«Я всегда на стороне слабого». Дневники, беседы - Елизавета Глинка

Сестры отправили ко мне в ординаторскую.

– Вчера привезли Н. В какой он палате?

– В шестой. А вы родственник больного?

Мужчина вздохнул и, глядя в пол, ответил:

– Сын.

– Вас проводить к нему?

– Нет. Скажите, что ему нужно принести?

– Может, еду, которую он любит.

– А что он любит?

– Не знаю. Думала, что вы скажете.

– Он не жил с нами. Тридцать лет назад развелся с матерью.

– Хотите, я пойду в палату с вами?

– Нет. Не могу.

– Почему?

– Ненавижу. Я из-за матери пришел. Она просила.

– Он вас обижал?

– Не помню. Пил. Помню, как мать плакала.

Он приходил каждый день, как по часам, с пяти до семи и сидел в холле хосписа, сцепив руки и глядя в одну точку.

Иногда, устав сидеть, подходил к окну и подолгу смотрел на улицу.

Справлялся о состоянии Н., приносил фрукты и пеленки и уходил, чтобы вернуться на следующий день и проделать то же самое.

Это продолжалось почти месяц. Изо дня в день, с пяти до семи.

Когда Н. умер, мы позвонили по оставленному сыном телефону. Было три часа дня. Через полчаса он был в хосписе. Спросил, что нужно делать и куда идти, чтобы похоронить Н.

Мы готовили все необходимые бумаги. Я попросила подождать немного.

Он подошел к закрытой двери палаты, где лежало тело Н., взглянул на меня вопросительно и, получив мой кивок, немного постоял молча и все же вошел туда.

Профессор и выборы

May 21st, 2006 at 4:22 PM

За несколько недель до оранжевой революции в Украине и в хосписе готовились к выборам президента.

Профессор В. поступил к нам недавно. Он представлял собой классический пример интеллигента-ученого. Из дома ему привезли его любимое кресло и книги. Он читал и писал статьи, созванивался со студентами, чьими работами руководил. Был он красив, с высоким лбом, большими карими глазами и благородной сединой в густых волосах.

– Я прошу вас, господа, вернее, я требую говорить со мной по-русски, – заявил он частному консультанту – врачу, который обратился к нему по-украински.

Больше консультантов не приглашали.

– Я служил государству, которое уничтожили. Уничтожили и науку. Зачем я жил? Кому, я спрашиваю вас, кому все останется? Булгаков был так прав в своей «Белой гвардии», доктор… Как жаль, как же мне жаль Украину…

В день выборов он попросил переодеть его в костюм, рубашку и галстук. Это было сложным занятием, так как к этому моменту профессор ослаб и даже сидеть мог только с поддержкой.

– Я голосовал всегда. В любое время. Я не буду, слышите, доктор, лежать, как младенец в одеяле, когда решается судьба моей страны. Позовите сестру, помогите мне одеться.

Его одели. Усадили. Из кармана пиджака он достал перьевую ручку.

Внесли коробку (урну) с бюллетенями. Он попросил наблюдателей выйти из комнаты. Было совсем тихо.

Ждали минут десять. Профессор уснул сидя. В галстуке и костюме он откинулся на подложенные сестрами подушки.

Сил оказалось достаточно только на заполнение одной графы.

Осторожно переложили его на кровать, доктор передал бюллетень. Я посмотрела – в нем дрожащим почерком было написано «ПРОТИВ ВСЕХ».

До самой революции он не дожил.

Нью-Йорк. Светское

May 26th, 2006 at 10:20 AM

Два дня – субботу и воскресенье – проведу в Нью-Йорке.

Скучнейшее зрелище богатых адвокатов с женами. Светская и важная встреча у мужа. Встречаются те, с кем он когда-то учился.

Развлек меня очень разговор с ним:

«Елизавета, они все будут с женами, в общем, я решил сказать им, что тебе тридцать пять лет. Пусть завидуют».

Не слабо, да?

А мне давно не тридцать, и он, муж, кстати, старше меня на пятнадцать лет почти.

Людка

May 30th, 2006 at 10:32 AM

Она поступила из родильного дома. А туда – с вокзала.

Бомжиха с тридцатилетним стажем.

Людке было около сорока лет. Никаких документов при ней не нашли, кроме справки из железнодорожной милиции о том, что у гражданки Иванченко Людмилы Владимировны документы утеряны.

Дежурный доктор позвонил мне и намекнул: «Вы сами с ней пообщайтесь, раз их так любите. А меня – увольте».

Обритая под ежик молодая женщина. Выглядит моложе обозначенных в истории болезни сорока лет. Высокая, я едва доставала до ее плеча. Плачет. Осторожно пытаюсь заговорить.

– Вы кто?

– Людка.

– Почему плачете, Люда?

– Домой хочу.

– А где вы живете?

– На вокзале. Не на помойке. Чего пристали?

– Вы полежите у нас, пока не остановят кровотечение. А потом посмотрим.

– Таблички хоть отдайте, – разрыдалась она в голос.

Иду в приемное. В грязном узелке – картонные таблички «Помогите собрать на операцию», «Погорельцы», «Помогите похоронить отца».

Принесла. Людка немного успокоилась и положила их в тумбочку около кровати.

Кровила она сильно. В роддом ее отвезли потому, что другие обитатели вокзала решили – у нее выкидыш.

Выкидыша не было, а был запущенный рак шейки матки. Кто-то из роддома вспомнил о нас. Людка не сопротивлялась только от сильной слабости – всей ее натуре претило пребывание в «режимном учреждении», как она нас называла.

– Я, Петровна, долго тут не могу. А на вокзале лет с десяти – двенадцати. Мать умерла, потом отец дом поджег по пьяни, но меня не бросил. И уехали мы в Киев.

– Ты мать помнишь?

– Помню, – плачет. – Она тоже по-женски болела. Хорошая она была.

После осмотра становится ясно, что и у Люды когда-то были роды. Спрашиваю. Отвечает, что родила больную девочку, которая умерла на третий день после родов. Похоронила ее рядом с матерью.

Правда у бездомных часто перемежается с вымыслом, поэтому докопаться до истины достаточно трудно.

– Ты что, ездишь на кладбище?

– Я ж не дикарь какой, Петровна. У нас все как у людей. Езжу. На Пасху. В плацкарте. В Житомирскую область – оттуда мы.

– А муж был у тебя? Ну, отец ребенка кто был?

– Да так, не стоит говорить о нем. А замуж я не могу, документов нету.

– Как ты жила?

– Как все.

Понимаю, что разговорить ее не удается, и встаю.

– Погоди. У тебя помада есть? А то тут лежу вся такая страшная.

Приношу ей свою помаду.

– Тон не мой. Я поярче люблю. А фирма хорошая. Разбираюсь я в этом. Год назад еще торговала косметикой. На рынке стояла. Сейчас не могу уже.

– Люд, а ты знаешь, что с тобой?

– По-женски что-то. Может, климакс.

– Ты хочешь знать свой диагноз?

Она замолчала на какое-то время. Взяла зеркало, осмотрела себя с новой помадой. Потом спросила:

– А мне надо знать? Это изменит что-нибудь?

Я была не готова к такому ответу.

– В твоем случае ничего не изменит.

– Вот и хорошо. Не будем тогда о грустном.

Вот такие они, бомжи. Вроде косят под дураков, а иногда пробивается среди всего напускного такое понимание ситуации, которое не всякому глубоко образованному интеллигенту доступно.

– Людка, а ты любила?

– Ага. А он меня бросил, гад. На картошку променял.

– Почему на картошку?

Людка плачет опять.

– Дом нашел брошенный около Прилук. И ушел. Картошку сажать. А мы вместе жили.

– На вокзале?

– Вот ты говоришь, на вокзале, на вокзале. А я не пью, не курю, – при этом она очень выразительно посмотрела на пачку сигарет у меня на столе. Я почувствовала себя падшей. Правда. – В церкву хожу иногда. И на вокзале не под платформой живу.

– А где?

Людка поправила рукой свой обритый ежик волос, тряхнула плечами и гордо ответила:

– В зале повышенной комфортности. Слыхала про такой? Ну типа бизнес-класс. Володька-мент меня туда пускал. За две гривны.

– А ты там долго… жила?

– Три года почти.

– Так он под Прилуки поехал?

– Ну. Я бы пешком ЗА СВОЕЙ ЛЮБОВЬЮ пошла, да не дойду теперь, – Людка плачет опять.

Она ходила в хосписную церковь на все службы, пока не слегла совсем.

Готовилась пойти к мэру Киева с абсолютной уверенностью, что он даст ей квартиру в городе. Маленькую, но свою.

Перед смертью она не могла говорить. В палату к ней мы вошли вместе со священником, который причащал больных в отделении.

Людка из последних сил головой показывала на чашу.

– Причаститься хочешь?

Она кивнула и облегченно закрыла глаза.

Я похоронила ее рядом с Саней Григорьевым.

Зеркало

June 12th, 2006 at 3:08 PM

Эту женщину звали Варей, она работала на конфетной фабрике в цехе, который делал халву в шоколаде. Разведена, детей нет. Вот и вся история жизни, рассказанная ею. Когда к ней приходили шумные подруги по работе, палата долго пахла шоколадом и карамелью.

У нее не отросли волосы после последней химиотерапии, отчего она была похожа на облетевший одуванчик.

Варя попросила принести ей телефон.

– Я позвоню ему. Вы как считаете?

– Кому?

– Ему. Мы были женаты десять лет. Попрощаться. Ведь я скоро умру.

После звонка она спросила, можно ли одеться в небольничную одежду. В понедельник вечером. А точнее – в семь вечера.