлял их пустой видимостью: «Только товар – деньги». «Только деньги – товар!» – вопят сегодня те же самые буржуа во всех концах мирового рынка. <…> Во время кризиса противоположность между товаром и образом его стоимости, деньгами, вырастает в абсолютное противоречие16.

Не означает ли это, что в такие моменты фетишизм не только не исчезает, а укрепляется в своем непосредственном безумии? Во время кризиса потаенные убеждения, отрицаемые, но практикуемые, провозглашаются прямо. И то же самое справедливо в отношении нынешнего кризиса, одна из спонтанных реакций на который требует следовать неким принципам здравого смысла: «Долги необходимо возвращать!», «Нельзя тратить больше, чем производишь!» и т. п. – и это, конечно, худшее, что можно сделать, ведь так мы попадаем в порочный круг нисходящей спирали.

Во-первых, подобная элементарная мудрость попросту ошибочна: США десятилетиями жили вполне неплохо, тратя гораздо больше, чем они производили. На более фундаментальном уровне явно вырисовывается парадокс долга: проблема девиза «Нельзя тратить больше, чем производишь!» заключается в том, что если его рассматривать на уровне всего мира, то это просто тавтологическая банальность, факт, а не норма (разумеется, человечество не может потреблять больше, чем оно производит, как нельзя съесть больше, чем есть на тарелке), но если перейти на тот или иной частный уровень, то все сразу представляется сложным и неоднозначным. На непосредственном материальном уровне социальной тотальности долги, в известном смысле, не играют роли и даже не существуют, так как человечество в целом потребляет то, что производит, – потребить больше нельзя по определению. Обоснованно говорить о долге можно лишь применительно к природным ресурсам (разрушение материальных условий для выживания будущих поколений), в коем случае мы в долгу перед будущими поколениями, которые, если быть точным, еще не родились и которые, что не лишено иронии, появятся только благодаря нам, а значит, будут нам же обязаны своим существованием. Итак, здесь понятие «долг» тоже не имеет буквального смысла, этот долг не может быть «финансиализирован», пересчитан в виде денежной суммы. Долг, о котором можно обоснованно говорить, возникает, когда в рамках глобального общества некая группа (например, страна) потребляет больше, чем производит, в результате чего некая другая группа вынуждена потреблять меньше, чем она производит, но и в этом случае отношения далеко не так просты и очевидны, как кажется на первый взгляд. Отношения были бы очевидны, если бы в ситуации долга деньги являлись нейтральным инструментом, измеряющим, насколько больше одна группа потребила по сравнению с ее объемом производства и за чей счет, но реальная ситуация далеко не такова. Как показывают данные из открытых источников, примерно девяносто процентов обращающихся средств – это «виртуальные» кредитные деньги, поэтому, если «реальные» производители накапливают долги перед финансовыми институтами, есть веские причины усомниться в статусе их долга: какая его часть является результатом спекуляций, не связанных с реальностью территориальной единицы производства?

Итак, когда страна оказывается под давлением со стороны международных финансовых институтов, будь то МВФ или частные банки, всегда нужно иметь в виду, что их давление (проявляющееся в конкретных требованиях: сократить государственные расходы, отказавшись от некоторых элементов социальной поддержки, провести приватизацию, открыть свой рынок, либерализовать банковскую систему…) является выражением не какой-то беспристрастной объективной логики или знания, а вдвойне пристрастного («корыстного») знания. На формальном уровне это знание, заключающее в себе ряд неолиберальных допущений, а на уровне содержания оно благоволит интересам определенных стран или институтов (банков и прочих).

Когда румынский писатель-коммунист Панаит Истрати посетил СССР в конце 1920-х годов, в пору первых чисток и показательных процессов, один сталинист, убеждавший его в необходимости насилия против врагов советского народа, упомянул пословицу: «Нельзя приготовить омлет, не разбив яиц», на что Истрати резко ответил: «Я вижу разбитые яйца, а где этот ваш омлет?» То же самое справедливо в отношении навязываемых МВФ мерах строгой экономии, о которых греки могли бы с полным правом сказать: «Мы тут разбиваем яйца для всей Европы, но где омлет, который вы нам обещали?»

Если идеал финансовой спекуляции – приготовить омлет, не разбив яиц, то при финансовом крахе мы остаемся с одними лишь разбитыми яйцами, как показывает пример Кипра. Вспомним классическую сцену из мультфильмов, в которой кошка продолжает идти над обрывом, не обращая внимания на тот факт, что под ее ногами уже нет земли; она падает, лишь посмотрев вниз и осознав, что под ней пропасть. Не так ли нынче должны чувствовать себя киприоты? Они понимают, что Кипр уже никогда не будет прежним, что их ожидает катастрофическое падение уровня жизни, но в полной мере его последствия еще только предстоит ощутить, поэтому некоторое время они могут позволить себе жить как обычно, подобно той кошке, что спокойно идет по воздуху. И нам не следует их винить. Эта отсрочка всей полноты воздействия краха также является стратегией выживания: реальный эффект проявится постепенно, когда паника уже закончится. Вот