Человек дейтерия - Олег Раин

— Сюда! — гаркнул Утяня. — Я сказал: сюда идем!

Бежать! С досады Гриша даже язык себе прикусил. Бежать со всех ног, благо и подъезд совсем рядышком. Вон и Кирюшка соседский только что туда юркнул. Тоже, верно, поджидал момент, чтобы проскользнуть незаметно. Саймон на них отвлекся, малец и проскочил. По уму бы и им рвануть на всей скорости — может, успели бы. Потом, конечно, подловят и накостыляют, но потом — это всегда потом. А сейчас — да еще со Степаном… То есть не поймет ведь, не побежит. Или попробовать?

То есть думал Гришка об одном, а тело вело себя привычным образом.

— Я же ничего такого… — семенящим шагом (елки зеленые! и впрямь семенящим!) он приблизился к лавочке, на которой расположилась ватага — Утяня, Шуба, Витюк и сам атаман. Хотя атаманом Саймона никто не звал. Это Гришка однажды придумал. Чтобы подольститься. Должно ведь что-то нравиться грозному Саймону? Будь этот злодей помладше, можно было шоколадом откупаться, но сладкого Саймон не употреблял уже давно. Лет, должно быть, с пяти-шести — сразу после того, как начал курить. Ему и был-то всего пятнадчик, но выглядел он куда старше. Не сказать, чтобы рослый, но рукастый, и физиономия такая, что глядеть страшно. Летом, да когда с бритым черепом — ему и говорить ничего не надо было. Без того всех пробирало дрожью. А уж когда прокуренным своим голосом он просил вывернуть карманы, и мысли не возникало перечить.

— Чего принес, Грисинька? — Утяня качнулся навстречу. — Должок с тебя, не забыл?

— Так я это… Откуда? — Гриша пожал плечами, и тут же Витюк, правая рука Саймона, резким пинком под колени заставил его шлепнуться.

— Саймон, я же это…

— В сумаре что? — не слушая его, Шуба, чернявый широконосый парень, вырвал из рук портфель, расстегнув, вытряхнул содержимое на снег. — Одни книгари, блин.

— Чего пустым приполз? — Витюк хмуро и совсем даже незлобно стукнул Гришу в скулу. — Мало тебя учили?

— Завтра что-нибудь достану… — залепетал Гришка. Страх метался из живота в голову, холодил руки-ноги. Впрочем, колени, упершиеся в снег, уже начинали леденеть. Простоять так полчасика — совсем без ног останешься.

— Завтра само собой, а сегодня займи у кого-нибудь.

За Саймона по-прежнему говорили его помогалы, сам вожак снуло наблюдал за допросом. Говорить ему было лень.

— Пусть у дружка попросит, — предложил находчивый Утяня. — Отстегнет чё-нить. В пользу уличного пролетариата.

— Эй, дятел, оглох?

Склонив голову, Степа молчал.

— Откуда ты, чмо болотное?

В ответ по-прежнему ни звука, и только в лице Степы что-то изменилось и шея чуть напряглась. Грише стало страшно.

— Чё, немым прикинулся? Пугало! К тебе обращаются. — Шуба обернулся к Саймону. — Это не наш. Я тут всех выучил. Чужачок, зуб даю.

— А что, чужаков сюда просто так пускают? — просипел Саймон, и Витюк с готовностью поднялся. Шагнув к Степану, уцепил за ворот дубленки.

— Прикинь, Саймон, лепень какой! Чувак точно из деревни.

— Ага. Или из бомжатника.

— Да нет же! — Гриша завертел головой. В волнении даже облизнулся. — Он из нашего клуба. Свой.

— А ты глохни, — не вставая, Саймон ногой пихнул Гришу в грудь. Охнув, парнишка опрокинулся на спину. И потому не увидел того, что случилось в следующую секунду. Только услышал короткий хрюк. То есть, кажется, это Витюк хрюкнул, улетая в сугроб. И не было даже никакой возни, — раз, и положили человечка. Одним могучим Степиным взмахом.

— Ты чё, в натуре? Ты на кого попер? — Утяня даже петуха выдал. Не от испуга — от удивления. Бояться эти хозяева саванны давно отучились.

Витюк вяло шевельнулся в снегу. Он еще не очухался.

— Портфель собрали, — глухо приказал Степан. — Я сказал: портфель — и по-быстрому.

— Чего? — протянул Утяня. А Шуба рыбкой метнулся вперед. Целил в ноги Степану, чтоб опрокинуть, но промазал. Степа попросту молотнул его снизу вверх коленом. Точно футболист непослушный мяч. И Шуба, страшный Шуба, который и на взрослых мог вызвериться так, что те поджимались, поскуливая, рухнул на четвереньки. Пьяно качая головой, пополз в сторону. На снег с разбитого лица часто капала кровь.

Гриша увидел, как с лавочки поднимается Саймон. Почему-то очень медленно, даже чуть покачиваясь. Видок абсолютно разбойничий, а уж глазки, устремленные на Степу, могли бы заморозить кого угодно. В этом Гриша тоже успел когда-то разобраться. «Пылающие гневом очи», «соколиный взор» и прочая подобная туфта давно его не пугали. Всякий, кто хоть раз видел Саймона, начинал понимать, что настоящая смерть — это холод и лед. Так смотрит ядовитая змея перед броском. И у акул похожий взгляд. Равнодушный, уверенный, блеклый…

— Саймон, не надо. Он не хотел!..

Но жуткого не случилось. Даже не подумав отступать, Степа жестко улыбнулся:

— Сядь, окурок. Или ляжешь.

Саймон застыл на месте. Гриша закрыл глаза. А когда снова открыл, Саймон уже сидел на лавочке и даже нервно прикуривал. И глазки свои свинцовые потупил, смотрел вовсе даже не на Степу. А Утяня… Жалкий и растерянный Утяня дрожащими руками собирал в Гришкин портфель рассыпанные учебники, тетради, карандаши. Вместе со снегом, гад, собирал, но не от злости, — от испуга.

— Чего вы в натуре? — бормотал он торопливо. — Чего сразу психовать-то? Морды бить…

— Ы-ы… — простонал из сугроба Витюк и с трудом перевалился на бок.

— Отдал ему! — Степа кивнул на Гришу, и Утяня покорно протянул портфель. — Все. Вставай и пошли.

— Ага, — Гриша поднялся, не оглядываясь зашагал за Степой.

— Я тебя домой провожу, — обронил Степа. Голос его отмокал, становился мягче. Но сам он точно даже постарел, даже заметно ссутулился.

Уже в подъезде они остановились. Гриша заметил, что руки у Степы чуть подрагивают. Совсем как у того же Утяни. Поймав его взгляд, Степа скупо усмехнулся.

— Видишь, какое дело… Нельзя мне драться.

— Нельзя? — Гриша сморгнул. — Почему?

— По кочану. Бешеным становлюсь. — Степа нахмурился. — Я как тот тип из анекдота… Которого из гестапо за жестокость выгнали.

— Ты?.. — Гриша жалобно сморгнул. — Тебя что, тоже откуда-то выгнали?

— Ага, — серьезно кивнул Степа, — из секции бокса. Я ведь сначала в бокс подался, не знал еще ничего про клуб, а там до первых спаррингов только и продержался. А после пошло обломово. Сначала одного стукнул, потом другого… То есть сперва мне лепили оладий, но только первую минуту. Мне ведь завестись надо, а как заведусь, так и заканчивается весь бокс. Сам не знаю, что творю. Очухиваюсь, когда рефери оттаскивать начинает. Тренер поначалу радовался, панчером прозвал. Говорил, все призы наши будут. И попал пальцем в небо. На первых же соревнованиях дисквалифицировали.

— Дисквалифицировали?

— Ага, отстранили от боев. Неправильный нокаут. Открытой перчаткой или что-то вроде того. Я и не помню, как бил.

— Дела-а… — протянул Гриша.

— То-то и оно.

— Зато к художникам в клуб попал.

— Клуб — это да… Рисовать интереснее, чем драться.

Гриша припомнил, что его история напоминает Степину. Шел записываться в секцию, а угодил в кружок живописцев. Он даже обрадовался такому сходству.

— Отец у меня такой же, — тихо рассказывал Степа. — Он в меня, а я в него. Мать говорит: не дай бог, повторю батину судьбу. Он ведь никогда не мог ничего спокойно слушать. По телеку новости передают, а он уже переживает, спиной дергает, ложки штопором скручивает, краснеет. Вот и довел себя до инсульта.

— А сейчас он где? — заикаясь, спросил Гриша.

— В больнице. Сюда привезли и сами, понятно, переехали. Комнатку сняли, чтобы, значит, вместе быть. Уже полгода обретаемся. — Степа трудно сглотнул. — Так что прав этот твой знакомый: из деревни мы. Есть такое место — Михеевка.

— Не слышал, — покачал головой Гриша.

— Само собой, это ж не Петергоф какой-нибудь. Не слишком далеко, но для вас все равно глушь. Хотя там лес, речка, скалы. — Степа чуть помолчал. — Не отец бы, ни за что бы сюда не приехали.

Грише показалось, что в голосе его слышится тоска.

— Разве здесь плохо? — удивился он.

— А что хорошего? Машины, асфальт, дышать нечем.

— А клуб? — глупо спросил Гриша.

— Клуб? — Степа тепло улыбнулся. — Тут ты прав. Клуб классный. Тут мне и впрямь повезло.

— А раньше? Раньше ты совсем не рисовал?

— Ну почему, пробовал маленько. Только где там у нас порисуешь? А здесь ребята, Альберт Игнатьевич, галереи. И не выперли, заметь, учат. Может, даже и выйдет какой-нибудь толк. Альберт Игнатьевич говорил: что-то во мне есть, просил не бросать. А он такой — зря болтать не будет.

— Видишь, как здорово, — Гриша потер подбородок. — Хотя странно. Приехал из деревни, а рисуешь.

— Что тут странного? — Степа хмыкнул. — Думаешь, деревенские и рисовать не могут?