Постумия - Инна Тронина

Я крепко зажмурилась, но всё равно передо мной вставали величественный ночной Кремль, ограда моста, белые фонари. Внизу, на набережной, у Васильевского спуска, сгрудились автобусы. На пешеходной дорожке моста лежал навзничь мужчина в задранном свитере и приспущенных брюках. Я понимала, что это сделали эксперты, но всё равно вздрогнула. Закусила губу и со всей силы дёрнула себя за волосы, будто хотела снять скальп.

А потом открыла глаза и увидела самое страшное. Тот, первый, ещё напоминал того, которого я знала. Он мог жить и дышать. Но чёрный пластиковый мешок на асфальте уничтожил последние иллюзии. Это был уже просто труп.

Сигнал опять пропал – мы въехали в очередной лес. Но я уже знала, что вчера, именно в половине двенадцатого ночи, как и сказал этот болван Саша, в Москве, на Большом Москворецком мосту был убит человек, от которого ни мне, ни дяде ничего не было нужно. Сначала передали, что киллер выпустил в спину жертвы четыре пули. Потом оказалось, что их было пять…

28 февраля (утро). Когда я выходила из вагона, поздоровалась и одновременно попрощалась с проводницей. Та, снова подтянутая и накрашенная, смотрела на меня с немой мольбой. Я даже не сообразила, почему. Только потом вспомнила, что сгоряча пригрозила пожаловаться дяде-генералу. Господи, делать мне больше нечего! Да гори они все синим пламенем!..

Конечно, мне пришлось целый час приводить свой фейс в порядок. Хорошо, что прихватила с собой новую косметичку – со всем боекомплектом. Я ведь в люди выхожу, и должна выглядеть на пять с плюсом – что бы ни случилось.

Пустив в ход тупер-тушь для ресниц, жидкую тональную основу, помаду «Красное вино» и такой же карандаш для губ, я с трудом вернула себе прежний облик. Перед этим использовала маску с водорослями и лосьон для лица. На волосы ни сил, ни времени уже не хватило. Я просто собрала их в пучок и спрятала под кепку. Немного спрыснулась из пульверизатора водой «Дивин идол», и от любимого запаха даже полегчало на душе.

Дядя, как и раньше, прислал за мной «Ауди А-8» с водилой. Последний почему-то заблудился и ушёл на другую платформу. Я вывалилась из вагона на ватных ногах, а сумка казалась набитой булыжниками. Странно, ведь вчера она была совсем не тяжёлая.

Я подумала, что села в этот вагон давным-давно, и покинула его совсем другим человеком. Раньше я относилась к жизни легко. И даже собственные беды надолго не выбивали меня из колеи. А уж в Москве моя душа и вовсе пенилась, как шампанское, выплёскиваясь через край. Хотелось плясать до утра – хоть в ресторане, хоть в квартире.

А вот теперь такой знакомый, даже родной по духу город враждебно смотрел на меня, не веря слезам. И я отвечала ему тем же. Казалось, что небо затянуто траурным крепом, а на перроне слишком уж грязно. Холодный, сухой, резкий ветер обжигал щёки. Тучи цеплялись за шпиль высотки. Любые красные буквы казались написанными кровью.

И странно было, что люди вокруг говорят о каких-то пустяках, когда в их городе творится страшное. Я ехала на праздник, а попала на тризну. И не могла простить это столице, так жестоко обманувшей меня. Людям, которые даже не заметили злодейства. А если и заметили, то только порадовались, как этот козёл Саша ночью. Ведь им внушили, что это – враг. А врагов надо мочить…

Мимо быстро прошли два ночных гостя. Один из них – в золотых очках. Они сверкали всеми своими аксессуарами, а выглядели как после спецприёмника. Заметили меня, точно. Но сделали вид, что ничего не помнят. А вот и Саша пробежал. Легко кивнул мне и послал воздушный поцелуй. Он был без шапки, в кожанке на натуральном меху. Похоже, только что прополоскал рот одеколоном. Вся эта респектабельная публика послезавтра вернётся в свои шикарные офисы. И Саша продолжит кидать очередных дольщиков-лохов.

– Здравствуйте, Марианна! Извините, ради Бога… Меня неверно сориентировали, потому что поезд прибыл не к той платформе.

Водитель «Ауди» Павел Червяк, на рублёвском жаргоне паркстроник, смущённо смотрел мне в лицо, настойчиво забирая сумку. Был он высокий, костистый, очень сильный. Часто охранял дядиных дочек на выезде в гости и в театры. В ночные клубы и в рестораны Ингу с Кариной родители не пускали.

– Как вы доехали? Надеюсь, благополучно?

– Ничего, нормально. – Я облегчённо вздохнула, потому что боялась теперь за всех. И за Павла – тоже. – Все наши здоровы?

– Да, не сглазить бы. Кроме хозяина, конечно. – Павел имел в виду Вячеслава Воронова. Потом он внимательно взглянул мне в глаз. – Идёмте, Марианна. Всеволод Михайлович ждёт.

Водитель приподнял повыше клетчатую кепку и пошёл вдоль вагонов. Шаги он отмерял длинными ногами – как циркулем. Лопатки шевелились на широкой сутуловатой спине, натягивая замшевую куртку. Я пристроилась рядом, прижимая к животу сумку-грыжу с документами. Старалась не зацепиться за чемоданы на колёсиках, за тележки и узлы. Но всё-таки врезалась лбом в чей-то туго набитый рюкзак и пихнула локтем спортивную сумку. Выругавшись вполголоса, я обогнала носильщика с телегой, потому что голова Павла возвышалась над толпой уже метрах в десяти от меня.

Вокруг все целовались, смеялись, обсуждали родных и друзей. Они предвкушали приятную, праздную субботу. И я подумала, что совсем недавно сама была такой же и очень многих этим раздражала. Политика казалась мне уделом пожилых мужчин и непривлекательных женщин, которым уже больше нечем в жизни заняться.

И первым, кто опроверг мои представления о жизни, стал именно Борис. Он занимался политикой вовсе не потому, что не нравился женщинам, был бедным или не удался экстерьером. Карьеру же построил, когда я ещё не родилась. Он будто бы не старел и оставался моим ровесником – только очень умным. И уж совсем странным казалось то, что «папик» старше его лишь на пять лет – такими разными во всех отношениях были эти мои френды…

Около машины я подвернула ногу. Сказалась противная, непреходящая дрожь в коленках. Павел охнул, подхватил меня под руку и бережно усадил в лимузин. В салоне свободно могла разместиться приличная компания, да ещё по пути позавтракать.

Мелькнула мысль обратиться к Павлу с просьбой заехать на тот мост. Совсем ненадолго – только глянуть одним глазком. Меня разрывали два противоположных чувства – горе и любопытство. Но потом я отказалась от этой идеи. Павел ведь ничего не знал. Я предстала бы перед ним просто зевакой, которая заставляет ждать генерала Грачёва и всё его семейство. Да и сам дядя был не в теме, и потому сильно разозлился бы.

В лимузине работала печка, но сухое тепло скользило только снаружи. А внутри у меня всё заледенело, как в морозилке. Мы рванули с Комсомольской площади к Садовому кольцу, и я прикрыла глаза. Но это не помогло. Мельтешащие люди отпечатались на сетчатке. Прямо в мозг навязчиво лезла реклама. Когда я с трудом подняла веки, тёмно-алый маникюр опять расплылся перед глазами. Слёзы текли за ворот куртки, и я ничего не могла с ними поделать.

Ладно, что Павел ничего не заметил – я предусмотрительно села сзади. И впервые в жизни мне захотелось завыть по-бабьи, упасть на землю, покататься. Может, стало бы легче. Но я могла сейчас только вертеть на пальце кольцо жёлтого золота с бриллиантом в виде сердечка. И думать о том, что мы с Борисом действительно никогда больше не увидимся; по крайней мере, в этой жизни. Я действительно опоздала навсегда.

И нечего теперь спешить на мост где всё равно не дадут помолчать и подумать. Там, конечно, народу туча. Одних журналюг немеряно. Ещё попаду в кадр, а после начнут разбираться – кто такая? Лучше потом сходить, когда оцепление снимут, и затихнет шум. Постоять там, представить, как всё было. Ведь я же ходила этой дорогой – Саша в поезде правду сказал.

Будь всё по-прежнему, я обязательно загуляла бы. Но сейчас решила, что пора с этим кончать. Город как будто отодвинулся от меня, отторг. И я отринула Москву. Теперь мне точно будут мерещиться кремлёвские башни в мертвенном свете прожекторов и фонарей, сияющий храм Покрова. И Москва-река под мостом, которая никогда не смоет эту кровь, не унесёт в прошлое минувшую ночь.

Единственный, кто теперь может измениться, – я сама. Отныне вокруг лишь серое небо, серые дома, серый асфальт. Снега в городе нет, но мне кажется, что едем сквозь метель, и ледяное крошево сечёт лицо. Если вылезешь, сразу завалит насмерть. Надо, наверное, дяде признаться, всё рассказать. Он, может быть, поймёт. И уж точно удивится. Меня ведь не исправить. Во всяком случае, дядя так считает.

– Покайтесь, грешницы! Поделитесь опытом! – восклицает он, когда хочет обсудить мой новый роман. Теперь всё в прошлом, и я могу говорить. Хуже уже никому не будет.

В машине работала автомагнитола. Одна весёлая песенка следовала за другой. Падали ритмичные аккорды, а мне хотелось зажать уши. Потом опять пошли новости. Да замолчите же вы – нет больше сил терпеть!..