Неповторимое. Книга 2 - Валентин Варенников

— На этом жизнь не кончается. Разбили мы врага и победили. Сейчас наша судьба — в наших руках: что бы ни произошло — все будет нормально. Как только сводное расписание проверки и программа проверки будут готовы — докладываю вам на утверждение.

Дальнейшие события развивались безоблачно. Итоговая проверка и празднование Дня Победы прошли на уровне. Уткин только заставил поволноваться, потому что приехал поздно вечером и командир полка все названивал то Кауну то мне — уже не столько для того, чтобы еще раз услышать, где Уткин задержался и когда приедет, сколько чтобы удостовериться в том, что Владимир Васильевич обязательно приедет. Дегтярева надо было понять — начинается проверка, а заместитель по политчасти пропал. Мы, как могли, поднимали настроение командиру, а сами уже тоже тревожились — 23 часа, а он еще не проезжал Хиршберг. Все могло случиться, тем более один на дороге. Но среди ночи Владимир Васильевич уже из дома позвонил и сообщил, что приехал. На душе отлегло.

Вот такие у нас были обычные послевоенные будни. Кстати, улыбка Кауна, когда командир сообщил нам, что от политотдела дивизии приедет в полк майор Розенберг, — имела основание. Оказывается, Уткин и Розенберг не просто не уважали друг друга, а были «на ножах». А причиной явилось то, что якобы начальник продовольственной службы нашего полка не все оприходовал на своем складе, когда наша поисковая команда обнаружила в Пауэне продовольственное хранилище немцев. Одну часть из него вывезли на дивизионный склад, другую было приказано забрать нашему полку. Командир полка создал комиссию для проверки, стать председателем которой вызвался сам майор Уткин. В итоге Уткин пришел к выводу, что злоупотреблений не было. Розенберг же на каждом совещании поднимался и заявлял, что Уткин покрывает жуликов и что их, в том числе Уткина, надо привлечь к партийной ответственности, а начальник политотдела дивизии, как мог, мирил их.

И вот тут вдруг запускают Розенберга в полк, чтобы он следил, как будет проходить проверка личного состава по политподготовке! Было из-за чего поволноваться. Однако, вопреки ожиданиям, все протекало нормально, но лишь до последнего дня, когда начали подводить итоги. И тут опять всплыл наш капитан Гутник! Всей батарее — офицерам, сержантам и солдатам — он выставил отличные оценки, кроме одного, который бегал в самовольную отлучку (и Гутник его «расстреливал»). Розенберг, проверяя ведомости, обратил внимание на итоги проверки политподготовки в полковой батарее 57-мм орудий. Звонит мне:

— Вы знаете оценки у Гутника?

— Конечно, знаю. Хорошие оценки. По политподготовке подавляющее большинство отличных.

— Так это же нереально, это очковтирательство!

— Никакое это не очковтирательство. Командир батареи, которому поручено оценивать своих подчиненных, знает, что делает.

— Я прошу пригласить его в штаб полка. Мы вместе с Уткиным и с вами разберем этот вопрос.

Звоню Гутнику, передаю ему мой разговор с Розенбергом и предупреждаю, что надо убедительно и без надрыва доказать, что оценки соответствуют знаниям. Позвонил Уткину — тот был лаконичен:

— Да пошел он к…

Через полчаса собрались в кабинете В. В. Уткина.

Розенберг:

— Товарищ Гутник, почему вы огульно подошли к оценке знаний личного состава?

Гутник:

— Не огульно, а оценивался конкретно каждый.

Розенберг:

— Но ведь так же не бывает, чтобы все знали на отлично?

Гутник:

— Во-первых, не все — один получил четверку, а во-вторых, если у вас в практике такого не было, то теперь будет.

Розенберг:

— Нет, это слишком! Ведь мы же можем все перепроверить, и тогда будет скандал.

Гутник:

— Какой скандал? Это я могу вам устроить скандал (очевидно, зная отношения Уткина и Розенберга, Гутник пошел напролом)! Вы что — инспектор? Мне поручили провести проверку и доверили выставлять оценки. Если кто-то вздумает брать их под сомнение — это значит, он берет под сомнение правильность решения командира дивизии.

Розенберг (глядит то на Уткина, то на меня и ждет поддержки, но мы молчим, а Уткин даже улыбается):

— Вы член партии?

Гутник:

— Нет.

Розенберг:

— Вот видите, вы даже не член ВКП(б). А это уже о многом говорит.

Гутник (перебивает, свирепея):

— При чем здесь партия и мои оценки? Вы запомните, что я ставил оценки своим солдатам и за знания и, в первую очередь, за их действия. А их действия завершились Великой Победой над злейшим врагом всего человечества — германским фашизмом. Какие только испытания не были на пути нашего солдата (Розенберг пытается что-то сказать, но Гутник ему не дает), и он все их вынес на своих плечах. Вот вы скажите — вы за всю войну сами и лично хоть раз видели живой немецкий танк и чтобы он пер на вас и одновременно стрелял в вас, в упор? Не видели! А наш солдат не только видит, но как противотанкист уничтожил множество танков от Сталинграда до Берлина. От Сталина имеют по несколько благодарностей. Каждый имеет правительственную награду. И я должен кому-то из них ставить тройку? Да у меня душа болит, что я поставил четверку одному солдату. Но иначе поступить не мог — он ходил в самовольные отлучки и был наказан. А знания политические должны подкрепляться делами. У него получились ножницы.

Гутник еще несколько минут бушевал. Уткин продолжал улыбаться, а Розенберг снял очки и долго протирал стекла. Его мефистофельский нос вспотел. Я не вмешивался, хотя было видно, что Розенбергу нужен был спасательный круг. Неизвестно, чем все могло кончиться, но вдруг неожиданно в комнату вошел командир полка. Все встали.

— Что у вас здесь происходит?

Уткин сразу пояснил:

— Проведено небольшое собеседование. Все вопросы выяснены. Если вы позволите, капитан Гутник мог бы отправиться к себе в подразделение.

— Разрешаю.

Гутник не медля ушел. Командир полка сообщил, что штаб дивизии уже сегодня требует предварительные общие сведения и, коль Розенберг как представитель дивизии присутствует у нас в полку, есть предложение сообща их рассмотреть и направить телеграммой. Да и Розенберг мог бы взять с собой экземпляр этих сведений и лично передать начальнику штаба дивизии. Все согласились.

Итоговые оценки полка в целом были несколько пышными: по тактической, огневой, специальной и политической подготовке — отлично, а по остальным — хорошо. По лицу командира полка было видно, что он доволен, но в то же время опасался, не найдется ли еще какой-нибудь ревизор. Розенберг после разноса Гутника молчал. Остальные понемногу высказались. Каун, как бы подводя итог, заключил:

— Судя по высказанным здесь мнениям, все поддерживают представленные итоги, и мы предлагаем, товарищ командир, направить их в дивизию. При этом можно написать, что они рассмотрены на совещании командования полка и утверждены командиром полка.

На том и порешили.

В конечном счете отчет по итоговой проверке и справки в штаб дивизии повезли майор Каун с офицером. Вместе с ним отправился и Розенберг. Командир полка попросил, чтобы они доложили итоги командиру дивизии или начальнику штаба дивизии. Как потом стало известно, майор Каун докладывал лично командиру дивизии в присутствии начальника штаба дивизии, начальника политотдела дивизии, а также майора Розенберга, который подтвердил, что весь отчет достоверен. Вопросов никаких не было. Командир дивизии поблагодарил и сказал, что непременно позвонит командиру полка.

Начальник штаба дивизии вышел вместе с майором Кауном и, уединившись, сообщил ему, что командир дивизии пока еще не имеет директивы, поэтому не может говорить официально с командирами частей, но достоверно известно, что сразу после празднования Дня Победы несколько дивизий Группы Советских оккупационных войск будут расформированы. В их число попала и наша 35-я Гвардейская стрелковая дивизия. По поручению начальника штаба дивизии и с ведома командира дивизии майор Каун довел эту информацию до командования полка с тем, чтобы заранее можно было хорошо продумать состав ликвидационной комиссии, его председателя, заместителей, состав подкомиссий, а также программу и порядок действий, поддержание строгого режима с целью недопущения утрат, хищений и чрезвычайных происшествий. При этом было сделано строгое предупреждение, чтобы, кроме командования полка, пока об этом никто не знал.

Вообще-то для нас это не было громом с ясного неба. Мы ожидали, что, конечно, будут крупные сокращения (все-таки война закончена), и мы тоже можем попасть в число расформированных. И все же где-то глубоко таилась надежда, что наша дивизия, может, и сохранится. Все-таки Гвардейская, Краснознаменная, орденов Суворова и Богдана Хмельницкого, да и почетное звание носит — Лозовская. Но Генеральному штабу, вероятно, было виднее, что делать. Хотя по прошествии многих лет мы вновь создавали дивизии, которые «ничего за душой не имели», т. е. совершенно новые дивизии, хотя могли бы вернуть, так сказать, к жизни те, которые прославили себя на полях сражений. Это был явный просчет, который ничем, кроме бестолковой бюрократии, объяснить было нельзя.