Газета День Литературы # 130 (2007 6) - Газета День Литературы

Рискну предположить, что В.Максимова и Колчака роднит не только одиночество (свидетельство самого писателя), но и общая судьба. Они оба, не сомневаюсь, по благородным побуждениям стали зависимыми от тех сил, которые одного сделали Верховным Правителем, другого – редактором "Континента". Видимо, и поэтому у Владимира Емельяновича не хватило смелости до конца заглянуть в бездну.

Среди попыток различных персонажей романа понять человека и время, найти ключ к происходящему выделяется еще одна версия, высказываемая чаще всего Колчаком и Бержероном. Последний трижды на протяжении всего повествования говорит о существовании незримой силы, стоящей за спинами отдельных политиков, правительств, силы, дирижирующей многими событиями. Однако французский офицер, по его признанию, боится бездны, которая откроется при таком видении происходящего, боится назвать эту силу.

Показательно, что и Колчак, поставивший подобный диагноз (и красные, и белые – пушечное мясо, пешки в чужой игре), как и Бержерон, уходит от ответа с таким объяснением: "Я не хочу, чтобы ты знала об этом, Анна, тебе ещё жить и жить, а с этим тебе не продержаться!" То есть герой, походив у края бездны, в конце концов испугался заглянуть в неё.

Итак, договорю за героев романа и его автора, скажу то, что Максимов, несомненно, знал. Эта, по точному определению Бержерона, невидимая паутина, эта тайная сила, конечно же, – масонство. Его двойной член (французской и российской лож), небезызвестный Зиновий Пешков, был постоянным представителем сил Антанты при ставке Колчака.

В связи с этим и другими фактами, свидетельствующими о заговоре разных сил, о регулируемости многих событий периода революции и гражданской войны, вызывает несогласие концепция писателя, которая нашла свое воплощение и в мыслях, подобных следующей: "Рухнувшая под грузом собственной слабости монархия", и в неоднократно высказываемых в романе, явно с авторской подачи, обвинениях в адрес Николая II. Приведу только слова генерала Хорвата, старика, Колчака: "Слуга я его Императорскому Величеству верный и вечный, но, возьму грех на душу, скажу: его вина!"; "А где ты их видал невинных-то... Царь-то наш, господин, самый виноватый и есть"; "Когда от него потребовалось усилие воли, чтобы взять на себя окончательную ответственность за судьбу династии и государства, он предпочел малодушно бежать в этот мирок, оставив страну на поток и растерзание разнузданной бесовщине. И затем: бесславное отречение, прозябание в Тобольске, скорая нелепая гибель".

Эта настойчиво педалируемая В.Максимовым идея, мягко говоря, неубедительна и в главном, и в частностях (осталось только к словам Колчака о нелепой смерти добавить высказывание советского "адмирала" Н.Бухарина о немного перестрелянных царевнах, и получим гуманистически-людоедское братство). Она к тому же не стыкуется с концепцией исторического фатализма, во многом определяющей, как уже говорилось, писательское видение событий.

Однако автор романа несомненно прав в том, что бездна скрывается в самом человеке, особенно в обезбоженном человеке, особенно, добавлю от себя, в той ситуации, когда этот человек явными или скрытыми, такими же обезбоженными, силами выдвигается в качестве идеала. И противостоят бездне не столько колчаки и тимиревы, сколько Егорычевы и Удальцовы, выразители традиционных православных ценностей в романе "Заглянуть в бездну".

Итак, есть все основания рассматривать данное произведение писателя как его творческую неудачу. Мне понятно, почему в начале 90-х Ст. Куняев отказался печатать роман в "Нашем современнике".

К числу лучших произведений В.Максимова я отношу "Прощание из ниоткуда". Вновь мы встречаем один из самых любимых писателем образ бездны.

Бездна – это страшный, бессмысленный, беспросветный большой мир, куда "крохотным шариком, смесью воды и глины, железа и крови, памяти и забвения" является главный герой Влад Самсонов.

Бездна – это социальный мир, социальная тьма, которая с детства проникает в Самсонова, корёжит, деформирует его мировоззрение и душу, значительно затрудняя понимание Божьего промысла.

Бездна – это, конечно, и сам человек, его многочисленные страсти, в первую очередь, "горняя страсть дойти в конце концов до основания вещей", "страсть скоропалительной влюбленности", алкогольная страсть и т.д.

Бездна – это и болезненно завораживающий, идейно-безыдейный, честно-продажно-лживо-людоедский мир советской литературы. И не случайно, что первым шагом мальчика Влада в этом мире стали следующие строчки, рождённые под влиянием газетной и социальной бездн: "Враг, нам вредить не сметь! Получишь за это смерть!", "Пусть будет известно всему свету... врагов притянем к ответу. Предателей метким огнём с лица мы земли сметём. Обрушит свинцовый дождь на них наш любимый вождь".

Но бездна – это одновременно и путь к свету, Богу, это, в конце концов, крест, который человек должен нести с благодарностью. Такое православное понимание В.Максимовым человека и времени принципиально отличает его от В.Гроссмана, А.Рыбакова, В.Аксёнова, В.Войновича, Г.Маркова и многих других русскоязычных авторов. К подобному видению Владу Самсонову предстояло прийти, преодолев длинный и сложный путь.

Долгое время в душе и мировоззрении Влада идет борьба с переменным успехом, о чем писатель применительно ко многим персонажам говорит: "Так мы и жили в замкнутом мире этого странного забытья, где в одном лице совмещались жертва и палач, заключённый и надзиратель, обвинитель и обвиняемый, не в силах вырваться за его пределы..."

Герои, вызвавшие исцеление Самсонова, это персонажи, принципиально отличающиеся от героев "исповедальной" прозы (она, популярная в годы становления Самсонова-писателя, появляется в романе и как фон, и как образец, предлагаемый Владу. В.Максимов по-разному – мягко и резко – характеризует это явление русскоязычной беллетристики, понимая всю бесперспективность её словесных потуг), далеко не идеальны, в некоторых из них немало пороков, но всё же определяющими их личности являются доброта и "Божественный дар Совести". И не случайно, что Самсонов, живущий в эпицентре советской литературы, долгое время не видит: клад под ногами, именно эти люди должны стать героями его книг.

Для понимания человека и времени писатель – кривое зеркало и увеличительное стекло – быть может, наиболее интересный персонаж. Влада на взрывоопасном пути поджидало много опасностей, бездн. В романе не раз высказывается мысль: литература сама по себе уже бездна, болезнь, наркотик, а советско-русскоязычная, добавлю от себя, – бездна вдвойне: в ней многие гибнут, а среди выживших и живущих преобладают, по словам В.Максимова, графоманы, по-разному оплачиваемые идеологические и прочие мародеры, чьи "творения" – отработанная порода, труха искусства.

Однако индивидуальные "портреты" писателей, критиков, деятелей искусства и "примкнувших" к ним (А.Сахарова, например), "портреты" русскоязычных и русских авторов и деятелей вызывают немало принципиальных возражений (не имеет значения, "портретируемый" назван своим именем или на него очень явно, по выражению А.Солженицына, "намекнуто"). Вот лишь некоторые имена: Ю.Казаков, В.Кожинов, отец Д.Дудко, А.Сахаров. При их характеристике В.Максимов отрицательно, как с первыми тремя, либо положительно, как с А.Сахаровым, предвзят: фактологически неточен, оценочно или концептуально поверхностен или не прав.

В.Максимов (в силу понятных причин) в изображении литературной атмосферы 50-60-х годов сделал акцент на преобладающей тенденции, на "мелких политических мародёрах, разъездных литературных торгашах, всех этих медниковых, пилярах, евтушенках – мелких бесах духовного паразитизма". Но, к сожалению, в романе не представлен (хотя бы на уровне упоминания, штриха, фона) огромный пласт действительно честной, действительно талантливой, действительно русской литературы (В.Белов, В.Шукшин, Ю.Казаков, Г.Семенов, Н.Рубцов, В.Соколов и т.д.). Именно там "иностранец" в мире советско-русскоязычной "трухи" Самсонов мог стать своим, а В.Максимов стал таковым уже во внероманном времени.

Не случайно в "Прощании из ниоткуда" путь к обретению человеком себя, подлинной духовной сущности лежит в традиционной для русской словесности плоскости: "я" – народ – Бог. Закономерно, что и тема писательского труда неотрывна от темы Бога. В легенде, рассказанной Самсонову Борисом Есьманом, сталкиваются два вечных подхода к творчеству: один, характерный для начинающего Влада и большинства пишущей братии в романе, – приклад- ной, меркантильный, другой – метафизический, когда творить – неодолимая потребность, не уничтожимая даже угрозой смерти, когда Мастером движет Бог.