Риск.Молодинская битва. - Геннадий Ананьев

— Нам нужно остаться одним. С глазу на глаз. Я при­шел сказать слово господина моего Мухаммед-Гирея и его брата Сагиб-Гирея.

— Мы позовем своих советников. Мы выслушаем тебя в посольском зале…

— Да. Так будет. Но до этого нам следует поговорить один на один. Отпусти своих нукеров86 . Я — своих, — и он жестом повелел сопровождавшим его воинам удалить­ся за дверь.

Шах-Ал и, поколебавшись, поступил так же.

— Завтра к Арским воротам подойдет со своей гварди­ей Сагиб-Гирей. У него десять тысяч войска. Еще десять подошло к Арскому острогу. С теми тысячами — хан крымский, повелитель Орды, Мухаммед-Гирей. Это — передовые отряды. Множество туменов на правом берегу Волги ждут повеления Мухаммед-Гирея. Поступит оно — все Казанское ханство будет разорено и уничтожено. С землей сравняются остроги черемисы. Пока же ни один волос не упал даже с данников Казани. От тебя зависит, литься ли крови в Казанском ханстве.

Шаха-Али передернуло это грубое «от тебя», ему очень хотелось хлопнуть в ладони и приказать стражни­кам схватить наглеца, но он усилием воли сдержал себя. Он пока не осознал, что произошло, как могло так случиться, что он узнает о приближении крымцев от ханско­го посла, а не от своих воевод и советников, но в том, что посол говорит о событии реальном, Шах-Али уже не со­мневался. Беда, о которой так настойчиво предупреждал его муфтий, пришла.

«Но гонцы наши должны уже быть в Москве, а царь Василий Иванович, верно, и рать послал. Она — на под­ходе. Нужно лишь выиграть время. Неделю или две. Ка­зань и Арск не так-то просто взять».

—  В чем наша роль? — спросил посла крымского, осо­бенно подчеркнуто произнеся слово «наша». — Что нам предлагается сделать, чтобы безвинно не пролилась кровь наших подданных?

—  Отдать престол Сагиб-Гирею, да продлит Аллах его жизнь.

—  За эти дерзкие речи я повелю отрубить тебе голову! Или посадить на кол!

—  Я готов к этому ради торжества моего повелителя Мухаммед-Гирея, славнейшего из славных, кому Аллах предначертал возвеличить Орду до прежнего могущест­ва. Только моя смерть ничего не изменит. У Казани лишь один путь — открыть ворота. А для тебя один исход ос­таться живым — добровольно передать ханство Сагиб-Гирею, достойному из достойных. — Ципцан предостере­гающе поднял руку, останавливая попытку Шаха-Али возразить ему. — Помощь от князя Василия, раба Му­хаммед-Гирея, не придет к тебе. Письмо сеида-отступни­ка, письмо твое, Шах-Али, и письмо воеводы московско­го у меня. Вот они, можешь убедиться, — и ципцан

швырнул к ногам Шаха-Али свитки.

«Это — конец! Конец! Верхогляд! Падкий на лесть!» — костил себя Шах-Али, глядя испуганно на брошенные послом письма, веря и не веря своим глазам. Страх на­стойчиво вползал в душу, устраиваясь там крепко и на­долго, но Шах-Али нашел, однако, в себе силы ответить гордо:

— Мы соберем советников, уланов и мурз. Их слову мы подчинимся.

— Пусть будет так. Я добавлю еще: Сагиб-Гирей сде­рет, если станешь упрямиться, с тебя шкуру. С живого. Принародно. На площади перед дворцом. Такова его во­ля. Передашь мирно трон — отпустит тебя к твоему ца­рю, которому ты служишь. Думаю, тот примет тебя и вернет тебе Касимов. Ему нужны предающие свой народ.

Советники, уланы и мурзы съехались во дворец быст­ро, ибо каждому из них гонцы, передавая повеление Ша­ха-Али, добавляли:

— Ципцан Мухаммед-Гирея тоже во дворце.

Этого момента ждали все его сторонники, и вот — свершилось.

Шаха-Али собравшиеся слушали, изображая при­скорбное уныние, а когда заговорил посол крымского ха­на, допуская неуважение к хану казанскому, они громко возмущались, казалось, даже не притворно, требовали немедленно наказать наглеца, но когда настало время высказывать свое мнение, с ними произошла моменталь­ная метаморфоза.

—  Посол Мухаммед-Гирея заслуживает немедленно смерти за дерзость, — произнес первый советник Шаха-Али, начало речи которого было полно неподдельного гнева, но тон изменился, когда ширни перешел к реко­мендациям. — Но Аллаху, видимо, угодно, чтобы Сагиб-Гирей сел на трон в Казани. Мы не готовы оборонять го­род. У нас нет войска, кроме вашей, хан, стражи. А запа­сов еды не хватит даже для недельной осады. Да и право­верные не станут сражаться с правоверными ради рус­ского царя, ради гяуров. Народ сказал свое слово, когда расправился с муфтием за то, что призывал тот к миру с неверными, выступал против джихада. Смиритесь,

Шах-Али, и правоверные не проклянут вас и ваших по­томков за то, что станете виновником великого разоре­ния Казани.

—  Великое разорение ждет Казань, если она не захо­чет жить в мире с русскими, — возмутился Шах-Али. — Не ты ли, презренный, повторял это следом за мной де­сятки и сотни раз?!

—  Москва станет данником МухаммедТирея на веки вечные. Такова воля Аллаха!

—  Ты страшно заблуждаешься! На тебе будет кровь и позор потомков наших. На тебе и тебе подобных! — И ус­тремил взор на военачальника. — Что скажешь ты, мой верный слуга?

—  Если позволите, мой хан, я сам отрублю голову по­слу крымского хана за дерзость его. Я сам встану на кре­постную стену с обнаженной саблей! Только прикажите! Но подумайте, мой повелитель, о последствиях. Город не станет долго сопротивляться туменам Тавриды, казаков

и ногаев. Казань будет разрушена, и всем нам придется сложить головы. Ради чего? Не ради свободы, а ради рус­ского царя, извечного данника Орды, данника могущест­венного Мухаммед-Гирея.

—  Еще царь Иван Васильевич отложился от Крыма после Угры! — возразил гневно Шах-Али улану. — Рос­сия стала могущественней Крыма и в состоянии ото­мстить за все обиды, ей нанесенные!

—  Не думаю так. Я знаю, что Москва не пошлет нам помощь, если мы встанем на дорогу войны. Ей бы суметь устоять против Литвы, Полыни, рыцарей-крестоносцев, Швеции. И чем больше будут неверные лить крови, воюя между собой, тем крепче на ногах будем стоять мы, пра­воверные. Не идти же и нам по пути^кяфиров и лить кровь мусульман, ослабляя себя? Истинные мусульмане такого не допустят!

В этих словах звучала уже явная угроза. Шах-Али по­нял, что, если ширни и улан на стороне Сагиб-Гирея, ос­тальные тоже с ними. Окончательно слетела с его глаз пе­лена, и увидел он перед собой пропасть. Сжалось тоскли­во сердце, гордая голова его склонилась. Собравшись с духом, он произнес:

— Я уступаю трон Сагиб-Гирею. Подчиняюсь воле сильного. Я не желаю напрасной крови своих поддан­ных. Я готов испить горькую чашу, лишь бы жил счаст­ливо мой народ. Хотя я сомневаюсь, что так будет.

Отречение, достойное мудрости почтенного старца, но не юноши, едва начавшего жить. Многие из собравшихся в тронном зале оценили это по достоинству, что в свое время сослужит ему добрую службу.

Шах-Али тут же велел седлать и вьючить коней, а главному евнуху собирать жён в дорогу. Не забыл и посла царя Василия Ивановича и воеводу московского, отпра­вил к ним гонца, чтобы те спешно покинули город, за­брав с собой купцов.

Увы, ни одного из этих распоряжений Шаха-Али вы­полнено не было. Гонца не выпустили из дворца, а когда он сам собрался с женами своими покинуть город, цип-цан не позволил ему выехать даже за пределы дворца.

— Сагиб-Гирей сам проводит тебя, — произнес он. По­шленько ухмыльнувшись, добавил: — Вдруг он жен тво­их пожелает оставить себе.

— Но мы вольны поступать так, как считаем нужным! Мы — не пленники Сагиб-Гирея. Мы добровольно отдали трон!

— Ошибаешься. Ты — отступник. Ты — лизоблюд ра­ба Мухаммед-Гирея, который возомнил себя могущест­венным царем и скоро поплатится за это, как поплатился ты. Сагиб-Гирей прощает тебя, но он может передумать. Жизнь сохранит, но не отпустит. А то и казнит, чтобы ус­трашить тех, кто не идет прямым путем, начертанным Аллахом.

— О коварный! Высунул свое змеиное жало! Зачем же мы поверили обещанию лживого!

Шах-Али возмущался искренне, но в то же время по­нимал, что иного выхода у него нет и быть не может. Ни­что не готово к обороне Казани, он даже не знает, кто из стражи верен ему. Со всех сторон окружен предателями. Его обманули, но не сейчас! Посол крымского хана давно окружил его своими людьми. Давно. Он же, Шах-Али, удалял от себя верных людей, веря лживым наветам, а продавшихся льстецов приближал, награждая щедро, доверяя им безмерно и безоглядно.

Теперь-то что: казнись не казнись, остается одно — ждать. Целый мучительный день. Досадовал Шах-Али и на то, что даже посла и воеводу московского он не смог и не сможет предупредить. «Возможно, кто-либо из вер­ных мне людей рискнет и даст им знать. Или сами они почувствуют неладное…»

Но и тут Шах-Али ошибался. Действительно, были та­кие вельможи, которые намеревались оповестить рус­ских о приближавшейся опасности, но они боялись слеж­ки за собой. Понимали, что, если прознает о таком добро­хотстве ципцан, не сносить им головы. Ладно бы сразу жизни лишит, а то такую мучительную смерть придума­ет, что и на ум не придет.