Штамм Закат - Чак Хоган

— Сумасшествие, — пробормотал Эф.

— Во всяком случае, кое у кого еще осталась энергия, — сказал Фет. — Но имей в виду: скоро мобильники и ноутбу­ки выработают питание, и народ обнаружит, что подзаря­дить их негде. Вот тогда самый крик и начнется.

Знак на светофоре поменялся: красная ладошка уступи­ла место белой шагаюи;ей фигурке, — вот только перехо­дить улицу было некому. Манхэттен без пешеходов — это не Манхэттен. Эф слышал сигналы автомобилей, доносив­шиеся с главных авеню, однако на боковых улицах было тихо — лишь изредка проносились случайные такси: води­тели в сгорбленных позах за рулем, встревоженные пасса­жиры на задних сиденьях.

На следующем перекрестке Василий и Эф по привычке остановились: знак светофора сменился на красный.

— Как ты думаешь, — спросил Эф, — почему именно те­перь? Если они так давно живут среди нас — многие столе­тия, — что спровоцировало нынешнюю ситуацию?

— Временной горизонт Владыки и наш горизонт — раз­ные вещи, — сказал Фет. — Мы измеряем наши жизни дня­ми и годами, живем по календарю. Он — Тварь ночи. Если его что и заботит, так только небо.

— Затмение, — внезапно сказал Эф. — Он ждал его.

— Может, это что-то и означает, — откликнулся Васи­лий. — Что-то важное для него...

Из станции подземки вышел полицейский с нашивкой Управления городского транспорта. Он посмотрел в их сторону и остановил взгляд на Эфе.

— Черт! — Эф отвел глаза. Получилось плохо — и недо­статочно быстро. И не вполне естественно.

Даже при том, что полицейская система стремительно разваливалась, лицо Эфа то и дело мелькало на телеэкра­нах, а люди все еще смотрели телевизоры, все еще ждали, что им скажут, как надо поступать.

Василий и Эф проследовали дальше, и полицейский от­вернулся. «Это всего лишь моя паранойя», — мысленно успокоил себя Эф.

Завернув за угол, полицейский, следуя точным инструк­циям, сделал телефонный звонок.

Блог Фета

Привет тебе, мир.

Или что там от тебя осталось.

Раньше я думал, что нет ничего более бесполезного, чем писать в блоге.

Я просто не мог вообразить более бессмысленного вре­мяпрепровождения.

В смысле, кому какое дело до того, что ты хочешь там сказать.

Поэтому я и впрямь не знаю, зачем я тут сижу и пишу. Но мне это необходимо. Думаю, по двум причинам.

Первая: мне нужно привести в порядок свои мысли. Выложить их на экран компьютера, где я мог бы эти мыс­ли видеть и, возможно, хоть как-то уразуметь, что тут у нас происходит. Поскольку то, что я испытал за послед­ние несколько дней, изменило меня — в самом буквальном смысле, — и я должен попытаться вычислить, кто же я те­перь.

А вторая причина?

Она проста. Выложить правду. Правду о том, что проис­ходит.

Кто я такой? По роду своих занятий я крысолов. Если случилось так, что вы живете в одном из районов Нью-Йорка и вдруг видите в своей ванной крысу, вы, конечно, вызываете службу по борьбе с вредителями...

Ну да, я и есть тот парень, который показывается на ва­шем пороге две недели спустя.

Вы привыкли к тому, что можете сбросить эту грязную работу на меня. Чтобы я избавил вас от вредителей. Ис­требил паразитов.

Всё. Эти времена закончились.

Новая зараза распространяется по городу и из него рас­ползается по миру. Новая порода диверсантов. Чума на дом рода человеческого.

Эти твари гнездятся в вашем подвале.

На вашем чердаке.

В ваших стенах.

И вот вам новость — всем новостям новость!

Что касается крыс, мышей, тараканов, лучший способ справиться с заразой — это отрезать ее от источника пищи.

Нуда, все правильно, скажете вы.

Единственная проблема: что считать источником пищи для этой новой породы паразитов?

Этот источник — мы сами. Вы и я.

Понимаете? На тот случай, если вы все еще не допетри­ли, что к чему, — скажу: мы по уши в страшном дерьме.

Округ Фэрфилд, штат Коннектикут

Это приземистое здание ничем не выделялось среди де­сятка таких же строений, разбросанных по территории, в которую упиралась старая разбитая дорога. Когда-то это был бизнес-парк, только он захирел еще до того, как на страну обрушилась рецессия. На здании сохранилась вы­веска прежнего арендатора: «Промышленная группа Р.Л.». В прошлом это была фирма по прокату бронированных автомобилей, здесь же находился гараж, чем объясняется сохранившийся и поныне крепкий четырехметровый за­бор из сетки рабица, окружающий здание.

Вход был через ворота с электронным замком, откры­вающимся с помощью карточки-ключа.

В гаражной части здания размещались кремовый «Ягу­ар» доктора и целая флотилия черных автомобилей — кор­теж, приличествующий для сановника крупного ранга.

Офисная часть была переоборудована в небольшую частную хирургическую клинику, предназначавшуюся для обслуживания одного-единственного пациента.

Элдрич Палмер лежал в послеоперационной палате, по­степенно приходя в себя и ощущая обычный в таких случа­ях дискомфорт. Он пробуждался медленно, но решитель­но, проходя темным путем от беспамятства к сознанию, как делал до этого уже много раз. Его хирургическая бри­гада хорошо знала, какой должна быть смесь седативных и обезболивающих средств, подходящая именно для этого пациента. Они давно перестали погружать Палмера в глу­бокую анестезию. Учитывая его преклонный возраст, это было слишком рискованно. А для Палмера такой подход означал только одно: чем меньше анестетиков, тем бы­стрее к нему возвращалось сознание.

Он все еще был подключен к аппаратам, проверяющим работу его новой печени. Донором на этот раз стал под­росток — беженец из Сальвадора, прошедший тщательное медицинское обследование, которое не выявило у него ни наличия каких-либо болезней, ни присутствия в крови нар­котиков или алкоголя. Печень была здоровой, молодой, розово-коричневатой, в грубом приближении треугольной формы, размерами схожей с мячом для игры в американ­ский футбол. Ее доставили на реактивном самолете непо­средственно перед операцией; с момента изъятия органа у донора прошло менее четырнадцати часов. По подсче­там самого Палмера, этот аллотрансплантат был его седь­мой печенью. Тело Палмера расправлялось с ними пример­но так же, как кофеварка расправляется с фильтрами.

У печени — а это одновременно и самый большой не­парный внутренний орган человека, и самая большая же­леза — много жизненно важных функций: она отвечает за метаболизм, служит хранилищем гликогена, синтезирует белки плазмы крови, вырабатывает гормоны и очищает организм от ядов. Пока еще не придуман медицинский способ компенсации работы печени при ее отсутствии в теле человека — что самым несчастным образом отрази­лось на судьбе сальвадорского донора, не очень-то желав­шего расставаться со своим столь нужным органом.

В углу палаты, вечно настороже, как свойственно боль­шинству бывших морпехов, стоял неусыпный господин Фицуильям, нянька Палмера, его телохранитель и посто­янный компаньон. В помещение вошел хирург — он все еще был в маске, а на руки натягивал свежую пару резино­вых перчаток. Доктор был требователен, амбициозен и сказочно богат, даже по меркам хирургов высшего эше­лона.

Он откинул простыню. Только что зашитый разрез был сделан на месте старого трансплантационного шва. Внеш­не грудь Палмера являла собой живописное зрелище: без­образный узор бугристых шрамов. Внутренности же его торса можно было сравнить с хлебной корзинкой, наби­той затвердевшими ломтями чахнущих органов. Хирург так и сказал ему: «Боюсь, ваше тело, господин Палмер, уже не способно воспринимать новые ткани или транспланта­ты. Это конец».

Палмер улыбнулся. Его тело было ульем, содержащим органы других людей, и в этом смысле он не так уж отли­чался от Владыки, который воплощал собой улей немерт­вых душ.

— Спасибо, доктор. Я понимаю. — Голос Палмера был все еще хриплым после интубационной трубки. — В сущ­ности, я полагаю, вам уже пора подвести черту под своей хирургией. Я знаю, вас тревожит, что Американская меди­цинская ассоциация может заинтересоваться нашими про­цедурами отбора органов для трансплантации. Этим своим заявлением я освобождаю вас от дальнейших обязательств. Гонорар, который вы получите за проведенную операцию, будет последним. Мне больше не потребуются медицин­ские вмешательства. Никогда в жизни.

В глазах хирурга застыла нерешительность. Элдрич Палмер, человек, который почти все свои долгие годы провел в болезнях, обладал сверхъестественной волей к жизни: это был дикий, не от мира сего инстинкт выжива­ния — ничего подобного хирург не встречал в своей прак­тике. Неужели Палмер решил наконец уступить неумоли­мой судьбе?

Не важно. Хирург почувствовал огромное облегчение, и душа его исполнилась благодарности. Он давно уже пла­нировал уйти на пенсию, и теперь к этому все было готово. Какое блаженство — быть свободным от каких бы то ни было обязательств в это смутное, беспокойное время! Он только надеялся, что самолеты в Гондурас все еще летали. А когда это здание сожгут дотла, пожар не повлечет за со­бой расследования, — вокруг и так хватало беспорядков.