Жестокий эксперимент - Любен Дилов

– Нет-нет, это было что-то другое.

– Ну тогда, наверное, луна. К тому же, мы снова плывем.

– Мне страшно! – тихо вскрикнула она дрожащим голосом.

– Но ведь ничего страшного не произошло. Идите к себе, здесь холодно. Я закрою иллюминаторы.

– Мне страшно! – повторила она громче.

– Но ведь мы идем под парусом, и я должен оставаться на палубе, – сказал он, поскольку ему не хотелось оставаться с ней наедине в душной каюте. Но потом ему стало стыдно за себя и свое вранье. Ведь очевидно, что женщина боится чего-то и нуждается в помощи. И, опережая ее последующие возможные мольбы, он откинул одеяло, позвал ее: – Идите ко мне!

Женщина не колеблясь бросилась на матрац, крепко прижалась к его телу. Всю ее трясло как в лихорадке, она то и дело тыкалась в него то коленями, то локтями, сухое горячее дыхание обжигало. Профессор подоткнул одеяло, просунул руку под голову, а второй рукой подхватил холодный, как ледышка, зад, и, преисполненный отеческой заботы, притянул к себе и стал баюкать как больного ребенка.

– Успокойся! Ну, успокойся. Ведь ничего страшного не произошло. Тебе, наверное, что-то приснилось.

Но ее по-прежнему колотило, будто в лихорадке. Он вспомнил, что в подобное состояние впала как-то одна из его подруг после того, как сообщила, что уходит от него, так как какой-то очень уж хороший парень предложил ей руку и сердце, ему же она, очевидно, безразлична, если он до сих пор не сделал ей предложения. Слава богу, Альфа хотя бы не плакала. Но что же так напугало ее?

Чем больше он ее успокаивал, тем больше усиливалась лихорадка, словно его голос высвобождал страх из тенет разума.

– Эй, юнга! Что с тобой? Возьми себя в руки. Чего доброго, описаешь меня.

Но она не слышала – тряслась, подвывала, объятая ужасом. Он схватил ее грубо за ноги, которыми она то и дело дрыгала, машинально зажал их меж своих ног. Стал массажировать ей плечи, спину. На мгновение вспомнил о симпатичных «сородинках» на одной из лопаток – только вот на какой именно? – и это обстоятельство только ожесточило его. Массаж стал походить на щипки. Однако ее тело оставалось по-прежнему напряженным. Рука же его устала. Надо было нести ее в каюту, силой влить в рот коньяку, напоить чаем. Но стоило ему подняться, как она вцепилась в него словно утопленница. Он почувствовал ее острые ногти даже сквозь толстую вязку пуловера и, потеряв опору, рухнул на нее всей своей тяжестью. Она же неожиданно хорошо знакомым образом стала устраиваться под ним, и он с еще большим остервенением стал мять теперь уже ее живот, грудь, пытаясь пробудить в себе желание. Но мысль, что, может быть, именно это и необходимо для того, чтобы вывести ее из состояния истерики, что это будет своего рода лекарством, была неприятна. Видимо, имитация любви успокаивала ее, и он продолжил, пока не обнаружил, что она хватает ртом воздух, как это бывает в последние мгновения любовного слияния.

Мысленно отметил, что такого у него еще не случалось. Без горечи отметил, как эти темно очерченные губы с благородной откровенностью и очарованием повторяли ритм спазмов, которые он ощущал под собой. В последующие дни и ночи он многократно будет пытаться добиться подобного, но редко успешно. В противном случае это означало бы, что его усилия щедро вознаграждены. Вдруг его внимание привлекли ее странно светящиеся зубы.

То ли от света луны, то ли от смешавшихся отражений моря и паруса, но когда женщина улыбнулась, зубы ее зафосфоресцировали, словно бы освещались ультрафиолетовой лампой. Он уперся ладонями в матрац и приподнялся над женщиной. Лихорадочно стал вспоминать состав зубной эмали, взглядом же продолжал искать ту часть лунного спектра, что могла так взаимодействовать с эмалью. Перенес тяжесть тела на одну руку, а второй взял женщину за подбородок, стал поворачивать голову влево-вправо, пытаясь определить, не играет ли здесь какой-либо роли угол освещения.

– Не закрывайте рот! – приказал он.

И только теперь она наконец открыла глаза и сказала:

– Как светятся ваши зубы!

Женщина излучала удивление и счастье.

Устыдившись, он лег рядом, поспешил обнять ее и успокоить: – А теперь спи. Спи!

Она послушно прильнула к нему и напрочь отринула его намерения обратиться за разъяснением к химикам и зубным врачам тихим и торопливым: «Люблю тебя, люблю тебя». После чего тело ее трогательно расслабилось. А он теперь уже снова жалел, что не может встать и взять зеркало, посмотреть, так ли именно сияют и его зубы. И ему снова стало стыдно. Проклятый рефлекс ученого силился раскрыть чудо природы, вместо того чтобы любоваться им. Но какова же во всем этом их доля участия? Ведь это было не просто отражение (профессор помнит, что сам он находился спиной к луне). Создавалось впечатление, что их тела как бы самостоятельно излучали этот свет…

7

Он уснул только на рассвете, обессилев от перенапряжения, все боялся разбудить Альфу во сне. А когда спросонок услышал скрип вантов, ощутил на шее аркан женских рук и устремленные на него лучистые глаза, давно бодрствующие.

Он встал, направился к мачте. Осмотрел паруса – розовые, как яблоневый цвет, от восходящего натужно-красного солнца. Окинул взглядом палубу и безбрежно раскинувшееся за нею море и демонстративно повернулся спиной к лучистым глазам, что смотрели на него с их примитивного ложа. И – чего только не сделает человек от волнения! – замахал руками, присел несколько раз, затем лег на живот и стал энергично отжиматься. Разумеется, когда мужчина его возраста начинает публично отжиматься, им руководит одно желание: продемонстрировать свою неувядающую силу, поскольку сам он уже поутратил в ней уверенность. Но тут он вспомнил ночной шепот-заклятие Альфы: «Люблю тебя, люблю тебя…», вновь увидел волшебное сияние ее зубов и подумал, что со стороны его усилия выглядят просто смешно.

– Советую вам сделать то же самое, – тем не менее порекомендовал он Альфе.

Женщина прыснула – он так и не понял, над чем она смеялась, – вытащила из-под одеяла обнаженные руки и потянулась. Контуры тела обозначились предельно четко (деликатное до сих пор поведение ее становилось явно вызывающим). Он недоумевал, что с ней вдруг случилось.

Словно бы прочитав его мысли, Альфа прикрыла плечи, однако складочки в уголках губ продолжали стыдливо намекать на что-то.

– Капитан, приготовьте душ для своего юнги?

– Если хотите, можем даже поплавать, – предложил он без особого энтузиазма, поскольку для этого надо было останавливать яхту, опускать якорь и специально для нее спускать на воду спасательную лодку, а он чертовски устал.

– Но я не умею плавать!

Ее признание удивило его и озадачило – ведь с какой уверенностью поднялась она по трапу на яхту.

– Вы сердитесь на меня или же чем-то разочарованы?

Дьявольские складочки затаились в ожидании.

– Я давно не питаю особых надежд на людей, и это предохраняет меня от разочарований…

– Какую великолепную истерику разыграла я ночью, а?

– Это был розыгрыш? – замер он.

– Боже, подобного ужаса я не испытывала никогда в жизни!

– Но из-за чего?

– Не знаю. Может, во сне я почувствовала, какая подо мной бездна? А потом, я отродясь не ступала ногой на судно.

Последние ее слова заставили его улыбнуться, выглядеть добрым. Однако доброта пока еще

не проснулась в нем.

Он резко вытащил на корму насос и душ, которые в случае необходимости легко превращались в огнетушитель, способный пропускать через широкую шляпку душа сильную водяную струю. Долго искал потаенное место для обустройства душевой, однако такового на яхте не нашлось, и пришлось ограничиться кормой.

Наконец мотор заработал, на корму пролился сноп дождя, и Альфа, весело взвизгнув, отскочила в сторону. Он не заметил, что она стояла рядом. Стояла, прижимая к животу вместе с полами махрового халата большую пористую губку и пузырек с шампунью. Когда же отпрыгнула в сторону, полы халата распахнулись и приоткрылось таинственное, притягательное…

– Готово, мойтесь. А я, чтобы не мешать, пока разберусь в каюте, – пробормотал он, вобрав в себя цветную роскошь халата, пышность губки и сексапильные линии пузырька, – все то, что должно было сделать более притягательной сокрытую от глаз таинственность…

Пока наводил порядок в каюте, он все силился вспомнить, рисовал ли кто из художников промежность женщины, какой она предстала сейчас перед ним. Пожалуй, нет, за исключением разве что этого немца Эрнста Фуке, который по-бёклински [3] наполнял ее загробной мистикой. Но дьявол знает, по каким причинам человек отделил ее от красоты, предал ее анафеме, хотя благодаря ей он и был рожден и именно она дает жизнь роду человеческому, а не красота…

Утренний туалет женщины длился достаточно долго, чтобы такой опытный холостяк, как он, мог не только застелить постель, накрыть на стол, но и заварить чай. И только тогда мотор наконец умолк. Профессор прошел в рубку и занялся приборами, чтобы дать возможность Альфе переодеться.