Скелет в шкафу - Энн Перри

— Я ждала ваших инструкций, мистер Рэтбоун. И потому не составила собственного мнения.

Губы адвоката тронула очаровательная улыбка.

— Вот и славно. — Он прислонился к краю стола и серьезно оглядел гостью. — Сначала задавать вопросы вам буду я. Вы ведь мой свидетель, не так ли? Я попрошу рассказать подробности вашей семейной трагедии — попросту, с вашей точки зрения. То, чего вы сами не пережили, а знаете с чужих слов, лучше не упоминать, иначе судья тут же предупредит присяжных о том, что они не должны принимать ваши слова во внимание. И каждый раз, когда он будет вас таким образом останавливать, доверие присяжных будет падать. В конце концов они подвергнут сомнению все ваши показания.

— Понимаю, — заверила его Эстер. — Я буду говорить лишь то, что знаю сама.

— Вы легко можете сбиться, мисс Лэттерли. Ведь дело это затрагивает ваши самые глубокие чувства. — Он устремил на нее свои ясные лукавые глаза. — Все не так просто, как кажется на первый взгляд.

— Много ли шансов у Менарда Грея избежать виселицы? — хмуро спросила Эстер. Она умышленно выбрала самые резкие слова. Рэтбоун был не тот человек, с которым стоило изъясняться иносказаниями.

— Мы сделаем все, что можем, — ответил он, и лицо его несколько омрачилось. — Но я не рискну поручиться, что исход будет благоприятным.

— А что вы называете благоприятным исходом, мистер Рэтбоун?

— Высылку обвиняемого в Австралию, где у него со временем возникла бы возможность начать новую жизнь. Но вот уже три года, как туда отправляют лишь тех, кто приговорен к пятнадцати и более годам… — Он помедлил.

— А неблагоприятный? — еле слышно спросила Эстер. — Виселица?

— Нет, — сказал Рэтбоун, чуть подавшись вперед. — При неблагоприятном исходе ему суждено провести остаток жизни где-нибудь в Колдбат-Филдз. Лично я предпочел бы виселицу.

Некоторое время Эстер молчала — после услышанного просто нечего было сказать, а какая-нибудь банальность прозвучала бы как никогда глупо и нетактично. Калландра неподвижно сидела в углу комнаты.

— Что мы можем сделать? — спросила Эстер спустя несколько секунд. — Пожалуйста, посоветуйте мне, мистер Рэтбоун.

— Отвечать только на мои вопросы, мисс Лэттерли, — сказал он. — Ничего не добавлять от себя, даже если это будет вам казаться очень удачной идеей. Сейчас мы все обсудим, и я определю, что произведет на присяжных благоприятное впечатление, а что может повредить делу. Они не знают всей вашей истории, многое из того, что совершенно ясно для вас, может показаться им сомнительным. — Он улыбнулся: глаза блеснули насмешливо и печально, уголки рта чуть изогнулись. — И их представления о войне тоже могут сильно отличаться от ваших. Вполне возможно, что все без исключения офицеры — тем более имеющие боевые ранения — являются для них героями. И если мы неуклюже попытаемся убедить их в обратном, для них это будет настоящим крушением идеалов. Подобно леди Фабии Грей они верят только в то, во что хотят верить.

Эстер внезапно со всей ясностью вспомнила Шелбурн-Холл и искаженное, мгновенно постаревшее лицо Фабии, когда единым ударом были уничтожены все ее иллюзии, все сладкие воспоминания о прошлом.

— Горечь утраты часто порождает ненависть, — продолжал Рэтбоун, словно читая мысли Эстер. — В таких случаях мы ищем виноватого, потому что можем справиться с болью лишь при помощи гнева. Ведь это, согласитесь, самый простой выход.

Эстер невольно вскинула глаза и, встретившись взглядом с адвокатом, едва не вздрогнула — настолько проницателен был этот взгляд. Он ободрял, но в то же время приводил в замешательство. Нет, этому человеку она бы никогда не смогла солгать. Слава богу, сейчас в этом не было никакой необходимости!

— Вам не стоит объяснять это мне, мистер Рэтбоун, — произнесла она и слабо улыбнулась в ответ. — Я уже достаточно долгое время провела дома, чтобы понять, что многие здесь предпочитают лелеять свои иллюзии, отвергая ту толику правды, которую я могла бы им предложить. Уродливая действительность невыносима, если не соседствует с настоящим героизмом. Терпеливый труд, невзирая на невзгоды, верность долгу, когда, казалось бы, все цели утрачены, смех сквозь слезы. Но вряд ли это удастся выразить словами — если человек сам не прошел сквозь все это, он просто не поверит.

Лицо Рэтбоуна осветилось внезапной улыбкой.

— Вы более благоразумны, мисс Лэттерли, чем я ожидал. Теперь у меня забрезжила надежда на успех.

Эстер почувствовала, что краснеет, и немедленно разозлилась. Надо будет поговорить с Калландрой и выяснить, что та успела нашептать адвокату. Хотя, скорее всего, Калландра тут ни при чем; столь нелестное мнение об Эстер Рэтбоун наверняка составил после беседы с этим несчастным полицейским Монком. Если не считать нескольких мгновений полного взаимопонимания, Монк и Эстер ссорились постоянно. Да Монк ни от кого и не скрывал, что считает Эстер заносчивой особой, вдобавок склонной совать нос в чужие дела. Хотя, конечно, первой свои взгляды на характер и замашки Монка высказала именно Эстер, причем со всей прямотой.

Рэтбоун обсудил с ней все вопросы, которые собирался задать в суде; все аргументы, которые, возможно, прозвучат из уст прокурора, все ловушки, которые обязательно будут ей расставлены. В заключение Рэтбоун еще раз предостерег Эстер против излишнего проявления чувств, дающего присяжным повод предположить, что она необъективна в своих суждениях.

Когда адвокат проводил обеих дам до дверей, было уже без четверти восемь. Эстер вновь ощутила, насколько она утомлена, снова заныла спина, заболели ноги. Мысль о свидетельстве в пользу Менарда Грея уже не казалась ей такой простой и ясной, как тогда, в Шелбурн-Холле, где она объявила во всеуслышание о своем намерении.

— Он тебя немножко сбил с толку, не так ли? — сказала Калландра, когда они уселись в экипаж и двинулись в обратный путь.

— Будем надеяться, что он точно так же собьет с толку и обвинителя, — ответила Эстер, поудобнее устраивая ноющие ноги. — Мне кажется, Рэтбоун крепкий орешек.

Смущенная собственным иносказанием, она отвернулась от Калландры, демонстрируя подруге лишь контур лица, обрисовавшийся на фоне фонаря кареты.

Калландра издала утробный смешок; уловка Эстер ее весьма позабавила.

— Милая моя, ты не первая женщина, которая не знает, как выразить свое отношение к Оливеру Рэтбоуну.

— Проницательности и представительной внешности может оказаться недостаточно, чтобы спасти Менарда Грея, — ответила Эстер чуть резче, чем собиралась.

Наверное, Калландра и так поймет, что Эстер преследуют мрачные предчувствия относительно послезавтрашнего дня и крепнущий страх перед возможной неудачей.

На следующий день Эстер прочла в газетах об убийстве Октавии Хэслетт на Куин-Энн-стрит, но поскольку фамилия инспектора полиции, расследующего это преступление, публику не интересовала и, стало быть, нигде не упоминалась, то мысль о Монке ей и в голову не пришла. Эстер вспоминала о нем лишь в связи с делом Грея да еще с трагедией ее собственной семьи.

Доктор Померой пребывал в сомнениях, не зная, как ответить на просьбу Эстер отпустить ее в суд для дачи свидетельских показаний. По ее настоянию он прооперировал Джона Эйрдри, и мальчику стало заметно лучше. Еще небольшое промедление — и было бы поздно; ребенок оказался куда слабее, чем это представлялось Померою. Теперь ему явно не хотелось отпускать Эстер, однако, поскольку прежде он часто твердил о ее никчемности, громогласно заявить о неудобствах, которые вызвало бы отсутствие строптивой медсестры, было выше его сил. Растерянность хирурга невольно позабавила Эстер, но ее тайная радость сильно отдавала горечью.

Дело Менарда Грея слушалось в Центральном уголовном суде в здании Олд-Бейли, а, так как речь шла о зверском убийстве отставного крымского офицера и в воздухе попахивало сенсацией, все места были заняты и все газеты в радиусе сотни миль сочли долгом прислать в зал суда своих репортеров. Улицу перед зданием запрудила толпа. Мальчишки-газетчики размахивали свежими выпусками; вновь прибывшие расплачивались с возницами; тележки торговцев проседали под весом самых различных товаров; продавцы во все горло расхваливали свои сандвичи и пироги; от чанов с горячим гороховым супом поднимался пар. Бродячие краснобаи уже сложили подробные баллады о слушающемся деле и распевали их на потеху зевакам. Не будь Эстер и Калландра вызваны в суд в качестве свидетелей, они бы ни за что не смогли пробиться к дверям.

В самом зале суда атмосфера была иная: сумрачная, официальная, внушающая трепет. Здесь не было места человеческим чувствам и слабостям, здесь правил безжалостный слепой закон.

Темные мундиры и высокие шлемы полицейских, начищенные до блеска бляхи и пуговицы; клерки в полосатых брючках; члены суда в мантиях и париках; приставы, рассаживающие публику на свободные места — всё невольно внушало почтение. Эстер и Калландру проводили в комнату для свидетелей, где они должны были дожидаться вызова. Присутствовать в зале суда им запрещалось, поскольку на их мнение могли повлиять показания других свидетелей.