Alouette, little Alouette… - Юрий Никитин

Выражение его лица постоянно менялось, он то видел перед собой ослепительно красивую женщину, и в глазах блистал восторг, то простую лаборантку, и рука тянулась взять ее за булочки, но, когда она подняла голову и посмотрела ему в глаза, он ощутил с холодком во всем теле, что перед ним наследница миллиардов, а сам он начинает смотреть на нее чуть ли не заискивающе, разозлился на себя и сказал с превосходством классового противника, взявшего власть в Институте благородных девиц:

– Мадам, вам предстоит раз в день перемывать все пробирки и колбы. Вне зависимости от того, использовались они или нет. Вообще чистота здесь должна быть идеальная… нет-нет, сюда нельзя приводить толпу ваших служанок.

Аллуэтта слушала молча, ежесекундно напоминая себе о разговоре с отцом. Тот с такой уверенностью заявил, что она не доработает и до обеда, что будь этот вот не парнем, уже бы дала по гнусной наглой роже. Отец утверждал, не доработает вовсе не потому, что будут обижать. Просто в лаборатории нормальные люди, как вот этот, что либо таращит глаза на ее сиськи, она их решила не очень-то и прятать, либо смотрит так, будто вот-вот ударит.

Отец сказал, что если не к обеду, то к концу дня точно сорвется, завизжит в истерике избалованной светской куклы и убежит с визгом и воплями.

Когда Френсис закончил перечислять, она поинтересовалась:

– Как, это все?

Он изумился:

– Вам мало?

– А как же пересчитать все маковые зерна, – спросила она, – что высыпались из мешка? Вымыть лапы вашей кошке?..

Он отмахнулся.

– Это оставим на завтра. А мешок мака будет перемешан с просом, так что будет намного легче. Просо в одну горку, мак в другую. Вам понравится.

– Мне уже нравится, – заявила она.

– Вот и отлично, – сказал он. – А пока сделайте мне большую чашку кофе. Можно бы и нашему шефу, но, полагаю, сразу подеретесь, так что лучше не приближаться… Шеф нам еще нужен.

– Спасибо за предупреждение, – сказала она.

Он усмехнулся.

– Не за что. Вам у нас понравится.

– Я уже в восторге, – сообщила она с мокрой тряпкой в руках. – Мне пробирки вытирать вот этим?

– Для пробирок у нас особые салфетки, – сказал он. – Извините, спирт, которым протирали пробирки в прошлом веке, больше не завозят.

Она поинтересовалась:

– А что же тогда пьете?

– Алергейт, модафигант, – сказал он, – а еще бурстэйд. Все это запрещено к употреблению, людей нужно оберегать, как вы знаете.

– Что, – спросила она, – правда?

– Что употребляем?

– Нет, – уточнила она, – что людей нужно оберегать?

Он улыбнулся шире.

– Если верить массмедиа…

Когда Аллуэтта делала кофе, к ней тихонько приблизилась полная молодая женщина украинско-испанского типа, посмотрела, как управляется, покачала головой.

– Тебя как зовут?..

– Аллуэтта.

– Красивое имя, – сказала женщина. – Меня зовут Аня.

– Анечка, – сказала Аллуэтта. – Я слышала. Ты занимаешься секвенированием.

– Ого, – сказала Анечка, – у тебя хорошая память. Давай помогу…

– Я сама.

– Конечно, сама, – ответила Анечка, – просто подскажу, что Джордж не пьет кофе, только зеленый чай, а Георгий только кофе с молоком и не терпит сливок.

Аллуэтта сказала шепотом:

– Спасибо, ты меня выручаешь. Нет, просто спасаешь. А что предпочитает шеф?

Анечка чуточку помедлила с ответом.

– Понимаешь, у него вкусы очень простые. Кофе любой, лишь бы крепкий и сладкий. Булочек ему не надо, хотя их тоже ест. Но любит больше, как я заметила, поджаренные гренки с козьим сыром от фирмы Вайт энд Вайт.

Аллуэтта спросила с сильно бьющимся сердцем:

– А здесь такой есть?

Анечка покровительственно улыбнулась:

– У нас есть все. Нужно только назвать правильно. И отчетливо, здесь твоего голоса еще не знают.

Аллуэтта кивнула с некоторым запозданием, ну да, здесь же принтеры, что печатают все: от металлических конструкций до утонченных блюд, отвратительно, но так везде. Только в высшем свете по-прежнему делается эксклюзивно вручную и очень дорого, зато качество… хотя злые языки утверждают, что эти чемпионы кулинарии используют те же принтеры, чувства человеческие не в состоянии отличить еду, приготовленную самым лучшим поваром, от той, что составляет автомат и выдвигает на лоток принтера.

– Вайт энд Вайт, – повторила она. – Хорошо, только бы не перепутать.

– Если что, – шепнула Анечка, – спрашивай у меня.

– Спасибо.

Глава 7

В лаборатории странная тишина, все чинно за столами, хотя еще не успели излазить все огромное помещение, исцеловать каждый дюйм ККК-3С, навосхищаться возможностями, и всему виной эта дочка мультимиллиардера, что восхотела находиться здесь, и все, ничего с этим не поделаешь.

Аллуэтта старалась держаться ниже травы и тише воды, до обеда ходила с тряпкой, стараясь не приближаться к столу Максима, потом все же решилась и подошла к Анечке.

– Помоги, – взмолилась она. – Нет, убирать я буду сама, расскажи, кто здесь и что. Чтоб я ориентировалась!

Анечка посмотрела на нее искоса, словно хотела спросить, а оно ей надо, если сегодня же к вечеру ее вообще не будет в их городке, но смолчала, а потом начала рассказывать, сперва нехотя, затем разошлась, глаза заблестели, даже на щеках румянец стал ярче.

Максим, оказывается, работал с геном SUMO-1, уже показавшим прекрасные результаты у больных кардиомицитом, страдающих от врожденной сердечной недостаточности, а сейчас довел трудную работу до успешного финиша, повернув вспять сердечную недостаточность у стариков, у которых сердца когда-то были в порядке, но поизносились.

Как Аллуэтта поняла, гораздо проще лечить даже ранее считавшиеся неизлечимыми болезни, чем на уровне нейронов заставить омолаживаться стареющую ткань, потому что врожденная болезнь – это всего лишь сбой, который легко исправить введением нужных перепрограммированных генов, а вот бороться со старением намного труднее, потому что за ним следят даже не десятки, а сотни, как оказалось, программ и нужно их отключить все до единой.

– Здорово, – прошептала она. – А Френсис?

– Френсис, – тоже шепотом пояснила Анечка, – входит в пятерку лучших в мире метаболомиков. Ты даже не представляешь, что это такое!

– Не представляю, – покорно согласилась Аллуэтта.

– А вот Джордж, – сказала Анечка, – звезда геномики. Он картирует мутации генов с такой скоростью и точностью, что целой бригаде не угнаться, да и не набрать во всем мире на бригаду таких умельцев.

Еще Аллуэтта узнала, что Георгий и Евген исследуют возможности клеточной терапии, а вот Анечка, кто бы подумал, занимается посттранскрипционным сегментом, что вообще непостижимо, как это она может подготавливать мышек для такой ужасной участи, как вкалывание им толстой иголкой всяких там генов, что меняет мышек, иногда немножко омолаживает, но чаще всего старит и заставляет болеть…

Еще Анечка словоохотливо сообщила Аллуэтте, что обычно микро-РНК состоит из двадцати двух нуклеотидов, одна микро-РНК может регулировать сотни генов, восемьдесят процентов генома человека под их надзором и регуляцией, и Аллуэтта кивнула с понимающим видом, дескать, ну да, а как же, это же так естественно, конечно же, двадцать два нуклеотида, а не двадцать один или двадцать три!

После обеда в лаборатории появился, словно невзначай, сам Томберг, прошелся, осматривая помещение, кто как устроился, Аллуэтту вроде бы не замечал вовсе, да и она сама старалась не попадаться на глаза, чувствуя щекотливость положения.

Некоторую напряженность чувствовали не только Максим и Аллуэтта, Евген натужно заулыбался и сказал громко:

– Данил Алексеевич, а почему вы не крионируете Самсику?.. Это же такая замечательная собака!.. Мы все ее любим, она вас обожает, а нас всех чует издали, встречает, как гостеприимная хозяйка…

Томберг вздохнул, на лицо набежала тень.

– Вы свою, безусловно, крионируете?

– Еще бы! – воскликнул Евген. – Обязательно!

– Вам, простите за нескромный вопрос, сколько лет?

– Тридцать, – ответил Евген. – Это комплиментарный вопрос, мне всего тридцать, а я работаю у самого Томберга! Это я так, в порядке обязательного подхалимажа.

Томберг улыбнулся, кивнул.

– И собачка-то у вас первая?

– Да, – ответил Евген, – мне было восемнадцать, когда я сумел купить, с помощью родителей конечно, однокомнатную квартиру и сразу же выбрал в питомнике самого замечательного щенка из всех существующих на свете!.. Сейчас ему уже двенадцать, а боксеры до десяти доживают редко…

– У вас и пес трансгуманист, – сказал Томберг.

– Стараюсь, – сказал Евген, – всеми добавками подкармливаю, иногда даже укольчик поддерживающий в ляжку, терпит, доверяет…

Томберг смотрел с великим сочувствием, кивал, но Евген все не мог понять эту странную смесь сочувствия с жалостью.

– Как я вас понимаю, – сказал наконец Томберг. – Сейчас вы думаете, что зачерствел старик… Молодежь всегда так думает, все люди моего возраста, по их мнению, черствые маразматики. Ладно-ладно, это я так, про общее восприятие… В общем, моя Самсика у меня уже одиннадцатая. Не все, конечно, доживали до десяти… Каждого я любил и обожал. Но представьте себе, вот я крионировал бы своего первого любимца?.. Потом второго? Третьего?.. Что я делал бы потом с целой стаей?.. Раздать другим людям, оставив себе одного, жестоко. Да и как выбрать, всех их любил безумно. Да и они уже не щенки, других не признают. Только я у них был любимым вожаком стаи, которого обожали, которым восхищались и гордились!