УГОЛовник, или Собака в грустном углу - Александр Кириллов

– Кто это?

– Горничная, – хохотала Кира.

– Кира, проснулись? Это я, убираться пришла.

– Рано. Тосенька. Сегодня суббота, я еще сплю.

– Ну, я зайду попозже, – пообещал она и, громыхнув ведром, ушла в соседний номер.

– Черти её носят, – рассердился Сивергин, обнимая Киру.

– Не мешай мне, я сплю, – оттолкнула она его.

– Кира, – упрашивал он, – Кира.

– Да ты, что? Нет, нет, нет, больше она не даст нам полежать, давай вставать. Она уже скучает, теперь каждую минуту будет стучаться.

Еще вчера Сивергин радовался, что у Киры завелась здесь подруга. А теперь чертыхался, не зная как от неё отделаться.

– Кира, проснулись? Я только на минутку, откройте.

Кира помирала, уткнувшись в подушку.

– Сейчас, Тося, сейчас. Что я тебе говорила.

Набросив на плечи халат, она спустила с кровати босые ноги и тут же их отдернула – пол был ледяным.

– Найди мои туфли.

Сивергин встал и полез под кровать за её туфлями.

– А как хорошо на улице, – заглядывала Кира в окно. – Оставь, не нужно, – отпихнула она его руку, – дай сюда, я сама.

Солнце проникало в номер сбоку, рассекая подоконник и золотя стекла.

– Как там тепло, наверное, – радовалась Кира, брызгая на лицо холодной водой из-под крана, и судорожно вздрагивала, поводя голыми плечами.

На ней была короткая черная комбинация, едва прикрывавшая узкие бедра, в которой она показалась Андрею ряженой – нимфеткой, надевшей на себя женское белье. «И не скажешь, – подумал он, – что это мать уже взрослого сына».

– Сейчас войдет, – имея в виду горничную, предупредила Кира, когда Андрей дотронулся до её холодных мокрых плеч. – Дай полотенце.

Она насмешливо следила за ним, досуха промокая лицо и шею вафельным полотенцем, и при его малейшем движении к ней выразительно показывала глазами на дверь.

Наконец впустили истомившуюся под дверью горничную.

– Вот, – протянула она Кире стаканчик с мороженым, – угостили. Хотите?

– Нет, нет, спасибо. Я не ем мороженого, – отказалась Кира, весело глядя на Андрея.

– Иду я на работу и встречаю на улице знакомого, соседа нашего, он взял да и купил, – объяснила Тося, совершенно этим потрясенная. – И с чего это он?

– Может быть, влюблен? – подсказала Кира.

Нет, что вы, – испугалась Тося, – спьяну, наверное.

Кира хохотала, одеваясь и укладывая вещи.

– А я, Тосенька, уезжаю сегодня, – похвасталась она горничной и загадочно улыбнулась Андрею, будто была с ним в тайном заговоре.

Горничная расстроилась, даже всплакнула от огорчения, и в это утро с особым старанием возилась в их номере.

Обедали они внизу в гостиничном кафе. А после обеда звонили её подружке. Трижды им набирали Питер и трижды никто на звонок не ответил. Сивергин обрадовался, уговаривал Киру подождать до вечера или лучше до завтрашнего утра, но она и слушать его не стала. Она едет в Питер сейчас – и весь разговор.

До областного города Кира решила добираться по реке, а там пересесть на поезд до Петербурга. Сивергин собрался ехать с нею на пристань, она категорически запретила ему. «Тебя ждут на заводе. Работа, прежде всего». Сам он был настолько подавлен её отъездом, что не сумел настоять.

Когда Кира садилась в автобус, солнце жгло как в июле. Дорога подсохла, изрезанная окаменелыми колеями, и уже сухо пылила под колесами редких машин.

Она устроилась у открытого окна, счастливо улыбаясь. Сивергин тоже выдавливал на лице подобие улыбки, и все порывался вскочить в автобус.

– Я напишу тебе, – пообещала Кира. – Не горюй. Не такая уж я удачливая… Просто мне хорошо сейчас… и это все.

Ожидание отъезда ещё долго томило обоих. Наконец, захлопнулись дверцы и автобус, развернувшись, выехал на шоссе.

Кира весело махнула ему на прощание из открытого окошка, автобус завернул за угол и скрылся.

– Я успею, – говорил он себе, изучая расписание. – У меня в запасе полчаса.

Но следующий автобус опоздал. Шофер долго копался в моторе. Все возмущались. Сивергин молчал, стиснув зубы, дрожа от нервного озноба.

– Что это я, успокойся. Что это я?!

Всю дорогу он видел перед собой скачущие вверх-вниз чьи-то затылки, задыхаясь от духоты и пыли.

Вбежав на пристань и никого не найдя там, он бросился к кассе. Она была закрыта. До «Ракеты» оставалось десять минут, а вокруг ни души. Ошеломленный, метался он от кассы к причалу и обратно – и ничего не понимал. Когда он был готов пробить головой ненавистное окошко, появился дежурный в форменной фуражке. Старик объяснил Андрею, что четырехчасовая «Ракета», опоздав, подобрала всех, кто ожидал пятичасовую. С нею – и уехала Кира.

Весь день парило. После полудня небо заволокло облачной пеленой. К пристани подвалила пятичасовая «Ракета». Постояла, никого не высадив и не приняв на борт – и ушла.

Вечерело. Слева, из-за реки, надвигалась на пристань низкая черная туча. До самой земли спускались от неё белесые вихри.

Старик в форменной фуражке замкнул дверцу на причал и ушел.

А Сивергин всё стоял и ждал. Вскоре вокруг почернело. Дождь, перемешанный с градом, закрыл всё пространство. Лишь где-то, посередине реки, еще можно было рассмотреть беспомощно болтавшуюся на волнах одинокую лодку. А дождь всё лил и лил, и хлестал по размякшей земле мутными холодными струями.

В город Сивергин вернулся только к вечеру. Он чувствовал себя разбитым. Ступая по разбросанным через дорогу доскам, он перешел улицу и направился к гостинице. По скользкой глинистой дороге, натужно воя, ползли автоцистерны, всё забрызгивая вокруг себя желтыми комьями грязи. Вздрагивая под моросящим дождем, мыльно пузырились лужи.

Сивергин пересек вестибюль, поднялся на четвертый этаж, открыл дверь и оглядел номер – не забыла ли она что-нибудь из вещей.

На столе в вазе стояли, привезенные Кирой, цветы – желтые ромашки. «Эти скоро завянут, – подумал он, – их придется выбросить». Открыл дверцу шкафа – пусто. Все взято, ничего не забыто. Тут он заметил в зеркале дверцы, что у него завернут внутрь ворот пиджака. Он не сразу сообразил, что его так взволновало. Потом понял: они прошли через весь город, а она этого не заметила. Не заметила. Или просто не видела его.

И вдруг он всё вспомнил: то, о чем не хотелось думать, что бросалось в глаза, что он не мог себе объяснить. «Нет, – говорил он, – нет». А номер, холодный и разоренный, брошенный ею номер – говорил ему: «да». Сивергин похолодел от нелепого подозрения.

От желтого линолеума, которым был покрыт пол в коридоре, его мутило как от сырых яиц.

Он быстро добрался до почты и заказал разговор с Петербургом. Он хорошо запомнил номер телефона, по которому они пытались дозвониться утром. Он не знал, что скажет, но ему хотелось услышать этот голос. Это как наваждение, как страсть – услышать и, может быть, что-то понять.

– Ну что, довольны? Приехала жена? – как доброму знакомому улыбалась в окошке телефонистка.

– И уехала.

– Что так скоро?

Сивергин неопределенно пожал плечами – мол, ничего, всё в порядке.

– Значит, опять вы одни?

– Уже не один, думаю, с соседом.

– Храпит? – с сочувствием поинтересовалась телефонистка.

– Храпит и скрежещет зубами.

– А вы заткните уши ватой и отвернитесь к стене.

– Да, спасибо. А чем тут заткнуть, – и он тронул рукой лоб.

Его вызвали в кабинку.

– Кто это? – услышал он в трубке приятный мужской голос.

Сивергин сдерживал дыхание, и молчал.

– Слушаю вас. Ну, хватит разыгрывать. Кто это говорит? Кто говорит? Кто это?

1977

Она

Впереди, за строящимся зданием вокзала, разгоралось радужное зарево. Обуглились черным сквозным остовом металлические конструкции. Померкли путевые васильки, остро сверкавшие в дождливой полутьме. И тотчас же из-за поворота, ослепив всех мощным прожектором, вылетел поезд.

Толпа встречающих попятилась, оглушенная лязгом и свистом электровоза, и десятки глаз впились в оконную рябь состава. Сердце жарко билось под неистовый грохот накатывавших и накатывавших вагонов. Руслан схватился за голову и на мгновенье зажмурил глаза.

Минуту спустя на платформу повалили истомившиеся в дороге пассажиры c чемоданами, коробками, узлами. Руслан шел вдоль состава, скользя взглядом по незнакомым лицам.

О своем приезде она известила его телеграммой, указав лишь номер поезда. Но Руслан был уверен, что узнает её среди сотен тысяч, не то что в какой-то жалкой толпе приезжих.

Они познакомились на турбазе накануне его отъезда и переписывались потом четыре года. Сейчас она ждала его в этой толпе, и ему надо было только узнать её. Казалось, он навсегда запомнил её лицо, черные, как сливы, глаза, пухлые складочки у рта. Руслан (словно это было вчера) видел перед собой её длинные ноги у воды, помнил её любимую позу – сидеть, обхватив колени руками. Слышал тот оглушительный стук сердца, когда их пальцы сплелись, а отблески костра скользили по её лицу, шее и коленям. Утром они разъехались, даже не простившись. Клочок бумаги, с небрежно нацарапанным её рукой адресом, Руслан всю дорогу ощупывал в нагрудном кармане.