Грех - Ася Калиновская

Спасла Петра сломанная челюсть, перелом оказался сложным и требовал оперативного вмешательства. Быстренько снарядили санитарную машину, усадили в нее раненого и отправили в Москву, в госпиталь.

Начальнику политотдела срочно дали трехкомнатную квартиру в новостройке на окраине Москвы и с почетом проводили на пенсию. Заместитель начальника получил повышение и в течение одной недели вместе с женой отбыл к новому месту службы.

А Петру диплом достался «автоматом», он лечил свои «боевые ранения» до самого выпуска в училище. И, как ни рыдала его несчастная мать, генерал отправил своего сынка из столицы аж в Узбекистан, где он служил кое-как, таскался по бабам, какие только подстилались под него; пил часто и помногу, иногда до полной отключки; играл в карты и всегда и везде находил повод для драк и разборок; сквернословил и поносил всех, кто попадался под руку.

Соня нашла возможность поговорить с Петром. Она приехала в гарнизон, нашла его и встретилась с ним в парке, возле танцплощадки – якобы она привезла ему письмо от знакомой девушки.

Петр с удивлением смотрел на незнакомую женщину. Соня, увидев его, отметила про себя, что он статен и красив, даже в какой-то степени обаятелен.

– Какое письмо вы мне хотите передать и от кого оно? – он уже приготовился к заигрыванию с этой красивой молодой женщиной, разулыбался, пытаясь очаровать ее.

– Нет никакого письма. Я должна вам сказать, что Зайнап, моя младшая сестра, беременна, срок уже большой…

– Какая Зайнап? – резко перебил Петр. – Мало ли беременных ходит, я-то здесь причем? Не знаю никакой Зайнап!

– Ты при том, что летом возле арыка ты изнасиловал четырнадцатилетнюю девочку, ее зовут Зайнап. Ты с нею танцевал на танцах, а потом, видимо, выследил, подстерег и изнасиловал.

– Я не только на танцах танцую, я и в гости к девушкам хожу, они этим счастливы. А с вашей малолеткой у меня ничего не было, что я, дурак, что ли, по статье идти? Не удастся вам меня в это дело впутать, не знаю я никакой Зайнап. И на арыке я не был, а если и был, вы ничего не докажете.

– Я не доказывать хочу. Я говорю, что по твоей вине девочке испорчена жизнь. Ты взрослый мужчина и должен нести ответственность и за нее, и за ребенка. Или мне надо идти в политотдел?

– Нет, вы точно сумасшедшая! Вы что, хотите, чтобы я пошел к начальству за разрешением жениться на малолетке? Хотите, чтобы я стал посмешищем для всех? Может, еще хотите, чтоб я вашу замазуру, чурку узбекскую, в Москву, к своей маме повез?

Соня размахнулась и со всей силы отвесила ему звонкую оплеуху, рука у нее была крепкой, и удар, видимо, пришелся туда, где раньше был перелом, – подлец аж присел от боли и завыл.

– Будь проклят ты и все твое отродье! Будь проклят! – Соня даже не подумала, что именно его «отродье» она будет растить и воспитывать…

Не рассказала Соня ни матери, ни Зайнап об унизительной встрече с негодяем. Потом она обдумывала каждое слово: ну, хорошо, а если бы он сильно испугался, и испугавшись, все-таки решился бы жениться на Зайнап, какая жизнь была бы у этой несчастной? Пьяница, драчун, насильник – он никогда бы не простил девочке своей испорченной карьеры, своего позора – ведь действительно признать насилие было позором, а как по-другому он мог объяснить необходимость срочной женитьбы на несовершеннолетней девочке? Он бы издевался над нею, мучил ее повседневно, пил бы и гулял, ненавидя люто и ее, и ребенка.

Соня даже как-то легче вздохнула: теперь она с чистой совестью возьмет ребеночка и отдаст ему всю накопленную и еще неосуществленную материнскую любовь. И она будет его любить, и Тимоша. С этим он и поехала к мужу.

Не вдаваясь в подробности, Соня четко и внятно донесла до его сознания суть случившегося. Тимофей вскочил, побагровел:

– В порошок сотру негодяя!

– Не сотрешь, Тимоша. У него папа бо-о-олыпой генерал в Москве, отмажет сынка. Но девочку опозорят, и жизни ей больше не будет. Да и какая она мать в четырнадцать-то лет? Она сама еще совсем ребенок, она даже не поняла, что уже несколько месяцев беременна.

– Ну, хорошо. Она ребенок, Но мать ваша куда смотрела? У нее шестеро детей, она-то могла подумать, что после насилия может наступить беременность? Или для нее козы были дороже, о них думала?

Тихая, ласковая Соня впервые за многие годы жизни с Тимофеем, неожиданно для себя самой, для осевшего от неожиданности мужа, вдруг ударила кулачком по столу:

– Не смей так говорить о моей матери! Она детей сама, без отца, подняла и поставила на ноги! У нее дети не знали, что такое голод, что такое хлеба в доме нет. Для нее козы – это еда для детей, копейка, чтобы купить им обувку и одежку! У нее руки от работы, как у древней старухи; она после отца ни одного мужика в дом не впустила, это с тридцати шести-то лет! Она все делала для своих детей. И меня ты взял девочкой, а не пользованной, что же ты такое говоришь?

– Значит так, – продолжила Соня, успокаиваясь. – Ты решаешь, приедет ли к нам Зайнап и здесь доносит ребеночка, и мы его усыновим, или я на все время уеду к матери и буду сама решать, как поступить дальше.

– Сонечка, не сердись! Я очень уважаю твою маму, за все уважаю, хотя бы даже за то, что она никогда не просила помощи у меня. Я знаю, что ты им всегда понемногу помогала, но мама твоя очень гордая и очень честная женщина, прости меня, Сонечка! Я знаю, что Зайнап не виновата, но вот ведь случается такое!

Помолчали. Тимофей «переваривал» то, о чем рассказала ему Соня. В его голове не укладывалось, что их Звездочка носит в себе, в своем хрупком чреве нового человека, как он вообще может поместиться в маленькой девочке?

– Знаешь, Сонечка, ты права. Сделаем все, чтобы Зайнап родила ребенка, пусть живет у нас. Но нужно, чтобы ее никто с животом не видел, а ты, наоборот, надевай что-нибудь, чтобы полнее быть, будто ты беременная, объяснять ничего никому не надо, склеится-сложится, все будет хорошо.

Подошла сессия, Зайнап сдала экзамены, маленький человечек в ней время от времени переворачивался с боку на бок, ее худенький животик менял форму: то становился удлиненным, то вытягивался по диагонали, ей было удивительно, странно и смешно.

От Лариски пришлось прятаться, та бы уже, наверное, сумела заметить, высмотреть перемены в Зайнап. Ее и так уже раздирало любопытство, чем это так занята ее подружка? Когда она стучала в дверь, Зайнап быстро пряталась в заднюю комнату, сидела, не шевелясь, а мать как бы тоже сильно удивлялась:

– Сама не знаю! Опять почему-то задержалась в училище. У нее там так много дел: то концерт готовят, то стенгазету выпускают, а может, к экзамену готовится, у них теперь не так, как в школе, два раза в год нужно экзамены сдавать.

Время было зимнее, темнело рано, Лариска, выпив чаю (молоко теперь покупалось только для Зайнап), убегала, прося передавать привет и приглашая подружку к себе в гости, в гарнизон.

В январе Соня забрала Зайнап к себе. Тимофей Сергеевич готовил себя к встрече с девочкой, но все равно на лице его отобразилось удивление и смятение, когда девочка разделась, и он увидел выдающийся вперед живот, ну просто как проглоченный мяч, уже большой и круглый.

Акушерка была права – плод был крупный, детский организм не справился с непосильным грузом, и в начале февраля у Зайнап с ночи начались схватки. Тимофей Сергеевич сам пошел к врачу, начальнику санчасти:

– Жена рожает, в город везти уже поздно, помогите.

Военные врачи умели все: удалить аппендицит, наложить гипс, вынуть пулю и даже принять роды.

Взяв все неотложные инструменты, доктор вошел в квартиру и увидел корчующуюся в страшных муках девочку. Возмущаться и удивляться было некогда, уже показалась головка. Так, развернуть ее, вывести плечико, ну, тужься же, малышка! Тужься!

– А-а-а-а, мамочка! А-а-а, Сонечка!

Девочка, появившаяся на свет, была точно больше двух килограммов, и она никак не была дистрофиком; другая маленькая девочка добросовестно выносила ее в своем чреве. Эта, родившаяся, закричала сразу громко и требовательно, извещая о своем появлении:

– Вот я какая! Вот такая! – набрала в легкие воздуху и закричала еще раз.

Зайнап, измученная такой непосильной работой, от которой даже взрослые женщины обессиливают полностью, напоенная горячим сладким чаем, крепко заснула.

Соня вместе с врачом убрали послед, обработали пуповину, завернули в куски чистых простыней – пеленки еще не заготовили – маленькое, тепленькое существо, которое, наоравшись, заснуло.

Тимофей Сергеевич, тоже измученный всем этим действом, повел врача в ванную вымыть руки. Соня быстро собрала на стол. Уселись и начался долгий и трудный разговор.

Соне вкратце пришлось рассказать о жизни семьи после смерти отца, о беззаветной жертвенности матери, выкормившей и поставившей на ноги всех шестерых детей, уже и Зайнап учится в педучилище. О несчастье, случившемся с девочкой. О том, как она, Соня, не сможет никогда родить своего ребенка, потому что в девичестве жестоко простудила свою женскую детородную область, о том, как много лечилась везде и у всех. И снова о Зайнап – замечательной, чистой, доброй девочке.