Тело черное, белое, красное - Наталия Вико

"Спроси давай меня, что устроится? Я объясню-вразумлю. А устроится все – точное дело. Как того заслуживаем, так и устроится".

– Что устроится? Как? – Юсупов сделал еще глоток и, оглядев стол, отломил кусочек бисквита. "Вино вареньем закусывать, так это весьма оригинально. Сейчас бы сыр был весьма кстати".

– Что устроится, спрашиваешь? – Распутин помолчал. – Хватит войны. Хва-тит. Что, немцы не братья нам? – Заметив удивление на лице Юсупова, усмехнулся. – Еще Исус учил: возлюби врага, как родного брата. – Хитро посмотрев на гостя, зачерпнул ложкой варенье. – Война скоро кончится. – Облизав ложку, бросил ее на стол. – Чё смотришь? Сладенькое сладеньким закусишь – во рту горько станется. Не замечал? А ты, милок, замечай. Все замечай. Польза будет. И с людьми так. Берегись сладеньких-то! Иначе ох как горько будет! – Обтер ладонью рот. – А про войну… Скоро покончим… Александру – царицей объявим… до совершеннолетия наследника. А Николашу – в Ливадию отправим. Дюже он устал. Пущай отдыхает. Фотограшки делает. Любит он, понимашь, это дело. – Распутин провел рукой по волосам. – Царица же – баба умная. За то ее и народ не любит. – Почесал бороду, с удовольствием наблюдая за выражением лица Юсупова. "Чё смотришь? Не ведаешь, что ли, что у нас только дураков любят? Да убогих. Я поди ж тоже – не убогий да не дурак. Посему любви мне от вас ждать – не дождаться. Интересно тебе, знает ли царица?.. А ты, голубочек, спроси. Я тебе отвечу".

– А царица знает, что делает? – неотрывно глядя на Старца, тихо спросил Юсупов.

– Знает, – Распутин снова почесал бороду. – И что делать надобно – тоже знает. Думу обещалась разогнать. Болтунов этих… – Внимательно посмотрел на напряженное лицо Юсупова. "Хватит ему, пожалуй, на сегодня… игры. Пора в спальню – его, глупого, лечить. Не разум его неразумный, а тело его никудышное, с коим разум не в сильном ладу пребывает". Распутин лениво потянулся. – Да хватит, пожалуй, о делах. Ты ж нездоров еще. Иди приляжь. Щас приду… лечить. Кажись, третий у нас етот, как ты говоришь, сиянс? Иди. Будет тебе сиянс.

Юсупов, торопливо допив мадеру, поднялся и прошел в спальню. Присев на узкую кровать, стоявшую в углу, огляделся. В прежние посещения он не мог этого сделать – Старец неотлучно был рядом, да и все тогда было как в полусне. Небольшая, просто обставленная комната. Рядом с кроватью большой сундук, покрытый узорами. В противоположном углу – иконы, перед которыми горит лампадка. На стенах – несколько аляповатых лубочных картинок с библейскими сценами и портреты Государя и императрицы. "Неужели то, что говорил сегодня Распутин, – правда и Россию ждут новые потрясения? "– Юсупов прилег на кровать и прикрыл глаза, пытаясь осознать услышанное. Редкая удача… или – неудача выпала на его долю – прикоснуться к абсолютному злу, которое толкает страну к гибели. Дьявол во плоти находился рядом. Значит, чтобы спасти Россию, надо уничтожить зло в его материальной форме. Убить Распутина. Сегодня отпали последние сомнения, и он понял совершенно ясно, что другого не дано и что именно ему, человеку верующему, судьбой уготована участь забыть о заповеди "не убий ". Совершить зло ради добра.

Послышался шорох. Он открыл глаза. Показалось, будто кто-то смотрит на него. Подняв голову, прислушался. Никого… Сейчас Распутин придет и снова будет делать пассы. И снова нужно будет собрать все силы, чтобы сознание не ушло. Старец действительно обладает властью, называя ее – Божией, но она – точно от дьявола. Юсупов перекрестился…

6

В фойе зала Армии и Флота на Литейном было полно народу. Все в перерыве оживленно разговаривали, обсуждая только что увиденный спектакль Всеволода Мейерхольда.

– Ники, смотрите же скорее! Вот же он, вот – Есенин! Это я о нем вам рассказывала! – Ирина показала взглядом на стоящего неподалеку молодого мужчину с русыми вьющимися волосами, окруженного стайкой поклонниц.

– Ирэн, дорогая, – улыбнулся Ракелов,– я не успеваю за ходом ваших мыслей. Вы же только что с жаром ругали Мейерхольда…

– И вовсе я не ругала! Просто – не понимаю ничего в таком искусстве. Я, знаете ли, воспитывалась на репертуаре Александринки. Кстати, вы были на премьере "Романтиков"?

– Не пришлось, к сожалению.

– Жаль. Было просто изумительно! Вызывали автора уже после второго действия. Мережковский был такой счастливый… Ой, Ники, – она взяла Ракелова под руку, – пойдемте скорее в зал, перерыв заканчивается, сейчас будет самое интересное.

– Между прочим, – щебетала она, пробираясь между рядами, – я тоже иногда пишу стихи. Говорят, весьма недурно.

Они сели на свои места. Зал был уже почти полон.

– Я просто уверен, что не дурно, а очень хорошо пишете! Кстати, – Ракелов, наклонившись к Ирине, указал на темноволосого мужчину с тонкими чертами лица, беседующего в проходе с Мейерхольдом, – хотите познакомлю?

– Вы знакомы с Михаилом Кузминым? – изумилась Ирина. – Быть не может! Я, знаете ли, его страстная поклонница! Очень часто в памяти всплывают какие-то его строки, и обязательно, как я в детстве говорила, "впопад". К примеру, помните его "Что случается, то свято"? Как же это верно! Именно так надобно принимать все, что преподносит нам жизнь. У него замечательный слог, и сам он такой чистый, как горный хрусталь. Ну а вы, Ники, вам-то что нравится у Кузмина? – спросила она с улыбкой. – Можете вспомнить хоть одну его строчку? Ну-ка, ну-ка? Вот сейчас и проверим, какой вы на деле любитель поэзии.

Ракелов с полуулыбкой укоризненно покачал головой.

– Ах, Ирэн, похоже, вы испытание мне решили устроить. Ну что ж, извольте. – Мгновенно посерьезнев, он потер переносицу и прочитал вполголоса:

В игольчатом сверканьи

Занеженных зеркал -

Нездешнее исканье

И демонский оскал…

– Это – мое самое любимое… – Помолчал мгновение. – Что ж, убедил я вас?

– Ну, хорошо. – Ирина одобрительно взглянула на него. – Сдаюсь. Можете считать, убедили. Хотя, сказать по правде, в этих стихах мне не все понятно.

– Мне представляется, что смысл этих строк… – начал было пояснять Ракелов.

– Бог мой, Ники, не вздумаете ли вы мне объяснять? Стихи нельзя препарировать, как лягушку! – с жаром воскликнула она. Ракелов растерянно замолк. – А с Кузминым, если честно, познакомиться очень хочу! И потому, – Ирина весело взглянула на Николая Сергеевича, – не стану!

На его лице замер немой вопрос.

– Да, да, не стану, потому что очень люблю его. Вдруг, не дай Бог… Знаете, Ники, нам, женщинам, – важно произнесла она, – иногда достаточно какой-то мелочи – одного неловкого слова, снисходительного взгляда, банального прыща на носу или неприятного запаха, чеснока например, чтобы разрушить чувство к кумиру, которое строилось годами и казалось незыблемым…

– Насколько я знаю, – неуверенно проговорил Ракелов, – Кузмин чеснока не употребляет, да и насчет…

Раздались аплодисменты – на сцену вышел Есенин…

Поэты сменяли один другого. Зал казался Ирине одним существом, внимающим звукам поэзии. Она чувствовала причастность к этому существу, распахнутому для восприятия прекрасного…

Ракелов осторожно взял ее за руку, краем глаза заметив, как дрогнули ее губы. Он поймал себя на мысли, что ему приятно наблюдать за Ириной и через выражение ее лица, ее эмоции, следить за тем, что происходит на сцене и в зале…

Вечер завершила похожая на Сивиллу великолепная Ахматова – в белом платье со стюартовским воротником, с высокой прической черных волос и неизменной незавитой челкой.

…Мне никто сокровенней не был,Так меня никто не томил,Даже тот, кто на муку предал,Даже тот, кто ласкал и забыл…

* * *

…В оживленном потоке зрителей они вышли на улицу и не спеша пошли по Литейному.

Смеркалось.

Холодный воздух покалывал горло. Не хотелось говорить ни о чем. В ушах еще звучала музыка стихов. Постепенно людей на улице становилось все меньше. Навстречу попадались лишь редкие прохожие.

– Господи, как хорошо! – Нарушила молчание Ирина. – Какое удивительное, редкое для нашего тревожного времени чувство спокойствия и душевного равновесия!

– Я… завтра уезжаю, – вдруг глухо произнес Ракелов.

– Как уезжаете? Зачем? – Она остановилась в растерянности. – Надолго?

– Ирэн… – Его пальцы осторожно скользнули по ее руке и охватили запястье. – Иногда обстоятельства будут требовать моих отлучек. И с этим поделать ничего нельзя. У меня есть определенные обязанности и чувство долга… -

А как же… я?.. – спросила она разбитым голосом. Ракелов поцеловал ей руку.

– Ирэн, дорогая, где бы я ни был, вы же знаете, что я…

Слезы подступили к ее глазам. "Господи, как же быть? Он ведь уедет и так и не узнает, что я… его…" Она сжала руку Николая Сергеевича, вслушиваясь в мелодию его голоса, пытаясь запомнить каждую ноту, впитать все оттенки. Ракелов говорил медленно, задумчиво, будто обращаясь к самому себе.