Корабль в пустоте - Андрей Венедиктович Воронцов

главный этрусколог. Тема доклада: «Этрусские цари в истории Древнего Рима». Ну, в общем, это для средней школы. Нет ли других причин, побудивших город принять форум этрускологов?

– Я их не знаю.

– Тогда скажите мне как руководитель оргкомитета: чем я должен здесь заниматься, если мои коллеги, не дай Бог, так и не объявятся?

– Ну… всё же будем надеяться на лучшее.

– Сколько лично мне надеяться на лучшее? Те два дня, что я еще должен находиться на конференции?

– Думаю, не меньше. Ведь к вам еще могут быть вопросы у правоохранительных органов…

– Я уже ответил на них сегодня. Других ответов у меня нет. – Я поколебался, стоит ли рассказывать Здолбуновичу о Ротове и его странных угрозах футболистам, и решил, что не стоит – уж больно неосновательной фигурой показался начальник управления. – Хорошо, и что же я делаю эти два дня – просто жду?

– Да, как и все мы. Что же касается корректив в вашей научной программе, то, наверное, вам об этом скажут в университете.

– Как-то сомневаюсь. Я сегодня никого еще не видел оттуда. Телефончик ваш мобильный мне можно для связи?

– Да, пожалуйста, вот возьмите визитку.

Когда мы прощались, Здолбунович вдруг свистящим шепотом сообщил мне на ухо, кося уже не просто сильно, а страшно:

– Я тоже не понимаю, что происходит. Все разбежались. Включая мою секретаршу.

– А при чем здесь…

Он приложил палец к губам.

Я вышел от него, как пьяный. Что за чертовщина здесь творится? Неведомым образом исчезли ученые – это не то, чтобы понятно, но, на крайний случай, логически возможно, если не считать истории с заселением. Но по какой причине могли разбежаться сотрудники Здолбуновича? Он бы и сам, судя по его поведению, не прочь сбежать. Один я, как дурак, продолжаю из себя изображать делегата.

Григория в коридоре не было. Тоже сбежал, что ли? Ну, и хрен с ним – сомнительная он охрана. Да и охрана ли? Но мне-то куда теперь идти? Если следовать общей, хотя и непонятной тенденции, моя первая реакция после разговора с вратарем была правильной: вернуться в номер, взять в вещи и – ноги в руки, в аэропорт. А уж задержат там меня, не задержат… Если задержат, то, по крайней мере, появится цель – освободиться, выбраться отсюда. Какова же сейчас моя цель в становящейся всё более кафкианской ситуации, непонятно. Я завис в каком-то пустом, но цепком студенистом пространстве. Мне нужно вновь ощутить почву под ногами. Не отправится ли прямо сейчас в аэропорт, воспользовавшись отсутствием Григория? Вещи? Бог с ними, с вещами. Когда ты видишь, что твоя жизнь превращается в дурдом, надо немедленно покинуть этот дурдом. Даже без вещей.

Но, размышляя так, я стоял на улице без движения. Рождение нового чувства я ощутил в себе: его еще называют словом «ретивое». «Взыграло ретивое». Да, мы все живем именно так – бежим при первом намеке на опасность. Полчеловечества бегает от страха, даже те, кто не двигается с места. Бегут не только физически, но и мысленно, приказывая себе «не встревать». Да разве нормальному, не зараженному вирусом общественной трусости человеку не интересно разобраться, как растворились в воздухе полсотни людей? Та трусость, что подсказывает мне «правильные решения», сродни слепоте к мистической стороне жизни. Непонятно – значит, надо бежать. Мы, писатели, любим только выдумывать непонятные вещи. Но в жизни бежим от них, как зайцы, при первой возможности. Чувство самосохранения развито в нас сильнее, чем ощущение присутствия Бога. А ведь всё необъяснимое – как раз свидетельства Божьего бытия, ибо понятное потому и понятно, что объяснимо. Не жалок ли я, человек с поседевшими висками, стоящий посреди улицы и думающий, как бы смыться подальше от тайны? Как будто, если краешек ее мне был явлен в чужом городе, она меня не настигнет в своем! А если и нет никакой тайны, а просто фантастическое стечение обстоятельств, то как потом избежать позора? Кто-то ведь обязательно спросит: «И что было дальше после того, как ты узнал, что исчезло пятьдесят человек?» – «Я уехал». – «Как, почему?» – «Ну, там было всё как-то странно, абсурдно…» – «И ты не попытался ничего выяснить?» – «Старик, оно мне надо?» – «А-а-а». Вот она – тень позора, в этом коротеньком «а-а-а». Мне ее не избежать и в том случае, если этрускологи столь же необъяснимо вернутся, как и пропали. «А где господин Лосев?» – «А он в тот же день уехал». – «Как – в тот же день? Отчего же не попытался найти нас, ведь он же видел нас в автобусе и гостинице?» – и так далее. Да, меня будут втайне презирать те, кто и сам бы немедленно сбежал, но разве ничтожеству легче от мысли, что остальные – тоже ничтожества? Ничуть не бывало, здесь лишь жалкое самооправдание и ничего больше. Ощущение, что «мы – ничтожества», на самом деле ничем не лучше ощущения, что «я – ничтожество».

Итак, остаюсь. Но просто ждать чуда или, напротив, какой-то страшной развязки я тоже не могу. Нужно что-то делать. В разговоре со Здолбуновичем я почувствовал, что исчезновение делегатов как-то (хотя и совершенно неясно, как) связано с самой идеей конференции, никому в Южноморске, по-видимому, не нужной. Идея же зародилась в университете. Что ж, пойду туда.

Вдруг кто-то подергал меня за рукав, я обернулся и увидел большеглазую, конопатую девочку с костром рыжих волос на голове.

– Дядя, – сказала она, – а у вас на спине такая ба-альшая божья коровка сидит!

– Да? – рассеянно спросил я. – А где?

– Да вот здесь, слева.

Я оглянулся налево, насколько смог, но ничего на коричневой поверхности пиджака не узрел.

– Да вот же, здесь, ниже! Хотите, я ее сниму?

– Ну, сними, отпустим ее на небко: там, как известно, ее детки кушают конфетки.

– А у нас говорят: котлетки! Ой, что-то не снимается! Как будто зацепилась! Ага, вот.

Она держала в пальцах божью коровку, поблескивающую алыми, отлакированными бочками и вертела из стороны в сторону.

– Какая-то странная… Тяжелая и вроде неживая.

– Тяжелая? Ну-ка, дай посмотреть.

Я осторожно взял у нее из рук насекомое: оно и, впрямь, не проявляло признаков жизни и вообще казалось железным. Я постучал ногтем по крылышку божьей коровки. Точно, из железа! Я перевернул ее на спинку и увидел, как внутри нее, в переплетении сложенных на животе лапок мигает что-то оранжевое. Это же «жучок» – причем в прямом смысле слова! И в переносном тоже. Григорий, гад, мне его прицепил – видимо, когда дотронулся до моей спины у такси. «Вы не возьмете