Раздвоение - Федор Федорович Метлицкий

незадача — взять планету в ежовые рукавицы — плохо, отпустить до полного раздрызга — еще хуже. Куда податься бедному нищему обывателю?

Ему, наверно, все равно, рушатся связи или нет, он ко всему приспособится.

Пашка Семенов надувался удовлетворением:

— Слава богу, отъехало все утонченное, нервное. Нужно очистить культуру от всего иностранного. Вернуть нашу историю, с ее широтой и нравственностью.

Игорек поддакнул:

— Пусть, наконец, вылезут на экран мужики с бородищами. Пусть ухают, машут плетками.

Лицо Жени Гольца стало неприятным.

— Это потому, что нам наложили санкции на иностранные фильмы и книги. Вот и пытаемся заместить своим, посконным.

Заспорили о новом мире, который возникнет на очищенном от старья месте. Женя Гольц гнул свое:

— Говорят: грядет совершенно новый мир. Отменяется старая мировая система отношений, старая культура, ковыряющаяся в личных страданиях литература. Кто их отменил? Две слишком пристрастные цивилизации! Чтобы видеть истину, нужно как можно дальше отстраниться от их распрей. Так и в культуре, литературе, и в любом деле. Закон остранения. Тогда можно понять, что человечество оставляет, а что ему обуза.

Пашка поморщился.

— Это что-то от утонченного и нервного, которое уже отъехало.

Иванов, угнетенный своей бедой, заговорил мрачно:

— А может быть, все проще? Близость апокалипсиса никого не остужает, наоборот, разжигает. Наверно, правильно некоторые авторы пишут: наслаждение и смерть зачаровывают свою жертву, повергая в оцепенение. Воробушек, кому угрожает сокол, сам бросается к нему в клюв, чтобы избавиться от ужаса. Желание и есть страх. Человечество устало, слишком пресыщено, и больше не способно получать удовольствие. И только близость смерти еще способна дать его.

Разговоры казались пустыми. Приятели замолкли. Глаза Гольца были грустными. Чиновник Ухов замкнулся в себе, тянул водку маленькими глотками. Правильный Паша Семенов с удовольствием закусывал и добродушно глядел на товарищей.

Один Иванов был целиком в своей тревоге, не слышал в себе неприязни ни к кому, только слегка царапали особые мнения друзей. Чуждые убеждения ничего не значили перед человеческой бедой.

Что с нами случилось? Почему дружба исчезает в неприязненности, как будто идеология независимо от нас заслоняет человеческое тепло, нажитое годами молодости? Почему нельзя любить и дружить независимо от устроения мозгов? Или отчуждение возникает еще раньше, скрыто, и проявляется лишь, когда надо выбирать, с кем ты.

Наверно, с некоторыми уже не придется собираться вместе, нас уже ничего не связывает.

15

Родители встретили сына со страхом. Вон как вырос — ужас! — таких и берут в армию.

Он с увлечением рассказывал об учебе в знаменитом старинном университете. Об университетской библиотеке, в которой можно полистать манускрипты далеких времен, до начала книгопечатания.

Иванов узнавал в нем себя молодого, всеядного и мечущегося, но уже в чудесном пузыре мировой культуры, не позволяющей уйти в тупые убеждения.

Он рвался в Королевский парк, где любил гулять, когда был еще ребенком.

Снова зашли под высокие своды великолепных вековых дубов, кипарисов и голубых елок. Был конец лета, деревья и растения оделись в яркой красную и желтую листву.

Было людно, тихо играла музыка. Пары гуляли с собачками в ошейниках, мигающих красными лампочками.

Словно и не было тени, нависшей над всеми.

Они забрели в лабиринт, на красную кирпичную пыль дорожек, скрытых подстриженными кустами над головой. Лабиринт оказался маленьким и совсем не запутанным. Однажды в детстве сын спрятался в нем от отца, и вдруг понял, что он один, и нет выхода. Закричал, Иванов испуганно бросился к нему, поднял на руки, и тот стиснул отца, захлебываясь слезами.

На детской площадке сын попытался зачерпнуть маленьким экскаватором песок, но длинные колени на позволяли двигаться. Потом полез на гимнастические снаряды, с увлечением отжимался. С замиранием следил отец за тем, как он старается крутиться на турнике.

Следил за ним со странным чувством, что видит его в последний раз. Только теперь понял, сколько он значил. Раньше было только легкое беспокойство, когда его не было: не простудился бы, не попал бы под колеса…

____

Иванов вспомнил…

Когда мы в Королевском парке резвились на спортивных снарядах, ему стало тяжело, я потрогал его лоб, он так и пышет жаром. Мы поспешили домой.

У него была очень высокая температура, постоянно кашлял, болела голова, апатия, сонливость и вялость.

Когда он потерял сознание, все сузилось на нем одном.

В клинике определили свиной грипп. Было страшно, ведь пандемия давно закончилась! Шесть дней он был без сознания, била лихорадка, и мы с мамой не отходили от него…

Однажды он открыл глаза. Мы заплакали.

16

Из воспоминаний…

Жена обнимала сына, гладила руками, страшась отойти. Он терпеливо пережидал родную, не отстраняясь.

Я стоял в стороне, не видя выхода. Словно отрывали часть меня, и это не заживет.

— Ну, ладно, мамуля! — наконец, отстранил он мать. — Не так страшно, я же айтишник, буду управлять дронами, далеко от передовой. И, кроме того, работать над искусственным интеллектом для беспилотников.

Сын не понимал, что такое война, но чувствовал, что заставляют вторгаться в совершенно другое страшное пространство, не похожее на его светлое и любящее творческое окружение. Но это был риск «у бездны на краю», чего он никогда не испытывал. Конечно, это неправое дело, но оно резко ускорит какое-то разрешение. Придет совершенно новое, небывалое в его до сих пор счастливую жизнь, в которой чего-то недоставало. Какой будет тогда новая жизнь?

Я пожалел, что создавал ему тепличные условия, не готовил его настоящим мачо, могущим выжить в любых обстоятельствах. Почему не учил его защищаться? Преодолевать трудности, боль? Ведь, он еще птенец!

Мать совала ему сумку с термобельем, теплыми носками, любимыми конфетами, что сын покорно принял, чтобы не обидеть. Мы поехали за ним «в место дислокации» для спецподготовки — учебную часть, где он должен был тренироваться в качестве резервиста.

Когда его оторвали от нас, мы стали ждать его звонков. Он отвечал, что все хорошо, но не хватает необходимого снаряжения, современной техники, — разленившаяся в вечном мире военщина ничего не подготовила. Они только строились и спали. Генералы списывают ответственность за бардак на лейтенантиков… Впервые попали под обстрел… Уже осенние холода, спим в палатках, дали буржуйки, топим чем придется. Спасибо за термобелье, спасает.

____

Звонки от сына стали все реже. Их часто вывозили на учения куда-то. Последний звонок был осенью. Мы не знали, что он в это время был уже на передовой. Звонил с чужого номера, разговор длился минуту, не больше. Сын удивил нас фразой: