Good night, Джези - Януш Гловацкий

— И правильно делаешь.

Джези трогается с места. «Бьюик» набирает скорость и, почти задевая стоящие слева машины, сбивает приклеенные к ним скотчем книги. Джези сосредоточен и спокоен — до поры до времени. Внезапно руки на руле задрожали: перед самым капотом вырастает мужчина лет тридцати со светлыми волнистыми волосами и открытым славянским лицом. Джези резко тормозит, рядом в ужасе съеживается Харрис, но мужчина уже исчез, растаял в воздухе, так что Джези прибавляет газу и вытирает капельки пота.

— Ты что, бля, делаешь! — кричит Харрис.

Автомобиль на большой скорости пересекает широкую Первую авеню и чуть не врезается в проезжающее по ней желтое такси. Харрис закрывает глаза, визг шин, рев клаксонов, но все обходится. «Бьюик» снова мчится по безлюдной улочке под дождем рассыпающихся книг и кружащих в воздухе страниц и обложек.

— Fuck it, fuck it, fuck it, — почти беззвучно повторяет Харрис и вздыхает с облегчением, когда «бьюик» наконец сбавляет скорость и медленно сворачивает на Парк-авеню, как всегда, забитую такси. Дальше они уже едут по ней прямиком в нижнюю часть города.

— Хреново ты их приклеил, — бросает Джези.

— Это почему ж?

— Слишком торчали, легко было сбить… Видел его?

«Бьюик» минует отель «Уолдорф-Астория», проезжает по мини-туннелю под небоскребом, над которым тогда еще светилась огромная реклама Pan American.

— Кого я должен был видеть?

— Он там был.

— Кто? Прекрати меня стращать! И вообще, хватит заниматься глупостями.

— То есть хватит писать?

— Хватит устраивать эти автомобильные игры.

— Судьба любит, когда ее прижимают к стенке, — тогда она вынуждена действовать и может что-то замедлить или ускорить.

— Перестань нести ахинею. Ты не судьбу искушаешь, а полицию.

— Закон на то и существует, чтобы его нарушать. Святой Павел об этом написал в послании к коринфянам. Но ведь невозможно, чтобы он не изменился.

— Кто не изменился? Опять взялся за кокс?! Ты же не веришь в судьбу, ты веришь только в случай.

— Чьи это были книги?

Сворачивает в Гринвич-Виллидж. Здесь приходится ехать очень медленно, на мостовой яблоку негде упасть, как, впрочем, и на тротуарах. Огни закусочных и переполненных ресторанов. Толпа бедняков, изображающих богачей, и наоборот.

— Как — чьи? Завязывай с героином, прошу тебя.

— Я героин не употребляю. Мои?

— А чьи же еще? Употребляешь, употребляешь.

— «Китайский бильярд»?

— «Китайский бильярд». Загубил пятьдесят экземпляров. Не беда, все равно не расходится.

— Врешь. Он в списке бестселлеров «New York Times».

— Не прикидывайся дурачком. — Харрис пожал плечами. Он уже пришел в себя. Возможно, даже рассмеялся и сейчас разглядывает забитые народом тротуары. — Книга в списке, потому что я купил десять тысяч. За тобой должок.

— Послушай, ты, лучший из литагентов. Обо мне была cover story[21] в «New York Times Magazine», а ты хочешь сказать, что это не помогло?

— СМ, — кривится Харрис.

— Что такое СМ?

— Да знаешь ты прекрасно. Зачем было злить критиков? Сам же всегда требовал, чтобы тебя не отождествляли с героем твоих говенных книг. И что? Голый по пояс, в белых бриджах и черных сапогах. Стоишь, жутко собой довольный, с хлыстом.

— С уздечкой.

— С хлыстом. Нужно быть полным кретином, чтобы дать такое фото на обложку почтенного издания.

— Я стою перед конюшней, идиот, все знают, что я играю в поло.

— Все знают, что ты садо-мазо. Удержаться не мог? Слишком трудно, да? Думаешь, тебе все сойдет с рук?

«Бьюик» ползет среди скопища автомобильных огней; вдруг кто-то, отъехав, освобождает место у тротуара, прямо перед модным рестораном «Down Town». Джези ловко меняет полосу, протискиваясь слева направо: рев клаксонов, ярость водителей, нацелившихся на то же место.

Но через минуту они уже в ресторане. Ароматы итальянской кухни, толчея. Ряды бутылок с вином на полках вдоль стен. Шум, разноцветье, обилие запахов. Итальянский вперемешку с английским. Кухонные звуки — с гомоном в зале.

Здесь собираются модели обоего пола после показов мод; шумно так, что приходится перекрикиваться, впрочем, слова не нужны, скорее могут навредить. Нереально длинноногие женщины, смазливые юнцы, прически, меха на полуобнаженных телах, позвякивание и блеск бижутерии, походки заученные, но идеально отработанные, отчего уже стали естественными. Свободных столиков нет и в помине, но им удается протолкнуться к бару.

Бармен их знает, улыбается, наливает бурбон. За одним из столиков Стивен Райт с компанией. Квадратная челюсть, коренастый, смахивает на бульдога. Сверкает красное вино в бокалах размером с хорошую вазу. Стивен — ведущий популярного телешоу; обмен улыбками. У стены за столиком на двоих — Маша и Клаус Вернер. На здешнем параде красоты и молодости нелегко привлечь к себе внимание, но Маше это удается. Возможно, благодаря раскосым глазам, длинной шее, высоко поднятой голове, пепельным волосам, которые нежно гладит Клаус, а возможно — припухшим губам.

— Так вот, ты ошибаешься, если думаешь, что тебе всё простят…

— Видишь? — спрашивает Джези.

— Стивена?

— Плевал я на Стивена. Ты отлично понимаешь кого. Видишь ее?

— Ну вижу — и что?

— Давай поспорим, что сегодня мы с тобой ее трахнем.

— Боже, что ты несешь? Это еще глупее, чем…

— …чем то, что я пишу?

— Чем то, как ты ездишь. Долбаный свидетель Холокоста.

— Ты ни во что не веришь, ни во что. Поэтому всю жизнь будешь хреновым агентишкой. Ни в Бога, ни в черта, ни в секс… даже в меня не веришь. Ни во что… Аванс, который благодаря твоим стараниям я получил за «Китайский бильярд», уж такой грошовый, а я тебе говорю, ей с ним скучно, я это чую, такой грошовый — хуже я в жизни не получал…

— Психология — самая слабая сторона твоих книг, они отказались дать больше, я пробовал торговаться…

— Вранье. Даже и не пытался.

— С ними не сторгуешься. С Джеффом и Джорданом можно делать все, что угодно, только не торговаться.

— Со всеми можно торговаться. Моисей торговался с Богом. Вряд ли это было легче, чем с Джеффом и Джорданом, но он торговался, ибо знал, что прав, что даже Бог может ошибаться. Бог! — а тут какие-то долбаные Джефф и Джордан. Пара идиотов.

— Послушай, Джези, ты написал плохую книжку, которая не расходится. Но и две-три хороших написал. Успокойся.

Бармен подливает им бурбона — любезно, но с превосходством человека, лишенного иллюзий, недаром он каждый день имеет дело с алкоголем.

— И еще тебя прошу: кончай разбивать прокатные автомобили и рассказывать в интервью про свою первую работу в Нью-Йорке, что якобы ты шоферил у чернокожего шефа наркомафии. Это чушь и дешевка.

— Да, чересчур худая, но у нее блядские раскосые глаза. Его звали Абель, и он заставлял меня ездить с бешеной скоростью, чтобы клиентов, с которыми он проворачивал дела, в пот бросало со страху. Это чистая правда, и я тоже люблю смотреть, как тебя прошибает пот, двухсот тысяч долларов выторговать не сумел.

— А Моисей что выторговал?

— Как — что? Бог начал с пятидесяти… мол, он спасет Содом и Гоморру, если найдутся пятьдесят праведников, но потом спустил до десяти. С пятидесяти до десяти, понимаешь?

— А чем кончилось?

— Это уже не Моисеева вина. Сделаем так: я выйду и из автомата позвоню бармену, попрошу, чтоб позвал его к телефону, а ты тем временем подойдешь к ней, скажешь, что я — президент Си-би-эс[22], а ты — мой шофер. Я жду перед кабаком… нет, лучше, что я — эксцентричный миллионер, а она для меня — то, что Бунин говорил всем женщинам: солнечный удар.

— Уходим. — Харрис покачал головой. — Выпьем, расплатимся и пойдем.

— Бог с пятидесяти спустил до десяти, понимаешь? Нет, для шофера ты слишком плохо одет, я тебе говорил: если куда-то идешь со мной вечером, надевай костюм.

В эту минуту Маша встает и направляется в сторону туалета.

— Погляди, нет, ты только погляди, какие длинные ноги, как она вертит попой.

— Развлекайся без меня, Джези. — Харрис поднимается и идет к двери. — Валяй. Завтра позвоню.

Машин сон или не сон (из дневника Маши)

Мне было семь лет посреди ночи я услышала шум в уборной слезла с железной кровати на которой спала валетом с маленьким братом Гришкой пружины заныли а Гришка покачался но не проснулся я посмотрела в окно а там тьма тьмущая ветки замерзшего хилого тополя скребутся в окно просят впустить жалко их ну а если потом не захотят уходить и отец меня отлупит а шум в туалете все сильнее страшно но я прошла через комнатку где мать с отцом крепко спали на диване будить или не будить не стала будить и вышла в коридорчик загроможденный старыми автопокрышками которые отец собирал на всякий случай вдруг когда-нибудь накопит на машину открываю дверь уборной и вижу… на толчке сидит черный человечек то есть во всем черном и держит на коленях кожаный «дипломат» больше него самого потому что сам он крошечный испуганный и вроде занят я не трусиха во дворе все это знают ну и хватаю железный прут который отломался от балконных перил а человечек аж задрожал открывает чемоданчик набитый рублями и говорит со странным акцентом я тебе все отдам при одном условии что ты мне плохого не сделаешь но я ему нисколечко не поверила это не разговор и рубли наверняка фальшивые размахнулась и человечек провалился в толчок типа его засосало я постояла спустила воду придавила крышку гирей которую отец поднимал для спорта и вернулась в постель но тополь который доходил до пятого этажа продолжал нахально стучать в окно и скрестись как будто не просто хотел погреться а чего-то большего я вышла на балкончик посмотрела на темные дома пустую песочницу стойку для выбивания ковров и тут вдруг тополь отодвинулся тучи разбежались в разные стороны наверху сделалась дыра и из нее выглянуло лицо доброе но немного печальное как на плате Вероники посмотрело на меня улыбнулось и говорит ничего не бойся помни ты мое дитя ага думаю значит теперь у меня два отца один добрый другой злой тучи будто только того и ждали вернулись на место а я в постель