Семь смертных грехов. Роман-хроника. Расплата. Книга четвертая - Марк Еленин

Они прошли еще несколько могил, так и не встретив ни живой души, и повернули обратно. И тут же наткнулись на странного вида человека. Человечка. Он появился неслышно. И увидев их, остановился, улыбаясь. Странная, оригинальная его внешность запоминалась сразу. Он был немолод, но стариком не казался. На приземистом, коротковатом теле с широкой выпуклой грудью сидела плотно воткнутая в плечи и казавшаяся очень большой крутолобая голова с неопрятной — веером — седой бородой. Широкий и длинный брезентовый балахон со сброшенным на плечи капюшоном делал его совершенно квадратным. И сразу удивляли ярко синие, точно васильковые, улыбчивые добрые глаза — они каким-то особым светом озаряли лицо, молодили его. Поклонившись, человек принялся молча бесцеремонно рассматривать Белопольского.

— Прошу познакомиться, господа, — начал Святосаблин. Ему очень хотелось, чтобы оба его приятеля понравились друг другу. Он даже слегка подтолкнул Андрея к незнакомцу.

— Аристархов. Христофор, — учтиво поклонившись, сказал новый знакомый, перекатывая букву «р» во рту с удовольствием. — Весьма польщен. — Пожатие его руки было приятным — ладонь сильная, твердая. Андрею показалось — доброжелательная. — Прошу за мной, без церемоний. — Он повернулся, словно бы уверенный в согласии, и зашагал вправо, заложив длинные руки за спину.

Не прошло и получаса, как Андрей со Святосаблиным совершенно свободно — будто век знакомы были, — расположились в доме у Аристархова. Впрочем, «домом» это сооружение считать можно было с большой натяжкой. Сам хозяин называл свое жилище «сараюшкой», но обосновался здесь весьма уютно. Когда-то, видно, была здесь старая беседка. С помощью фанеры и местами проржавевших листов железа она превратилась в нечто среднее между переносной будкой для уличных рабочих-ремонтников и бедным базарным ларьком. Окна не было, его заменяла застекленная до половины дверь. Тянуло теплом от низкой печурки, труба которой шла вдоль всей стены и уходила в потолок. В углу, занимая его целиком, стоял широкий деревянный топчан — самодельный, не иначе сработанный самим хозяином, и уютно, алым огоньком светила в углу лампада. Перед иконой — она да еще несколько старых фотографий украшали ветхую сараюшку.

Дождь, зарядивший на целый день, не позволил всем и носа высунуть на улицу.

— И хорошо! — весело говорил хозяин. — Для первого знакомства тут посидим, чайку выпьем.

Он колдовал у печурки, выскакивал за дверь — быстрый, хлопотливый, необыкновенно приветливый — и очень расположил Андрея к себе.

Служил он в «Русском доме» надзирателем и уборщиком на кладбище, — но печальное место не мешало ему сохранить веселость, а умение приспособиться к любым обстоятельствам жизни не вызывало сомнений.

Просидели у Аристархова до вечера, разговаривали мало, все больше улыбались друг другу, не скрывая родившейся взаимной симпатии.

Расспрашивать старика о том, как он попал сюда, Андрей счел неловким. Позднее Святосаблин подробнейшим образом рассказал об этом замечательном человеке.

Христофор Иванович оказался коренным москвичом, но юность провел в Петербурге, где учился в Военно-медицинской академии. Начав практику, он увлекся модной по тем временам медициной и стал изучать лекарственные свойства трав. А потом война... Аристархов бросил траволечение, пришлось взяться за хирургию, работал в полевых госпиталях, был ранен, пожалован новым офицерским чином. За храбрость удостоен был солдатского Георгия. Из-за ранения был отпущен с фронта. Попал в Петербург в самый водоворот событий: февральская революция, отречение царя, победа большевиков. Нацепил поначалу красный бант, повторял лозунги о свободе, равенстве и братстве, да чуть на тот свет не отправился. Он был арестован — вероятно, по чьему-то доносу — и посажен в Кресты. Впрочем, вскоре отпущен. В потоке молодых офицеров двинулся на юг. Так оказался в Добровольческой армии Деникина и месте с тысячами других разделил ее судьбу. Бон и бегство, разоренные города, многострадальный Крым, после которого попал в Галлиполийский лагерь. А потом — Болгария. Доктор Аристархов нашел свое дело в малюсенькой болгарской деревушке, затерянной в Родопских горах. Лечил крестьян, за что слава в молва о нем шли по всей округе. В те же времена он открыл в деревне школу, где учил не только детей, но и взрослых: темный был край, грамоту мало кто знал, и Аристархова чуть ли не посланником добрым там почитали. А потом пришлось бросить и работу, и школу: русского выслали из страны, — тогда высылали многих офицеров, замешанных в заговоре против Стамбалийского. Кому-то показалось подозрительным, что русский доктор скрылся в далеком болгарском селе. Местный жандарм донес в округ, что Христофор Аристархов занимается организацией крестьян в отряды и тайному обучению их в большевистских целях, что он — активный агент «совнарода», чуть ли не коминтериовец... И опять понесло Христофора по свету. Оказался в Бизерте, куда французы приволокли весь реквизированный русский флот, и там в начале 20-х годов сразу стала разрастаться русская колония. Здесь существовала обычная школа и кадетская школа морского корпуса для обучения будущих военных моряков российского флота. Тут поначалу пробовал приткнуться он к обычной русской школе, да вакансии не было. И отправился Аристархов в алжирский городок Аннаб. Главное, в Аннабе тогда никто у человека никаких документов не спрашивал. Живи, работай, как вольная птица перелетная! Особенно нужны были врачи. Работал много, но богатства не скопил, годы шли, старел, да тоска заела среди чужого народа. Он, конечно, понимал, что обрекает себя на лишения, на новые тяготы. Однако решил твердо вернуться в Европу, в Париж. С врачебной практикой пришлось покончить — это он хорошо понимал: в скитаниях давно был потерян петербургский диплом, да и вряд ли в цивилизованной стране мог он соответствовать требованиям врачебной практики. Имущества тоже не приобрел за эти годы, разве что сам для себя незаметно обрастал русскими книгами и волок их за собой по свету — без книги жизни не понимал.

И вот на этот раз «библиотека», как он пышно именовал десяток крепко сколоченных ящиков, вдруг оказала неоценимую помощь. Аристархов отдал книги в «Русский дом», а за это ему и служба выпала, и житье при нем...

Другому бы должность сторожа кладбища да убогая каморка никак подойти не могли. Не таков характер у Христофора Аристархова, что о внешней стороне дела думать. Кусок хлеба, крепкий чай, крыша над головой имеются, польза от него людям есть — и славно! А хорошая книга — это и душевный покой, который всегда с ним.

Вот с каким прекрасным человеком свел Андрея старый друг Святосаблин.

Полюбил Андрей приходить к тому на огонек, слушать его неспешные добрые речи, рассуждения о том, что прошло и что ждет их, русских людей в ближайшие годы. Всегда находил Аристархов для гостя время, хотя занятий у него было довольно много. Он сам об этом говаривал со смешком.

— Я на все руки мастер. При больничке я — санитар и сиделка. Помогаю ухаживать за больными в лазарете, да в церкви батюшке помогаю. Уборщик и могильщик при кладбище. Рабочий, садовник. Это хорошо, когда ты всем нужен.

— А вот жилище ваше, Христофор Иванович, — подшучивал Андрей, — ...как бы это сказать...

— Не соответствует моему чину, хотите сказать?.. Не утруждайтесь, господин капитан. Обидеть меня невозможно. Я вполне доволен и жильем, и пищей, и обращением здешним. Не каждый эмигрант и таким может похвастать. Да, а жаловаться грешно: забот умственных, можно сказать, никаких и время для самообразования в достатке имеется.

Этим-то и дорожил более всего новый друг Андрея Белопольского.

Пришло время, и рассказал Андрей старику о своей заботе: хоть какую-нибудь зацепку отыскать для розысков своих родных. И о Кульчицких спрашивал, о неведомой ему Ирине, не попадалась ли ему на могилах русских хоть похожая на эту фамилия.

— Поищем, поищем, — отвечал Аристархов. — Однако хочу совет вам дать, Андрей Николаевич. Попробовали бы вы обратиться в организации Красного Креста. Как удостоверяют, там весьма успешно занимаются поисками семей, кои ветер разметал и во время революции, войн и бесчисленных эвакуаций. А некоторые мои знакомые посещали с подобными же целями и общество возвращения на родину и ходили даже в постпредство, где имеется соответствующий отдел, работающий в этом направлении весьма плодотворно.

— Нет! — крикнул Андрей. — В советские заведения я не пойду. Никогда!

— Почему же вы столь категоричны?

— Да потому, что там повсюду большевики или их агенты, — отрезал Андрей. — А у меня с ними дел нет и быть не может, сударь! Нет, сто раз нет!.. Будет вам известно, что я — слащевский офицер, сражался отнюдь не в белых перчатках. На моей душе много поступков, которых следует стыдиться и по сей день. Считаю, полностью расплатился за каждый шаг теми лишениями, которые безропотно принял, желая искупить прошлое и все свои грехи. Желаю здравствовать! Честь имею!