Два года на палубе - Ричард Дана

Пятница, 14 ноября. Мы оказались значительно западнее Горна и постепенно склонялись к северу, опасаясь, однако, как бы преобладающие сильные зюйд-весты не отнесли нас к Патагонии. В два часа пополудни заметили паруса на траверзе слева и в четыре разглядели большое судно, шедшее параллельным курсом под зарифленными марселями. Мы же отдали рифы, так как ветер поутих, и поставили грот-брамсель. Как только наш капитан рассмотрел, какие паруса несет встречное судно, то сразу же приказал добавить фор-брамсель и бом-кливер. Это пристыдило старого китобоя, опознанного нами по его шлюпкам и укороченным парусам, он тоже отдал рифы на марселях, но и только, так как спустил свои брам-стеньги еще на подходе к Горну. Он приблизился к нам и сообщил, что является китобойным судном «Нью-Ингленд», сто двадцать суток назад вышедшим из Нью-Йорка. Наш капитан тоже прокричал наше название и наши девяносто два дня из Бостона. Потом оба капитана поспорили о долготе, но так и не пришли к согласию. Китобой отстал, но всю ночь держался у нас на виду. К утру ветер стал еще тише, и мы подняли бом-брам-реи, так что бриг окутался целым облаком парусов. «Фонтанщик», как матросы называют китобоев, поднял грот-брам-стеньгу, поставил паруса и выкинул сигнал, прося, чтобы мы легли в дрейф. Около половины восьмого к нам подошел их вельбот и на палубу прыгнул капитан Джоб Терри — человек, известный во всех портах и всем морякам Тихого океана. «Неужели вы не знаете Джоба Терри? Я думал, каждый слышал о нем», — сказал мне зеленый новичок с вельбота, когда я спросил про капитана. Это был действительно необычный человек. Шести футов роста, в сапогах из толстой воловьей кожи и коричневой куртке, он только своим загорелым лицом походил на морского волка, хотя промышлял китов уже сорок лет и, как он сам любил говорить о себе, строил корабли, покупал корабли и водил корабли. Команда у него почти сплошь состояла из неотесанных новичков, которые, как говорят матросы, «еще не вытряхнули сено из волос». Капитан Терри убедил нашего капитана в том, что счисление у нас не совсем в порядке. Он провел на борту весь день и лишь с заходом солнца собрался на свое судно, которое отстало уже миль на шесть, а может быть, и все восемь. С самого своего появления он пустился в бесконечные рассуждения о своих отношениях с правительством Перу, с лордом Таунсендом, командиром фрегата «Дублин», и даже с самим президентом Джексоном. Он, наверно, так и не смог бы остановиться, если бы не подул свежий ветер, заставивший его возвратиться на свое судно. Один из матросов китобойца, парень совсем деревенского вида, нимало не интересуясь ни нашим парусным вооружением, ни такелажем, сразу же пошел к выгородке со свиньями и признался, что больше всего хочет возвратиться домой к отцу и выхаживать поросят.

Здесь же мы наблюдали любопытную сцену проявления человеческого тщеславия. Как оказалось, на китобойцах существуют должности гарпунщиков, нечто среднее между матросами и помощниками капитана. Один из гарпунщиков находился в шлюпке с капитаном Терри, но мы думали, что он просто старшина шлюпки, то есть обычный матрос. Однако на китобоях гарпунщики держатся отдельно и едят либо за особым столом, либо в кормовой каюте после капитана и помощников. Вся эта иерархия была нам совершенно незнакома, и посему бедняга гарпунщик оказался предоставленным самому себе. Наш второй помощник не пожелал знаться с ним и даже казался отчасти удивленным, что тот держится на шканцах. Дело в том, что сознание важности своей персоны не позволяло гарпунщику отправиться на бак. Наступило время обеда, а с ним и experimentum crucis [9]. Как поведет себя гарпунщик? Наш второй помощник, дождавшись своей очереди, сел за стол, но не пригласил его. Приходилось выбирать между голодом и унижением. Мы позвали его в кубрик, но он все-таки отказался. Матросы с китобоя объяснили, в чем дело, и мы повторили приглашение. Голод взял верх, и его гарпунское величество снизошло откушать при помощи складного ножа из общего бачка. Однако же он все время чувствовал себя не в своей тарелке, старался всячески показать, что унижается только в силу обстоятельств. Из всего этого можно было заключить, что среди рода человеческого преобладает отнюдь не стремление к равенству, а, напротив, желание усилить, насколько возможно, существующее неравенство, как природное, так и придуманное.

В восемь часов мы изменили курс и легли севернее к острову Хуан-Фернандес.

В этот день мы последний раз видели альбатросов, сопровождавших нас большую часть пути вокруг мыса Горн. Эта птица интересовала меня еще по книгам и особенно благодаря поэме Кольриджа [10], и я был ничуть ею не разочарован. Мы поймали одну или двух на крючок с приманкой, который буксировали за кормой. Большие, звучно хлопающие крылья, длинные ноги и огромные глаза придают альбатросам странный вид. Лучше всего они смотрятся на лету, но наиболее прекрасное зрелище являет собой альбатрос, которого я видел спящим на воде во время штиля на крупной зыби. Не было даже легчайшего бриза, и только длинные могучие валы накатывали один за другим. Мы заметили белоснежную птицу прямо по курсу. Она спала на волнах, спрятав голову под крыло, то поднимаясь на гребень волны, то медленно скользя вниз и исчезая в гигантском провале. Некоторое время альбатрос не замечал нас, но шум воды под форштевнем разбудил его. Он поднял голову, какое-то мгновение удивленно смотрел на судно, потом распустил свои широкие крылья и взлетел.

Глава VI

Гибель матроса

Понедельник, 19 ноября. Черный день в нашем календаре. В семь часов утра, когда мы были на подвахте, нас разбудил крик: «Все наверх! Человек за бортом!» Эти непривычные слова заставили дрогнуть сердце каждого, и, поспешив на палубу, мы увидели, что бриг с обстененными парусами лежит в дрейфе. Дело в том, что юнга, стоявший на руле, оставил штурвал, а плотник — старый моряк, видя, что ветер совсем легкий, положил руль под ветер и обстенил паруса. Вахта спускала шлюпку, и я выбежал как раз вовремя, чтобы успеть прыгнуть в нее, когда она почти отвалила от борта. Лишь оказавшись на необозримом просторе Тихого океана в небольшой шлюпке, я узнал, кого мы потеряли. Это был Джордж Болмер, молодой англичанин, который, как я уже говорил, был душой команды. Помощники капитана ценили его как умелого и старательного матроса, а команда любила своего товарища за веселый и добродушных нрав. Он полез наверх с блоком, бухтой фала, свайкой и бугелем, чтобы закрепить строп на топе грот-мачты. Бол-мер сорвался с путенс-вант правого борта и, не умея плавать, в тяжелой одежде, со всей этой сбруей вокруг шеи, вероятно, сразу же пошел ко дну. Мы выгребли за корму в том направлении, где он упал, и, хотя понимали, что нет никакой надежды, никто не заговаривал о возвращении, и мы почти час работали веслами, не желая смириться с мыслью о его гибели, в то же время не представляя, что же нам делать. В конце концов мы повернули обратно.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});