Автоматная баллада - Андрей Уланов

— Надо же, — нарочито удивлённо произнёс Сергей, — а я уж начал думать, что ты немой.

Жаль, патрон не дослан, мелькнула у него мысль, ну да ничего. Пусть только дёрнется. Прилавок позади, как по заказу, завален шкурами, если что — прыжок, перекат… да я его три раза очередью перекрещу, прежде чем он до меня своей железякой дотянуться сумеет. Даже если у него под курткой ещё какой пакостный сюрприз — пули в полуметре от ствола не держали даже старые, довоенные броники, а уж нынешние и подавно.

— Теряем мы время или находим его, Энрико, — решаю я!

О как! А нотки-то в голосе резкие, командные нотки. Переругиваясь с соседками, такому не научишься, хоть с рассвета до заката со всей округой лайся.

Причём даже не обернулась на него. Уверена, значит… в прочности поводка и ошейника.

«Не-е, — с трудом сдерживая рвущуюся наружу злорадную ухмылку, подумал Сергей, — определённо ты, Энрико, собак! Волк бы на такое враз рванул клыками, не задумываясь. А ты сам себя посадил на цепь и потому молчишь. Молчишь, хоть и внутри тебя сейчас всё клокочет, словно в перекипевшем чайнике.

Понять бы ещё, чем именно эта краля с сумасшедшинкой тебя держит. Вряд ли телом… не верю, чтобы она уже умела так вот запросто вить из битого-перебитого мужика верёвки. Странно всё это».

— Не знаю, чего решаешь ты, — вслух произнёс он, — но лично я собираюсь развернуться и пойти по своим глубоко личным же делам. Если, конечно, ты прямо сейчас не скажешь чего-нибудь впрямь интересного. Пять секунд, время пошло!

— Ты!

Шемяка вдруг понял, что и барыга, и он здорово обманулись. Девчонка была не чокнутая, а много хуже — бешеная. Точно-точно, один взгляд чего стоит.

Попытайся она в этот миг перегрызть ему глотку, Айсман ничуть бы не удивился. Скорее уж его удивило, что разноцветноглазая, шумно выдохнув воздух, почти спокойным, будничным тоном осведомилась:

— Двадцать золотом вперёд тебе интересно или как?

Сергею было интересно. Даже очень. Два десятка золотых напахивал за сезон далеко не каждый следопыт. Пожалуй, даже не каждая команда — разве что с машиной и в удачный рейд, когда кузов от трофеев ломится.

Шемяка же, предпочитавший работать сам-один, мог рассчитывать на подобный куш при о-о-очень большой удаче. Скажем, найти целенький, никем не тронутый оружейный склад. Ну или самородок соответствующих размеров — неизвестно ещё, чего проще.

Ему было интересно — и одновременно плохо.

— Допустим.

— Это «да» или как?

— Допустим, что интересно.

Плохо то, что двадцать монет были приманкой — жирной, вкусно пахнущей, но явно таящей внутри крючок. Хороший такой, заточенный, хрена с два спрыгнешь, коль хватило ума насадиться. Айсман понимал это… но пройти мимо такой приманки было выше его сил. Двадцать золотых, два десятка маленьких тускло блестящих жёлтых монеток были не просто несколькими годами безбедной жизни, а шансом. Надеждой вырваться из болот. Мечтой. А ради мечты Шемяка был готов на очень многое… почти на всё.

Чёрт, но что, что эти двое могут затевать такого, для чего им нужен «горелый» следопыт?! Причём нужен настолько, что ему одному готовы платить, как взводу дорожной стражи, — а ведь девка сказала «вперёд», значит, двадцать это ещё не всё, а половина, не больше!

Вот и думай, называется, голова, — шапку куплю! Чего лучше — пройти мимо и потом жалеть, локти грызть всю оставшуюся, сколько её ни отмерено, жизню? Или заглотать кус вместе с крючком — да ведь как бы не пришлось раскаяться ещё быстрее, что решил связаться с этой бешеной и её цепным псином.

— Хорошо, — девка не смогла, а вернее, не захотела сдержать победной усмешки: мол, выкобенивался, строил тут из себя волчару, а как монетой поманили, тут же хвост калачиком. — Иди за нами.

«Эх, врезать бы ей, — со злостью подумал Шемяка. — Прикладом, с полузамаха, ну или хотя бы просто кулаком — рука уже сама собой сжалась — по улыбке этой. Ударить так, чтобы эти яркие, чуть пухлые губы лопнули, будто спелые вишни. Раскомандовалась».

«Спокойно, — произнёс у него в голове кто-то словно бы со стороны — холодный, рассудительно-размеренный голос. — Сам-то не бесись. Во-первых, врезать ей ты, если что, ещё успеешь, а во-вторых… ещё неизвестно, кто из вас двоих кому чего разобьёт. Девка, может, и сумасшедшая, но при этом совершенно точно — не простая штучка».

— Куда идти, ты сказала? — переспросил он.

Подколка была примитивная, и, конечно же, разноцветноглазая не купилась.

— Следом.

Чёрный Охотник

Бывает обычная ложь, большая ложь, статистика и ещё рассказы о том, что люди умеют правильно готовить украинский борщ, — в истинности данной сентенции Старика Швейцарец убеждался множество раз.

Казалось бы, чего может быть сложного в том, чтобы набрать по не столь уж длинному списку продукты в требуемом рецептом количестве, нарезать, смешать и подержать на огне. Проще вроде бы некуда, а вот… у одних — очень немногих — получается, а у остальных… похоже, но нет того, настоящего, вкуса, навар пожиже, да и цвет на долю оттенка, однако ж, неправильный.

Сам Швейцарец, к своему искреннему сожалению, также не освоил эту науку. Может, сказался недостаток практики — если патронов для обучения воспитанника Старик не жалел никогда, то в отношении «безнадёжно испорченных», по его мнению, продуктов подобная расточительность была недопустима.

— Ты, что ли, Чёрный Охотник?

Сидевший за столом Швейцарец опустил исходившую ароматным парком ложку обратно в борщ, поднял голову и с лёгким интересом взглянул на человека, подошедшего к столу.

Глядел он, впрочем, не больше секунды, после чего вновь вернулся к тарелке и улыбнулся сметанным разводам.

Вряд ли его незваный гость допускал и тень мысли, что вид почти двухметрового мужика в воронёной, мелкого плетения, кольчуге, мечом-полторашкой на поясе, карабином на одном плече и арбалетом на другом способен вызвать у кого-то иные эмоции, кроме почтительного страха, — даже если забыть на миг о сверкающем символе поперёк накидки. Но Швейцарец не собирался — мысленно, разумеется — именовать человека, «украсившего» свой арбалет множеством стальных зубцов, иначе чем «клоун», и аляповатая вышивка лишь добавляла ему убеждённости в собственной правоте.

— Ты — Чёрный Охотник.

Эта фраза прозвучала тише предыдущей и была скорее не вопросом, а утверждением.

Швейцарец, с видимым сожалением отложив ложку, взял взамен лежавшую рядом с тарелкой четверть ржаного хлеба и принялся старательно натирать её корку чесночной долькой.

— Некоторые называют меня и так.

— Есть работа для тебя.

— Обед, — лаконично отозвался Швейцарец.

Это позволило ему спокойно прожевать хлеб — в то время как его собеседник куда менее успешно пытался проделать ту же операцию над полученным ответом.

— Что?

— Обед — это когда едят, — без тени иронии в голосе пояснил Швейцарец и, дождавшись, пока стоящий перед ним начнёт открывать рот, добавил: — Когда я ем, то не работаю.

«Кажется, у товарища возникли серьёзные затруднения, — мысленно констатировал он, склоняясь над тарелкой. — Будь на моём месте кто другой, последовал бы удар, точнее, попытка удара по лицу, но со мной бедолаге приходится думать, пытаться понять, издеваюсь я над ним или нет, а подобная классификация, весьма похоже, находится за пределами его умственных способностей. А ведь не из простых воинов, под руническими молниями ещё какая-то хрень нашита — треугольник с полоской? Оберштурмбаннсотник какой-нибудь. Смешно… если бы ещё этот клоун дал мне спокойно доесть борщ».

Швейцарец не то чтобы относился к поглощению пищи с каким-то особым пиететом — он просто старался всё делать с максимально возможным в данных условиях качеством, а применительно к еде это значило: есть не торопясь, тщательно пережёвывая и не отвлекаясь при этом на сторонние помехи.

— Тебя хотят видеть важные люди по важному делу.

Срочно. Так. Товарищ клоун, видимо, решил отложить мыслительный процесс до более удачных времён и вернулся к выполнению первоначальной задачи.

— Я знаю.

Ещё три… о, даже четыре отыгранные ложки борща.

— Что ты знаешь?! — на сей раз говоривший даже и не пытался скрыть растерянность.

— Я знаю, — спокойно сказал Швейцарец, — что офицер Ордена не станет беспокоить меня во время обеда по личной инициативе. Он может решиться на это лишь по приказу высшего командования. Так же я знаю, что иерархи Храма не захотят поручать мне охоту на мух в казарменных сортирах.

«А если ты и дальше будешь мешать мне есть, — мысленно закончил он, — то я перестану считать тебя и твой Храм забавными. В очередной раз признав правоту Старика».

Старик храмовников не любил и на периодические шутки Швейцарца насчёт «помеси „Легенды об Айвенго“, кендо, ушу, эсэс, бусидо, толики китайской философии, пары дурацких религиозных, и не только, идей и большого количества казармы», мрачнел, а порой и огрызался. Помесь, впрочем, и в самом деле была на удивление жизнеспособна, росла вверх, вглубь и вширь, давала побеги и плоды… кровавые по большей части, — но заставить себя воспринять всерьёз организацию, пророчествующую, помимо остального, скорый конец огнестрельного оружия, Швейцарец не мог. Да, конечно, какое-то рациональное зерно в их бреднях есть, усмехался он — рано или поздно даже кажущиеся нам сейчас бесконечными запасы советских патронов исчерпаются. Хотя, Старик, ты сам говорил, что даже с учётом «протухания» по срокам хранения нашим жалким ошмёткам человечества этих мобзапасов для Большой Войны хватит ещё не на один десяток лет перестрелок… с мутировавшим зверьём. Допустим. Что, хочешь сказать, проклятый огнестрел на этом закончится? Позволь не поверить — если уже сейчас народец кое-где с достойным лучшего применения упорством пытается сварить бездымный порох или хотя бы динамит, то уж секрет чёрного пороха они точно не утеряют. А все эти катаны и обезьяньи ужимки стиля «Поддатого журавля» по-прежнему будут ничем против тогдашнего полковника Кольта. Так что не майся, Старик, если уж дело твоей жизни не угробилось в ядерном катаклизме, то горсти фанатиков оно и подавно не по замаху… особенно с учётом того факта, что сами эти фанатики на практике с удовольствием пользуют для вразумления вероотступников даже бронетехнику.