Песни каторги. - В. Гартевельд

Вот какой песне в наше время удалось попасть во вкус потребителей настолько, что нам привелось заметить несколько сортов ее с обычною фабричного набойкою; основа гнилая и проклеенная, уток линючих цветов и красок, и в Москве, и в Сибири, и в Кавказе, и в Саратове. Песня стала и любимою и распространенною; редкой другой песне доставалась такая счастливая доля, несмотря на то, что за нею нет никаких достоинств, каковыми красятся старинные, настоящие народные песни. В этой пародии на русскую песню нет уже искреннего чувства и поэтических образов, хотя и замечается тонический размер и рифма. Между тем такого склада песням, с конца прошедшего столетия, судьба судила занять чужое, не принадлежащее им место, как бы в доказательство того, что народ уже успел забыть старые образы и приемы, самобытные и художественные, и потянулся к новым, искусственным и прозаическим. Во всяком случае, нельзя не видеть в этом явлении упадка поэтического чутья и художественного вкуса в силу причин, исключительно не зависевших от народа. С такими ли красками подходили к своим идеалам прежние народные певцы и так ли легко отходили от них прежние люди? Для образца представляем одну старинную песню (записанную в Саратовской губ.), получившую вдохновение и содержание свое в том же источнике, из которого вытекла и новая тюремная песня, — близкая свойственница новомодным лакейским, трактирным и фабричным песням:

Еще сколько я, добрый молодец, не гуливал.Что не гуливал я, добрый молодец, не похаживал,Такова я чуда-дива не нахаживал,Как нашел я чудо-диво в граде Киеве:Среди торгу-базару, середь площади,У того было колодечка глубокого,У того было ключа-то подземельного,Что у той было конторушки Румянцевой,У того было крылечка-у перильчата, —Уж как бьют-то добра молодца на правеже,Что на правеже его бьют,Что нагого бьют, босого и без пояса,В одни гарусных чулочках-то, без чоботов:Правят с молодца казну да монастырскую {1}

  Из-за гор-то было гор, из-за высоких, Из-за лесу-то было лесочку, леса темного, Что не утренняя зорюшка знаменуется, Что не праведное красно солнышко выкатается: Выкаталась бы там карета красна золота, Красна золота карета государева. Во каретушке сидел православный царь, Православный царь Иван Васильевич. Случилось ему ехать посередь торгу; Уж как спрашивал надежа — православный царь, Уж как спрашивал добра молодца на правеже: «Ты скажи-скажи, детина, правду-истину: Еще с кем ты казну крал, с кем разбой держал? Если правду ты мне скажешь — я пожалую, Если ложно ты мне скажешь — я скоро сказню. Я пожалую тя, молодец, в чистом поле Что двумя тебя столбами да дубовыми, Уж как третьей перекладиной кленовою, А четвертой тебя петелькой шелковою». Отвечат ему удалый добрый молодец: «Я скажу тебе, надежа — православный царь, Я скажу тебе всю правду и всю истину, Что не я-то казну крал, не я разбой держал! Уж как крали-воровали добры молодцы, Добры молодцы, донские казаки. Случилось мне, молодцу, идти чистым полем.

 Я завидел в чистом поле сырой дуб стоит, Сырой дуб стоит в чистом поле кряковистый. Что пришел я, добрый молодец, к сыру дубу. Что под тем под дубом под кряковистым, Что казаки они дел делят, Они дел делят, дуван дуванили. Подошел я, добрый молодец, к сыру дубу, Уж как брал-то я сырой дуб посередь его, Я выдергивал из матушки сырой земли, Как отряхивал коренья о сыру землю. Уж как тут-то добры молодцы испугалися: Со дели они, со дувану разбежалися: Одному мне, золота казна досталася, Что не много и не мало — сорок тысячей. Я не в клад-то казну клал, животом не звал, Уж я клал тое казну во большой-от дом, Во большой-от дом, во царев кабак».

Вот те песни, которые нам удалось слышать в Сибири от ссыльных, или собственно тюремные песни:

I

 При долинушке вырос куст с малинушкой (или с калинушкой) На кусточке ли (или на калинушке) сидит млад соловеюшко, Сидит, громко свищет. А в неволюшке сидит добрый молодец, Сидит, слезно плачет; Во слезах-то словечушко молвил: — Растоскуйся ты, моя любезная, разгорюйся! Уж я сам-то по тебе, любезная, Сам я по тебе сгоревался. Я от батюшки, я от матушки Малой сын остался. «Кто тебя, сироту, вспоил, вскормил?» — Вскормил, вспоил православный мир, Возлелеяла меня чужая сторонка, Воскачала-то меня легкая лодка. А теперь я, горемышный, во тюрьму попал, Во тюрьму попал, тюрьму темную.

II

 Из-за лесу, лесу темного, Из-за гор, гор высоких, Выплывала лодка легкая. Ничем лодочка не изукрашена, Молодцами изусажена; Посередь лодки бел шатер стоит; Под шатром-то золота казна; Караульщицей красна девица, Девка плачет, как река льется; У ней слезы, как волны бьются. Атаман девку уговаривает: — Не плачь, девка, не плачь, красная! «Как мне, девушке, не плакати? Атаману быть убитому, Палачу (есаулу?) быть расстреляну! А мне, девушке, тюрьма крепкая И сосланьице далекое. В чужедальнюю сторонушку, Что в Сибирь-то некрещеную!»

III

 Ты воспой, воспой, Жавороночек, На крутой горе, На проталинке. Ты утешь-ка, утешь, Меня, молодца, Меня, молодца Во неволюшке, Во неволюшке, В каменной тюрьме, За тремя дверьми За дубовыми, За тремя цепями За железными. Напишу письмо К своему батюшке, — Не пером напишу, Не чернилами, Напишу письмо Горючьми слезьми. Отец с матерью Отступилися: «Как у нас в роду Воров не было, Ни воров у нас, Ни разбойников».

IV

Уж ты, гуленька мой голубочек,Сизокрылый ты мой воркуночек!Отчего ко мне, гуленька, в гости не летаешь?Разве домичка моего ты не знаешь?Мой домик раскрашенной: ни дверей нет, ни окошек,Только печка муровая, труба дымовая.Как во трубочку дымок повевает,А у моей любушки сердце занывает.Ах вы, нянюшки-мамушки!Вы берите ключи золотые,Отпирайте замки вы витые,Вынимайте вы уборы дорогие.Вы идите к чиновникам с поклоном —Выручайте, дружки, из неволи!Или голоску моего, гуленька, ты не слышишь:Мой громкой голос ветерком относит?Или сизые твои крылья частым дождем мочит,Холодным осенненьким сверху поливает?Как не ласточка кругом саду летает,Не касаточка к земле низко припадает,А про мое несчастьице, видно, не знает:Будто я, добрый молодец, во тюрьме сижу, во неволе.Что никто-то, никто ко мне, доброму молодцу,Не зайдет, не заедет, никто не заглянет.Тут зашла-зашла к нему гостюшка дорогая,Вот его-то любушка милая;Не гостить зашла, а проведать.Уж ты, любушка, ты моя радость дорогая,Выкупай ты меня Бога для из неволи!Не жалей ты своих цветных уборов:Ты сходит-ка, сходи в дом к прокурору,Попроси ты его слезно, попрошай-ка:Не отпустит ли он меня, молодца,На вольной свет погуляти,Свое горе лютое разогнати? {2}

V

 Соловейко ты мой, соловейко, Разнесчастный ты мой соловейко! Ты не вей себе, не вей себе теплого гнездышка, Не вей при дорожке, А совей-ка лучше его при долине: Там никто его, никто не разорит И твоих малых детушек никто не разгонит. Как у Троицы было под горою, За каменною было за стеною, Там сидит, сидит добрый молодец, Он сидит, сидит в каменной тюрьме; Он не год сидит, он не два года. Что никто к нему, разудалому, Никто не зайдет, никто не заедет. Тут зашла к нему гостюшка дорогая, К нему матушка его родная; Не гостить зашла, а проведать: — «Каково-то тебе, сыну милому, Во тюрьме сидеть, во неволюшке? Во тюрьме сидеть за решетками, За решетками за железными?» — Ах ты, матушка, ты, родимая! Ты сходи, сходи к прокурору в дом, Попроси-ка ты его милости, Не отпустит ли меня, доброго молодца, На свет белый погулять еще?

VI

 Привелось мне, доброму молодцу, Ехать мимо каменной тюрьмы. На тюремном-то на белом окошечке Сидел добрый молодец: Он чесал свои русы кудерушки, Частым белым гребешком. Расчесавши свои русы кудерушки, Сам восплакал слезно и сказал: «Вы подуйте-ка, буйны ветры, На родиму сторону! Отнесите-ка вы, ветры буйные, Моему батюшке низкий поклон, Как моей родимой матушке челобитьице! А жене молодой вот две волюшки: Как первая воля — во вдовах сиди, А вторая воля — замуж пойди! На меня-то, молодца, не надейся, У меня-то, молодца, есть своя печаль непридумная: Осужден-то я на смертную казнь, К наказанью ль кнутом да не милостному [33].

VII

 Ты не пой-ка, не пой, млад жавороночек, Сидючи весной на проталинке, На проталинке — на прогалинке. А воспой-ка, воспой, млад жавороночек, Воспой-ка, воспой при долине. Что стоит ли тюрьма, Тюрьма новая, Тюрьма новая, дверь дубовая; Что сидит ли там, сидит добрый молодец, Он не год сидит, он не два года, Сидит ровно семь годов. Заходила к нему матушка родная! «Что я семь-то раз, семь раз выкупала, Что и семь-то я, семь тысяч потеряла, Что осьмой-то, осьмой-то тысячи не достало».

VIII

Сад ли мой, садочек,Сад зеленый виноград!Отчего садик поблек? —В саду Ванюшка гулял,Красных девок забавлял,Во победушку попал,Во победу, во нужду:В крепку каменну тюрьму.Под окном Ваня сидел,С конем речь говорил:«Ах ты, конь мой вороной,Конь, добра лошадь моя!Ты не выведешь меняИз победы, из нужды,Из крепкой каменной тюрьмы».Как солнце на восход, —Ведут Ваню на допрос.Поперед палач с плетьми,Позаде жена с детьмиУливается слезами.«Ах ты, женушка моя!Жена, барыня моя!Чем дарила палача?» —Со белой шеи платком,Со правой руки кольцом. —Красно солнце на закат,Ведут Ванюшку назад.

Сопоставляя эти песни рядом, мы видим в них разительное сходство в основных мыслях: одна служит основанием другой. Если источник этих песен лежит в думах заключенников русских тюрем (где они, по всему вероятию, и придуманы), то, тем не менее песни эти любимые и у сибирских арестантов. Одна песня (№ IV) даже до такой степени освоилась в Сибири, что ее там признают все за свою, называют сибирскою национальною и знают ее и поют все, начиная с тюремных казарм и крестьянских изб и кончая богатыми кабинетами и гостиными богатых купцов и золото- промышленников. Эта — одна из самых известных и распространенных песен в Сибири, несмотря на то, что коренной сибиряк вообще петь не охотник, мало знает песен и почти ни одной своей не придумал. Сибирскою можно назвать упомянутую песню разве потому только, что сибиряки несколько изменили напев, отличающийся от русского боль- шею тоскливостью (к тому же он и растянутее). Творчество в Сибири, по-видимому, не шло дальше того, что завещано Россиею, и остановилось, удовлетворенное старыми русски- ми образцами. Взамен того, в Сибири заметно явление противоположного свойства: там из готового материала составляются новые песни, в которых начало взято из одной, конец приставлен из другой. Эта перетасовка и перекройка стихов — дело обычное у арестантов, примеры мы укажем ниже. Вот, между прочим, один, отвечающий сразу трем песням, помещенным нами под №№ III, IV и V. В России III песне отвечает следующая, очень распространенная: