Клодиус Бомбарнак - Жюль Верн

Немного поодаль расположились оба китайца, которых я разглядываю с любопытством.

Один из них, молодой человек лет двадцати пяти, с изящными манерами и приятным лицом, несмотря на желтизну кожи и раскосые глаза. Надо полагать, что несколько лет, проведенных в Европе, отразились не только на его манерах, но и на костюме. У него подстриженные усы, умные глаза и прическа скорее на французский, чем на китайский лад. Он кажется мне славным малым с веселым характером и вряд ли часто поднимается на «башню сожалений», если употребить метафору его родной страны.

Его компаньон, над которым он, кажется, слегка подтрунивает, похож на кивающую головой фарфоровую куклу. На вид ему лет пятьдесят — пятьдесят пять, лицо у него невзрачное, затылок наполовину выбрит, на спине традиционная коса, одежда национальная — платье, кофта, кушак, широкие шаровары и пестрые туфли без задника. Он не так вынослив и с усилением килевой качки, сопровождающейся дребезжанием посуды, вскакивает из-за стола и исчезает на лестнице, ведущей в кормовую рубку. А молодой китаец, протягивая забытый им на столе маленький томик, кричит ему вслед:

— Корнаро!.. Корнаро!..

Как попало итальянское слово на уста жителя востока? Неужели этот китаец говорит на языке Боккаччо? «XX век» имеет право это узнать и обязательно узнает.

Что же касается госпожи Катерна, то она встает, сильно побледнев, и господин Катерна, как примерный супруг, сопровождает ее на палубу.

После обеда я тоже иду на палубу, предоставив Фульку Эфринелю и мисс Горации Блуэтт беседовать с глазу на глаз о комиссионных процентах и прейскурантах.

Ночь почти наступила. Быстро бегущие тучи, гонимые с востока, задрапировали верхние слои неба широкими складками. Где-то в вышине мерцает еще несколько редких звездочек. Ветер свежеет. На фок-мачте качается, поскрипывая, белый фонарь. Два других фонаря, по правому и левому борту, следуя движениям качки, бросают на волны длинные шлейфы красного и зеленого цвета.

Вскоре мне опять попадается на глаза Фульк Эфринель. Так как мисс Горация Блуэтт удалилась в свою каюту, он решил поискать в кормовом салоне свободное местечко на диване. Мы расстаемся, пожелав друг другу спокойной ночи.

Я же собираюсь остаться на палубе, забиться куда-нибудь в уголок и, завернувшись в одеяло, заснуть, как свободный от вахты матрос.

Еще только восемь часов. Я закуриваю сигару и, расставь ноги, чтобы создать упор против боковой качки, начинаю прогуливаться вдоль борта. Пассажиры первого класса уже покинули палубу, и я нахожусь там почти в полном одиночестве. По мостику взад и вперед шагает старший помощник, следя за курсом, которого должен придерживаться стоящий рядом с ним рулевой. Лопасти гребных колес с огромной силой ударяют по воде, производя страшный грохот, когда судно накреняется, и одно из них работает вхолостую. Из трубы вырываются клубы едкого дыма, рассыпая в воздухе снопы искр.

К девяти часам наступает полная тьма. Я пытаюсь высмотреть вдали огонек какого-нибудь парохода, но тщетно: на Каспийском море нет большого движения. Слышны только крики морских птиц — чаек и синьг, отдающихся прихоти ветра.

Прохаживаюсь по палубе и не могу отделаться от мысли: а что, если путешествие так и закончится без всяких приключений и мне нечего будет сообщить моей газете!.. Редакция призовет меня к ответу и будет вполне права. Как! Ни одного происшествия от Тифлиса до Пекина?.. Конечно, я один был бы в этом виноват, и поэтому должен пойти на все, лишь бы избежать подобного несчастья.

В половине одиннадцатого я усаживаюсь на одну из скамей на корме «Астры». Но не тут-то было! На таком ветру долго не посидишь!

Поднимаюсь на переднюю палубу, придерживаясь за планшир. Под мостиком, между колесными кожухами, меня настиг такой порыв ветра, что пришлось искать убежища возле товаров, накрытых брезентом. Растянувшись среди ящиков, я закутываюсь в одеяло, прислоняюсь головой к просмоленной ткани и немедленно засыпаю.

Спустя некоторое время — затрудняюсь сказать прошел час или больше — меня будит какой-то странный шум. Прислушиваюсь внимательнее. Похоже, что рядом со мной кто-то храпит.

«Должно быть, это какой-нибудь пассажир с носовой части судна, — думаю я. — Видимо, он пролез между ящиками, устроился под брезентом и ему совсем неплохо в этой импровизированной каюте».

Но при тусклом свете керосиновой лампы, едва проникающем с нактоуза, невозможно ничего разглядеть.

Я снова прислушиваюсь… Шум прекратился. Оглядываюсь кругом… Никого.

«Наверное, это мне почудилось во сне», — думаю я, и принимаю прежнюю позу.

И только стал засыпать — храп возобновился. Ну, конечно. Он идет из того ящика, к которому я прислонился головой.

«Черт возьми, — говорю я себе, — да там сидит какое-то животное».

Животное?.. Но какое?.. Кошка?.. Собака?.. Нет, этого не может быть! Зачем запирать в такой ящик домашнее животное? Значит, там хищный зверь… пантера, тигр, лев?..

Вот я и напал на след. Это хищники, которых отправляют в зверинец или какому-нибудь султану Центральной Азии… В ящике находится клетка, и если бы она раскрылась… если бы хищник бросился на палубу… какое ошеломляющее дорожное приключение… какой материал для хроники!.. Вот видите, до какой степени может дойти пылкое воображение репортера, жаждущего сенсаций. Любой ценой мне нужно узнать, кому предназначен этот хищник и куда его должны доставить, в Узун-Ада или дальше, в Китай… Адрес, конечно, указан на ящике.

Достаю восковую свечку, зажигаю, и она горит ровным пламенем, так как я укрыт от ветра.

И представьте себе, что я вижу…

Ящик с уже знакомым мне адресом: г-же Зинке Клорк, улица Ша-Хуа, Пекин, провинция Чжили, Китай…

Он такой хрупкий, бедный хищник! Он так боится сырости, несчастный лев! Допустим, что так и есть! Но зачем госпоже Зинке Клорк, этой красивой румынке — я не сомневаюсь ни в том, что она румынка, ни в том, что она красавица — захотелось выписать из Европы хищного зверя?

Но довольно болтать вздор! Попробуем рассуждать логично. Если это животное, то каково бы оно ни было, его нужно кормить и поить. Ведь от Узун-Ада до столицы Поднебесной Империи поезд идет одиннадцать дней. Так кто же на протяжении долгого пути будет заботиться о запертом в ящике звере? Железнодорожные служащие окажут ему не больше внимания, чем требует транспортировка зеркал, и бедное животное погибнет от истощения!

Все эти соображения вихрем проносятся в моем мозгу, мысли перескакивают с предмета на предмет. «Я бодрствую иль вижу дивный сон?» — вспоминаю я слова Маргариты из «Фауста». Но побороть сон невозможно. Веки мои слипаются, будто на них давят свинцовые гири. Я забираюсь под брезент, еще плотнее кутаюсь в одеяло и засыпаю глубоким сном.