Подкаст бывших - Соломон Рейчел Линн

Молчание. Снова.

Все это не укладывается у меня в голове. Кусочки на месте, но они словно взяты из разных пазлов. Кент хочет, чтобы мы разыграли отношения – нет, чтобы мы притворились, что они у нас были. Мой шеф, радиолегенда Сиэтла Кент О’Грэйди, хочет, чтобы мы притворились, что встречались, а затем обсудили дейтинг-культуру в прямом эфире общественного радио.

Кто-то хочет, чтобы мой голос прозвучал по радио.

– То есть мы должны солгать. – Доминик скрещивает руки на груди. Его рукава снова закатаны, обнажая жилистые предплечья. Он кивает в сторону стены с наградами. – Добившись всего этого, вы хотите, чтобы мы солгали.

– Я должен держать станцию на плаву, – говорит Кент. – Нам нужно хитовое шоу – и как можно скорее. Всем по барабану известные ведущие. Слушатели хотят свежей крови, и вы двое можете ею стать. – Он постукивает по столу, разделяющему нас. – У нас нет ни денег, ни времени на то, чтобы подготовить двух новых ведущих или чтобы привлечь чьего-либо бывшего партнера. Между вами есть химия. И все мы здесь, чтобы рассказывать истории, верно? Так давайте же поведаем лучшую историю о расставании. Мы не солжем – просто слегка приукрасим правду.

Истории. Ложь. Граница между ними весьма размыта.

– Представьте себе: часовое еженедельное шоу. Подкаст. Хэштег. Да что там – свой собственный бренд. Мы можем так раскрутить эту историю. – Кент на моих глазах превращается в торгаша. – Разве не здорово будет иметь передачу с национальным охватом в ТОР? У Филадельфии есть «Свежий воздух», у Чикаго – «Эта американская жизнь»… а у нас может быть эта, пока что безымянная, передача.

На мгновение я разрешаю себе помечтать: я сижу в большой студии с микрофоном, пока слушатели висят на линии.

– «Экс-просвет», – говорю я почти неслышно.

– Что? – переспрашивает Кент.

Я повторяю название чуть более уверенно.

– «Экс-просвет»… Да. Да. Мне очень нравится.

Он говорит о передаче так, словно то, что пару часов назад было всего лишь идеей, уже почти реально, словно до нее можно дотянуться и потрогать. Он явно потратил целый день, чтобы понять, как лучше нам все презентовать. Может быть, так и работает мозг программного директора – а может быть, ему действительно позарез нужно что-то новое.

Кент хочет, чтобы я лгала.

Кент хочет, чтобы я вела шоу.

– Мой голос, – говорю я. Мужчины поворачиваются ко мне, словно заранее знают, что не так с моим голосом, но не желают признавать это, пока я не объясню сама. Словно это нормально – оскорбить человека, если сперва он сам себя оскорбит. – Что? Вы оба знаете, что я имею в виду. Мой голос в прямом эфире – это катастрофа.

– Ты слишком строга к себе, – говорит Кент. – На общественном радио любят уникальные голоса. Сара Вауэлл, Старли Кайн[11]. Поразительно, но есть люди, которым не нравится даже Айра Гласс. И ты ведь хочешь быть в эфире. – Он говорит это, будто знает, с какой тоской я смотрю на Палому во время «Звуков Пьюджет».

– Ну… да, – говорю я. – Но не важно, чего хочу я. – Или важно? Я уже не уверена.

Я все еще не могу поверить, что мы говорим об этом. Что мы обсуждаем мою – и Доминика, из всех людей – кандидатуру в качестве ведущей на шоу об отношениях, которых у нас никогда не было. Вчера я, должно быть, провалилась в альтернативную реальность: сначала собеседование, которое, как уверенно заявляет мне Амина, не приведет к получению работы, затем помолвка мамы, а теперь – выдуманные отношения и фальшивое расставание с новой звездой Тихоокеанского общественного радио. Того и гляди воскреснет Карл Кэссел[12] и оставит мне сообщение на автоответчике.

– Простите, я совсем запутался, – говорит Доминик, и он так расстроен, что я, как ни странно, испытываю к нему сочувствие. Оно размером с Пало́мино семечко чиа. – Мэр ушел в отставку. И вы после репортажа такого уровня хотите снять меня с новостей ради какого-то второсортного шоу?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Никто и не отрицает, что ты замечательно справился. – Кент отпивает чай. – Но это только один материал, а на нем далеко не уедешь. Быть репортером тяжело. Расследования чудовищно выматывают. Думаешь, сможешь поставлять подобный материал один за другим?

Доминик упирается локтями в колени и смотрит в пол; румянец медленно проступает на щеках, и на лице возникает новое чувство: стыд. Он хочет, чтобы Кент поверил в него – он привык к этому с самого начала. Тут я вспоминаю, насколько он молод. Магистратура длилась лишь год – должно быть, ему всего-навсего двадцать три.

Кент сочувственно улыбается, как бы пытаясь спасти Доминика от перегрева.

– Вчера люди были от тебя в восторге, Доминик, – говорит он. Это признак отличного менеджера: когда он чего-нибудь хочет, Кент точно знает, как нас умаслить – даже если сперва ради этого нужно нажать на больные места. – И от тебя они тоже будут в восторге, Шай. Им просто нужно узнать вас поближе. Не хотелось мне это говорить при всех – пока еще рано, – но… – Он медленно и размеренно выдыхает. – Грядут сокращения. Говорю это скрепя сердце, правда.

Сокращения. Вес этого слова приковывает меня к креслу. Он говорит о новой сетке передач, в то время как они уже запланировали сокращения?

– Черт, – говорит Доминик, и я с прищуром смотрю на Кента.

– То есть совещание было, по сути, возможностью для нас побороться за свои места? – спрашиваю я. – Без какого-либо предупреждения?

– И, к счастью для вас, вы, вполне вероятно, сумели сохранить свои места.

– К счастью для нас, – бормочет Доминик себе под нос. – Как же.

– Что насчет «Звуков Пьюджет»? – спрашиваю я. У меня перед глазами мелькают диаграммы. Я заранее знаю ответ; Кент мог бы с тем же успехом толкнуть стол мне в грудь. Я только сейчас поняла, что ради новой передачи придется прикончить Пало́мину.

– Мне очень жаль, Шай. Цифры не врут. У этого шоу самые низкие рейтинги, и нам придется его закрыть. Мне жаль это делать. Совет настаивал на этом несколько месяцев, и у меня связаны руки. Я собирался рассказать вам об этом с Паломой завтра.

– Что с ней будет?

– Ей предложат очень щедрую компенсацию, – говорит Кент. – Ужасно, что приходится так поступать. Терпеть не могу сокращения. Самая ужасная часть моей работы. Но неизбежная. – Его лицо светлеет. – Если вы согласитесь, я сделаю все что в моих силах, чтобы вы были счастливы. Вы даже сможете сами выбрать себе продюсера.

– Рути, – немедленно отвечаю я. – Это она придумала название.

– Отлично. Мне не хотелось ее увольнять, она славная. Хотите Рути – она ваша.

Доминик встает, вытягиваясь в полный рост.

– Совет директоров на это не подпишется.

– Я обо всем позабочусь, – говорит Кент. – Мне нужен ваш ответ к следующей пятнице – или я выдам вам обоим письма с блестящими рекомендациями и вы приступите к работе над своими резюме. – Его взгляд останавливается на Доминике. – Потому что несколько репортеров мне тоже придется сократить.

Доминик резко выдыхает, как после удара под дых. Я хочу ему посочувствовать. Я хочу посочувствовать Паломе и каждому, кто потеряет свою работу. Честное слово, хочу, но…

«Люди будут от тебя в восторге, Шай», – сказал Кент.

Они прислушаются.

Ко мне.

– Забудьте, – говорит Доминик, направляясь к двери с окаменевшими плечами. – Я в этом участвовать не буду.

5

Я провожу кисточкой по холсту и скептически перевожу взгляд с фотографии яблоневого сада на собственную живописную версию. Пара красных клякс, пара зеленых. Прямо скажем, не шедевр.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– А потом он, по сути, дал вам понять, что вы потеряете работу, если не станете ведущими? – спрашивает Амина, окуная кисточку в зеленую краску.

– Да. Жесть, правда?

Она низко присвистывает.

– Не просто жесть, а граничит с нарушением закона. Я должна обсудить это с друзьями из отдела кадров.