Скульпторша - Майнет Уолтерс

«А ведь история Олив, — рассуждала Роз, — становится все более загадочной и непонятной с каждым днем». Она припарковала машину возле дома двадцать два и принялась изучать его из окна. Мистер Крю говорил, что этот дом нельзя было продать. Вот она и представила себе некий полуразвалившийся замок из готического романа, который пребывал в заброшенности в течение целого года, со дня смерти Роберта Мартина. Дом, проклятый и обреченный хранить в себе призраков после того ужаса, который произошел когда-то на его кухне. В действительности все оказалось по-другому. Перед ней стоял симпатичный одноквартирный особнячок, имеющий общую стену с соседями, недавно выкрашенный и ухоженный. Под окнами, в наружных ящиках для растений приветливо кивали розовыми, белыми и красными цветками кустики герани. «Интересно, кто купил этот дом? — рассуждала про себя Роз. — Тот, у кого хватило на это смелости? Или наоборот, наглости? Кто согласился жить по соседству с привидениями семейной трагедии?» Она еще раз проверила адрес, который выискала утром в старых заметках в подвале архива одной местной газеты. Ошибки быть не могло, поскольку у нее имелся еще и черно-белый снимок «Дома ужасов», как его обозвал один корреспондент. Дом на фотографии был точно такой же, отсутствовали только ящики с геранью.

Роз вышла из машины и перешла улицу. На ее звонок никто упорно не отвечал. Тогда она перешла к соседской двери и попробовала счастья здесь. Вскоре ей открыла молодая женщина с сонным годовалым ребенком на руках.

— Слушаю вас.

— Здравствуйте, — уверенно начала Роз. — Мне очень неловко беспокоить вас. — Она указала рукой вправо. — Мне, в общем-то, хотелось бы поговорить с вашими соседями, но там, кажется, сейчас никого нет. Вы не могли бы помочь мне? Вам известно, когда они вернутся?

Женщина выставила вперед ногу, чтобы переместить вес младенца на бедро, и принялась сверлить Роз пронзительным взглядом.

— Там нечего смотреть, видите ли. Вы понапрасну теряете свое время.

— Простите?

— Они внутри сломали все перегородки и заново отремонтировали весь дом. Теперь у них там все по-другому, и довольно мило. И нечего там смотреть. Нет там ни кровавых пятен, ни призраков по ночам, ничего нет. — Она прижала головку ребенка к плечу — непроизвольный, собственнический жест, который должен был означать нежную материнскую любовь и уж никак не сочетался с явной враждебностью в ее голосе.

— А знаете, что я думаю? Вам лучше всего обратиться к психиатру. Именно такие, как вы, должны лечиться. — И она приготовилась захлопнуть дверь.

Роз подняла руки вверх, словно сдаваясь, и примирительно улыбнулась.

— Я приехала сюда вовсе не для того, чтобы таращиться на этот дом, — пояснила она. — Меня зовут Розалинда Лей, и я работаю в сотрудничестве с адвокатом покойного мистера Мартина.

Женщина бросила в сторону журналистки подозрительный взгляд.

— Неужели? А как его зовут?

— Питер Крю.

— Ну, это вы могли вычитать в газетах.

— У меня есть письмо от него. Хотите, я вам его покажу? К тому же, оно объяснит, кто я такая.

— Давайте.

— Оно в машине. Я сейчас. — Она быстро вынула из багажника свой кейс, но когда вернулась к дому, то обнаружила, что дверь уже закрыта. Роз несколько раз позвонила и прождала на пороге десять минут, но было очевидно, что молодая женщина на имеет никакого желания открывать ей. Со второго этажа послышался детский плач. Потом Роз услышала, как пытается успокоить свое чадо мать, поднимающаяся к малышу по лестнице. Ругая себя на чем свет стоит, Лей вернулась в машину и, сев за руль, принялась обдумывать свой следующий шаг.

Газетные вырезки ничего не дали. Ей нужны были имена и фамилии: друзей, соседей, даже школьных учителей, которые могли бы раскрыть кое-какие подробности. Но местная газета, впрочем, как и любая центральная, просто сделала из происшествия сенсацию, не раскрывая читателю никаких подробностей из жизни Олив, а также не объясняя, почему молодая женщина так поступила. В заметках присутствовали и «цитаты» — фразы, якобы произнесенные безликими и безымянными соседями, но при этом очень мудрыми и рассудительными. Но они были настолько стандартными, что Роз не зря подумала, будто все это — только работа воображения самих журналистов.

«Нет, я ничуть не удивлена произошедшим, — рассказала одна соседка. — Шокирована, да, но не удивлена. Она была очень странной девочкой, замкнутой, недружелюбной, всегда держалась обособленно. Совсем не похожа на свою сестру. Та — симпатичная, общительная. Мы все очень любили Эмбер».

«Родители всегда считали ее трудным ребенком, — заявил другой сосед. — Она ни с кем не заводила дружбу. Наверное, стеснялась своих размеров. Но, кроме того, у нее был такой взгляд, которого вы не встретите у нормальных людей».

Кроме самой сенсации, писать было не о чем. Не было никакого полицейского расследования — Олив сама позвонила и призналась в содеянном в присутствии своего адвоката, после чего ей было предъявлено обвинение. Но поскольку она сама взяла на себя вину, суд был коротким, нельзя было зацепиться ни за каких друзей или просто знакомых. Да и сам приговор уместился в одну строчку: двадцать пять лет за жестокие убийства. Все происшествие, казалось, окутала какая-то журналистская апатия, словно все они договорились между собой. Из пяти основных вопросов журналистского кредо: где? когда? что? кто? и почему? — Первые четыре были раскрыты сразу же. Все знали, что случилось, кто это сделал, где и когда. Но никому не было известно, почему. Да никто особенно и не пытался это узнать, и в этом тоже заключалась очередная загадка. Неужели одно только поддразнивание могло настолько взбесить молодую женщину, чтобы она искромсала на кусочки своих родных?

Вздохнув, Роз включила магнитолу и поставила кассету с записями Паваротти. «Плохой выбор», — пронеслось у нее в голове. В салоне зазвучала песня «Никто не спит», неся с собой воспоминания о том лете, которое она с удовольствием бы позабыла. Странно, как только одна мелодия может вызвать в памяти столько всего. Правда, дорога к разводу была проложена скорее через телевизор, а Паваротти возникал только в начале и конце каждой ссоры. Роз могла перечислить все основные моменты каждого футбольного матча первенства за мировой кубок. Тем летом у них была самая настоящая война с небольшими перерывами. Как было бы здорово, если бы все закончилось именно тогда. Но нет же, она предпочла продолжать их отношения и дальше, пока все не закончилось ужасно.

В доме под номером 24, справа от бывшего владения Роберта Мартина, у окна отодвинулась тюль. Это не могло ускользнуть от зоркого глаза журналистки. Может быть, стоит подождать, и ей повезет? А вдруг тюль вот так же отодвигалась и в тот памятный день, когда Олив взяла в руки топор? Между домами имелось небольшое пространство, которое занимали гаражи, но все равно жители коттеджа номер 24 могли что-то слышать. Потянулась к топору Олив Мартин, крошка наша, — и в крови лежит мамаша… Эти надоедливые слова снова завертелись у нее в голове, как часто случалось в последние дни.

Роз смотрела на дом Мартина, но уголком глаза продолжала наблюдать за окном, в котором шевелилась тюль. Она снова задвигалась, видимо, прижимаемая чьей-то рукой, и внезапно Роз почувствовала раздражение к неизвестной особе, которая так бесстыдно сейчас шпионила за ней. Видимо, этому человеку больше было нечего делать, как столько времени смотреть за журналисткой. Интересно, что за любопытная старая вешалка обитала в этом доме. Наверное, это выжившая из ума старая дева, которая только и живет тем, что подсматривает за жизнью других. Или тоскующая домохозяйка, которой нужно найти повод для сплетен? Но тут что-то словно щелкнуло в голове Роз, переключилось, как переводятся стрелки на железнодорожном полотне. Ну конечно же, именно такая любопытная личность ей и была нужна! Почему только она не сообразила сразу? Да, надо побеспокоиться о собственном состоянии рассудка. Роз так долго пребывала в состоянии апатии, что, кроме футбольных матчей, не реагировала уже больше ни на что.

* * *

Дверь открыл невысокий сморщенный хрупкий старичок с прозрачной кожей и сутулой фигурой.

— Проходите, проходите, — гостеприимно предложил он, подталкивая Роз вглубь коридора. — Я слышал ваш разговор с миссис Блэр. Она не станет с вами беседовать. Но я могу вас успокоить: вы ничего не потеряли. Она совсем не знала ту семью, и даже не разу не поговорила со стариной Бобом, насколько мне известно. Что я могу о ней сказать? Наглая женщина. Впрочем, это типично сейчас почти для всей молодежи. Все они хотят получать побольше, ничего при этом не делая.

Он продолжал что-то бормотать, ведя Роз в гостиную.

— Ей не нравится жизнь в бассейне для золотых рыбок, но только она забывает о том, что этот дом они приобрели за бесценок. Тед и Дороти Кларк быстро продали свой дом, потому что не смогли здесь больше оставаться. Что я могу еще добавить? Неблагодарная девочка. А представьте себе, каково все это нам, тем, кто прожил здесь всю свою жизнь. Нам никто никаких выгодных сделок не предлагает. Приходится мириться с тем, что имеем. Разве я не прав? Да вы присаживайтесь, пожалуйста. Присаживайтесь.