Как воспитать монстра. Исповедь отца серийного убийцы - Дамер Лайонел

странное и едва уловимое внутреннее затемнение начало проявляться почти физически. Его волосы, которые когда-то были такими светлыми, постепенно темнели, а глаза становились все темнее. Больше всего на свете он, казалось, уходил все больше внутрь себя, подолгу сидел тихо, почти не шевелясь, его лицо было странно неподвижным. Теперь, когда я смотрю на фотографии моего сына в этом возрасте, я не могу не задаться вопросом, не формировались ли уже в его сознании странные формы, странные представления, которые он сам не мог понять, смутные фантазии, которые может быть даже напугали его самого, но которые он не мог держать в рамках. На фотографиях я вижу только ребенка, играющего во дворе или молча сидящего со своей собакой, но я не могу отделаться от ужасной мысли – а что если, когда были сделаны эти фото, он уже погружался в ту самую Тьму, в тот мир, который был невидим для меня. Что, если мир монстров подспудно сопровождает всех нас с самого рождения, но если большинство других детей быстро отбрасывают его в сторону, то в моем сыне он по каким-то причинам, с каждым днем становился все больше и все более отвратительно населенным…

Что касается меня, я видел только тихого маленького мальчика, который – по крайней мере, после того, как мы покинули Пэммел-Корт – казался более замкнутым, чем раньше, более замкнутым, менее склонным сверкать своей быстрой теплой улыбкой. Вполне возможно, что я не видел ничего большего, потому что слишком быстро пробегал мимо своего сына. Иногда, почти краем глаза, я видел своего сына, когда он сидел на диване, тупо уставившись в мерцающий телевизор. Я не могу вспомнить выражение его лица или хоть в какой-то степени вспомнить свет в его глазах. Что еще более серьезно, я не могу припомнить, чтобы замечал, что какой-то более ранний свет медленно гаснет. И поэтому меня не было рядом, чтобы поймать тот момент, когда он начал погружаться в себя. Я не был там, чтобы почувствовать – даже если бы это вообще можно было почувствовать! – что он, возможно, дрейфует к тому невообразимому царству фантазий и изоляции, на осознание которого мне потребовалось бы почти тридцать лет. И все же, возможно, это происходило даже тогда, когда я быстро глотал свой ужин и пробегал мимо него к двери, утешенный мыслью, что я был единственным членом нашей семьи, который выходил работать в ночную смену.

В октябре 1966 года я наконец получил вожделенную степень доктора философии, а месяц спустя устроился на свою первую работу по специальности – химиком-исследователем в крупной химической компании в Акроне, штат Огайо. Мы нашли маленький дом в Дойлстауне, двухэтажный дом в колониальном стиле с четырьмя белыми колоннами на фасаде – маленький, но тем не менее самый большой дом, в котором мы когда-либо жили.

Джойс снова была беременна. Круги ада, через которые она проходила, когда ждала Джеффа повторялись вновь. Снова беспокоящий шум, снова нервозность и бессонница. Она принимала две-три таблетки Экванила в день, чтобы облегчить свое состояние. Лекарства не дали эффекта, дозу пришлось повысить до трех-пяти таблеток, но и это не улучшило ее общего состояния. Джойс постоянно была на взводе, становясь все более замкнутой. Ко времени рождения Дэвида в декабре 1966 года у нас вообще не осталось никакой социальной жизни.

А я, конечно же, проводил большую часть своего времени на своей новой работе. В лаборатории я снова обрел удивительное утешение и уверенность в знании свойств вещей, в том, как ими можно манипулировать по предсказуемым схемам. Это принесло мне огромное облегчение от хаоса, который я застал дома, непостоянства эмоций Джойс, постоянных перемен в ее настроении. Лаборатория была убежищем от этих штормов, и, вероятно, из-за этого я работал еще дольше.

Что касается Джеффа, то он пошел в первый класс в начальной школе Хейзел Харви в Дойлстауне. Особого энтузиазма от перспективы новой школьной жизни он не испытывал. В его личность начал закрадываться странный страх, страх перед другими людьми, который сочетался с общим недостатком уверенности в себе. Он словно ждал от всех какого-то подвоха, ожидал, что другие люди могут замышляют причинить ему вред, и поэтому он хотел держаться от всех подальше.

Без сомнения, переезд из Паммел-Корта значительно омрачил настроение Джеффа. Возможно, это был тот факт, что мы сочли необходимым оставить его кошку здесь, или, возможно, это был тот факт, что у него уже развивалось нежелание меняться, потребность чувствовать уверенность в знакомых местах. Конечно, перспектива ходить в школу пугала и нервировала его. Он приобрел застенчивость, которая позже стала постоянной чертой его характера. Его поза стала более скованной, он стоял очень прямо, как будто по стойке смирно, с руками по швам.

Я очень хорошо помню, что утром перед его первым учебным днем на его лице отразился ужас. Казалось, он почти потерял дар речи, черты его лица застыли. Маленький мальчик, который когда-то казался таким счастливым и уверенным в себе, исчез. Его заменил кто-то другой, другой человек, теперь глубоко застенчивый, отстраненный и некоммуникабельный.

Именно таким он поступил в начальную школу Хейзел Харви осенью 1966 года. Поэтому неудивительно, что месяц спустя, когда я встретился с учительницей первого класса Джеффа, она описала моего сына как этого нового, малознакомого мне человека. Миссис Аллард, чрезвычайно чуткая учительница, сказала мне, что Джефф произвел на нее впечатление чрезмерно застенчивого и замкнутого человека. Он был вежлив и следовал всем ее указаниям, но производил впечатление глубоко несчастного мальчика. Он не общался с другими детьми. Он выполнил порученную ему работу, но делал это без малейшего интереса, просто как задачу, которую нужно механически выполнить. Он не умел вступать в разговор с другими детьми. Он не реагировал на их случайные подходы и не делал никаких собственных подходов. На игровой площадке он держался особняком, просто слонялся без дела по школьному двору.

Конечно, для меня все это коренилось в том факте, что мы внезапно перевезли Джеффа в другой дом, в другой район, даже в другой штат. Я слышал и другие истории о детях, которые были ненадолго дезориентированы тем, что их внезапно забрали из знакомой обстановки и бросили в совершенно незнакомую. Мрачность, которую я увидел в его поведении, показалась мне не более чем нормальной реакцией. Мой сын, как мне показалось, не очень хорошо приспосабливался к новым обстоятельствам, но это был недостаток, который вряд ли можно было считать фатальным.

Тем не менее, застенчивость и замкнутость Джеффа были достаточно серьезными, чтобы потребовать каких-то