Уголек - Альберто Васкес-Фигероа

Но здесь природа явно их не слышала — им пришлось пять дней ютиться под жалкой тенью кактусов, а пять ночей брести по дюнам без ясного направления, но лишь для того, чтобы убедиться: они постоянно находятся на морском берегу. В конце концов они пришли к заключению, что высадились на острове.

На западе и на востоке, на юге и на севере накатывались волны океана, а дымка мешала рассмотреть, нет ли впереди более приветливой земли, чем раскаленная пустыня, со всех сторон окруженная водой.

— Думаю, что на сей раз я сам себя перехитрил, — признался канарец в ту ночь, когда бесконечные скитания снова привели их к бескрайнему пляжу. — Отсюда нет выхода.

Такого же мнения, вероятно, были и остальные члены команды разрушенного «Сан-Бенто». Сьенфуэгос и Уголек трижды видели бродящие столь же бесцельно фигуры, а однажды ночью даже обнаружили смердящий труп старого кока, которого победили жажда и отчаяние.

Сьенфуэгос считал себя определенным образом ответственным за этих несчастных, хотя его спутница не уставала повторять, что вообще-то он никого не приглашал следовать за собой.

— Даже мне не советовал, — сказала она. — Если я так поступила, то только потому, что предпочитаю умереть свободной, чем мучиться в этом свинарнике. То же самое, наверное, чувствовали и они.

— На корабле они хотя бы остались бы живы.

— Потерпи, мы выберемся отсюда, — заверила дагомейка.

И ее предсказания начали сбываться, когда на заре шестого дня, уже потеряв всякую надежду выбраться из жестокой ловушки дюн, они почти случайно обнаружили, что на юго-восточной оконечности острова в море выдается узкая полоска песка, и сквозь дымку можно разглядеть, что через четыре или пять лиг она соединяется с новым, совершенно другим берегом.

В тот миг ни Сьенфуэгос, ни Асава-Улуэ-Че-Ганвиэ, ни кто-либо из моряков «Сан-Бенто» не мог и вообразить, что они провели эту кошмарную неделю, бродя, как сомнамбулы, по огромному и пустынному полуострову Парагуана, находящемуся на северо-востоке современной Венесуэлы, одному из самых жарких, пустынных и враждебных мест Нового Света.

Они наконец достигли материка.

Рыжий канарец и африканка, так похожая на мальчика, вероятно, были первыми людьми иной расы, ступившими на американский континент, хотя едва ли им в эту минуту приходили в голову подобные мысли. Сейчас их заботило, где найти воду и хоть какую-нибудь еду.

Спокойная и неглубокая речушка вливалась в широкую и сонную бухту, соединяющую северное побережье материка с южной оконечностью полуострова. Утолив жажду и проведя больше часа в прохладной воде, канарец до отвала наелся бесчисленными папайями и гуавами, заполнил уже пустые бурдюки, прихваченные с «Сан-Бенто» и приготовился идти обратно.

— Не сходи с ума! — возразила Уголек. — Ты совсем измучен. Подожди до утра.

— Завтра может быть слишком поздно, — решительно ответил он. — Эти бедняги оказались в ловушке по моей вине, и я не смогу спать спокойно, если не приду им на помощь.

— Большинство этих «бедняг» — всего лишь банда отморозков, готовая при первой возможности порезать тебя на кусочки, — напомнила африканка. — Подумай об этом, потому что стоит им увидеть, что ты дал слабину, как они тут же попытаются отрезать тебе голову.

— И все же я рискну.

— В таком случае я пойду с тобой.

— Нет! — ответил он тоном, не терпящим возражений. — На этот раз ты со мной не пойдешь. Ты будешь ждать меня здесь, потому что в одиночку я доберусь намного быстрее, да и опасность для меня одного гораздо меньше.

Уголек попыталась было возразить, но быстро поменяла мнение, потому что слишком устала — ведь за последнюю неделю ей пришлось прошагать, наверное, больше, чем за всю предыдущую жизнь. Похоже, она пришла к заключению, что ее присутствие принесет лишь дополнительные проблемы, и решила прилечь в тени прекрасной табебуйи, чьи ветви склонялись над рекой, тут же закрыла глаза и немедленно заснула.

Канарец посмотрел на нее с нескрываемой завистью и едва не поддался искушению последовать ее примеру, но вспомнил о страданиях, которые испытывают моряки, столько времени блуждающие по дюнам, перекинул через плечо тяжелые бурдюки и отправился обратно к длинному песчаному перешейку.

Он пересек его ровно в полдень и почувствовал себя таким изнуренным, словно миновал ворота ада.

Ни одно место в мире не было столь удушающим, как эта узкая полоска земли, ни одно место на земле не было таким жарким и враждебным, разве что кроме самого сердца кошмарной пустыни Сахары.

Он прошагал шесть часов и не раз был готов рухнуть на землю или вернуться и лечь рядом с негритянкой, лишь его закаленная сила воли и стремление спасти жизнь нескольким отвратительным португальцам, которые, возможно, без лишних слов перерезали бы ему глотку, поддерживали его на ногах. Он спотыкаясь шел вперед, с каждым шагом все глубже погружая ноги в белый песок под невыносимым весом бурдюков с водой.

Сьенфуэгос в очередной раз мысленно ругнулся.

Ведь он опять глупо жертвовал собой ради спасения тех, кто явно этого не заслуживал. И вновь он спрашивал себя: доколе он будет думать о других, вместо того чтобы думать о себе.

Он пережил тяжелые времена в суровом мире, но вместо того, чтобы упростить себе жизнь, избегая проблем, лишь усиливал их, спасая даже собственных врагов.

— Ничего, жизнь тебя научит, — пробормотал канарец, словно это могло служить утешением, хотя был совершенно уверен, что совесть — это то, чему научиться невозможно, ведь люди рождаются и умирают, на ни йоту не изменившись в душе.

Уже ближе к вечеру он скатился с вершины высокой дюны и потерял сознание, но в глубине души был этому только рад, потому что в его мыслях тут же возникла Ингрид Грасс — с такой ясностью, словно он простился с ней всего несколько часов назад, хотя на самом деле в последний раз видел ее много лет назад, и теперь черты ее лица начали стираться из памяти.

Они занимались любовью на раскаленном песке, он снова обнимал ее узкую талию, целовал грудь и проникал в самые влажные глубины, ощущал нежность кожи, вдыхал ее запах, слушал страстный голос и наслаждался ласками. Но во сне он плакал, потому что не мог забыть, что это всего лишь сон и болезненное пробуждение принесет страшную горечь расставания.

Сьенфуэгос открыл глаза, когда опустились первые вечерние тени, и даже вся сила воли не могла заставить его встать. Он долго лежал, глядя в небо и вызывая в памяти те далекие времена, когда вот так же лежал на зеленой траве в горах Гомеры, тот чудесный день, когда они были вместе, страстно желая лишь одного — снова обнять друг друга.