Библейский зоопарк - Линор Горалик

Бегемот в Ветхом Завете — это какое-то очень большое животное. У него, возможно, есть витые рога. Или нет. И, кажется, он ест траву. Или нет. Его хвост напоминает кедр. Или нет. Предполагается, что он может выпить реку. Но без гарантий. Словом, «бегемот» — это, судя по всему, самое настоящее Б-г знает что.

Если у вас, в свою очередь, есть проблемы с идентичностью — израильтяне помогут вам определиться. Им лучше знать, кто вы, зачем вы тут и как с вами надлежит обращаться. Скажем, в Рехавии как-то завелся кот, живущий на заборе. Спит, мурлычет, ест принесенную местными жителями еду, с забора не сходит. Дети повесили табличку: «Здесь живет кот Сим-Сим». Толстый такой кот Сим-Сим, и с каждым днем все толще и толще. По Рехавии гуляет прекрасный музыкант Рафи Т., большой патриот своего района. Показывает хайфским гостям каждый кустик, где тут совы жили, а теперь чего-то улетели, где чуть ли не единственное во всем Израиле бутылочное дерево растет. А вот это наш кот Сим-Сим, живет на заборе. «Рафи, это кошка». — «Да ладно вам, посмотрите на его морду, это кот». — «Рафи, я ветеринар, я тебе клянусь, это кошка!» — «А я тут живу и клянусь тебе, что это кот!» — «Рафи, ну зайди ты со стороны хвоста! Ну это правда кошка!» — «Вот вы приперлись и рассказываете мне, понимаешь… Кот, кот». От хохота хайфских гостей последняя сова с возмущенным воплем «Мамм-м-м-маш!» взмывает в воздух и покидает Рехавию. «Рафи, эта кошка беременна!» — «Это кот, козлы!» — «Ребята, кажется, она рожает!» — «Вот! Вот! Это вы ее своими воплями довели!» Впрочем, в ответ на попытку рассказать израильтянину, кем именно он должен себя считать, можно огрести в глаз салфетницей — или еще как. Вот мальчик Даничка в составе небольшой семейной констелляции: мама, папа, американский дедушка — приходит в книжный магазин. При наличии четырех бабушек дедушке нечасто достается Даничка, поэтому Даничка может из дедушки печень вынуть — дедушка будет только счастлив. Дедушка хочет подарить Даничке книжек, Даничка бежит к полке с «Сумерками» и начинает вокруг них скакать. Дедушка листает черные кровавые томики; он не готов высказываться вслух по поводу Даничкиного выбора, но один вопрос все-таки очень его мучает. «Почему ты хочешь их на иврите? — недовольно спрашивает дедушка. — Совсем небольшое усилие — и ты мог бы прочитать оригиналы на английском». Даничка делает невинное лицо и произносит с интонацией хорошего ребеночка, способного в своей душевной чистоте говорить только правду: «Because I grew up a lazy little Moroccan!» «Лапочка моя! — говорит Даничкина смуглая красавица мама с интонацией хорошего ребеночка, способного в своей душевной чистоте говорить только правду. — Кисочка моя!»

Какими именно израильтянками считают себя двухметровые эфиопские красотки, охраняющие вход в центральную автобусную станцию Хайфы и изумленно спрашивающие у каждого, кто протягивает им сумку для досмотра: «Ой! Кто это там шевелится?!», чтобы насладиться изумлением пассажира. Каким именно израильтянином считает себя один из ведущих израильских кинопродюсеров, с интересом оглядывающий Иерусалим в районе торгового центра «Мамилла» и замечающий: «Какое стало милое место! Почти как Тель-Авив!»? Какой именно израильтянкой полагает себя очень веселая и очень бойкая русская девочка в длинном бедуинском платье, с огромными звенящими серебряными серьгами, готовящая лафы с лабане и заатаром[22] в популярном бедуинском ресторане под открытым небом недалеко от Беэр-Шевы? Вот в галерее наивного искусства Gili есть куратор, который с удовольствием объясняет посетителям, что именно хотел сказать тот или иной наивный художник. И, в частности, почему у любовно выписанного израильским художником Ф. верблюда шея, как у жирафа: «Это верблюд поставлен перед выбором. Он может быть просто верблюдом, а может высоко поднять голову и стать лучшим верблюдом. Он может преобразоваться в осознающего себя верблюда». И действительно: обычно козы, скажем, едят листву с нижних веток, верблюды — со средних веток, а жирафы — с верхних веток. В то время как осознающий себя верблюд может, конечно, есть все понемножку.

Оптимистичные голуби

Откуда же исходит премудрость?

И где место разума?

Сокрыта она от очей всего живущего

и от птиц небесных утаена.

(Иов 28:20–21)

Очень известный французский фокусник, звезда магической сцены, человек, привыкший примерно к любым реакциям публики на его работу, рассказывает о своем израильском турне, захлебываясь от восторга: израильтяне сумели его удивить. Он вел номер, все шло отлично, публика принимала его ласково и живо, — словом, «контакт».

— Назовите мне любое случайное число! — выкрикнул фокусник со сцены.

Ничего не произошло.

— Любое случайное число! — повторил изумленный фокусник.

И тогда голос из публики осторожно спросил:

— А вам зачем?..

История дала израильтянам много поводов быть осмотрительными, а израильская осмотрительность, в свою очередь, стала основой двух уникальных свойств местного характера: израильской тревожности и израильского оптимизма. Вот у архитектора Б., построившего в Израиле половину юга и преподающего в Тель-Авиве историю баухауса[1], котик Лотреамон выпал из окна седьмого этажа. Котика зовут Лотреамон, потому что он нигилист: он твердо уверен, что всё бессмысленно, а что небессмысленно — то глупо, а что не глупо — тому надо яростно противостоять. Архитектор Б. и его жена терпят Лотреамона за то, что он возвращает им вкус к жизни: по сравнению с его взглядами на мир они чувствуют себя позитивистами и оптимистами. Естественно, Лотреамон отрицал ценность мира за пределами квартиры и ни разу не почтил собою подоконник — ровно до тех пор, пока тревожный архитектор Б. не затянул окна сетками на случай, если котику все-таки захочется упасть с седьмого этажа. В тот же вечер котик, конечно, прогрыз сетки и упал с седьмого этажа. Поседевший за полчаса архитектор Б. нашел котика на веранде соседнего кафе: Лотреамон презрительно отворачивался от миски с тунцом. Да и в целом создавалось впечатление, что на Лотреамоне падение не сказалось: по крайней мере, в лучшую сторону он не изменился, а хуже, по глубокому убеждению друзей и знакомых архитектора Б., этот кот стать не мог. Однако тревожный архитектор Б., конечно, вызвал ветеринарную «скорую». «Скорая» приехала через девять минут. Навстречу тревожному израильскому архитектору Б. вышел тревожный израильский ветеринар и сразу сказал:

— Ловите же скорее пациента! Я не могу его ловить, я боюсь навредить ему в процессе.

На что тревожный израильский архитектор растревожился еще сильнее и спросил:

— А чем ему можно навредить в процессе?

— Ой, — сказал тревожный израильский фельдшер, — есть столько вариантов! Сместить позвонок можно. Ногу ему сломать. Неловко ухватить за шею и придушить случайно. Или, скажем, надавить на аппендикс неудачно. Столько всего может быть плохого. Поэтому я никогда не ловлю пациента. Сами ловите пациента.

— Я не могу при таких обстоятельствах ловить пациента! — затрепетал тревожный израильский архитектор. — Я нервничаю!

— А я, по-вашему, не нервничаю? — занервничал тревожный израильский ветеринар. — Я тут уже пять минут и еще не видел пациента! Я нервничаю!

— Ну так и ловите его!

— Не могу! Пока я не начал осмотр, за пациента отвечаете вы! Идите и ловите его!

— Я не могу, я нервничаю!

— Вот же ужасный человек! Зачем только такие люди заводят пациентов!

Все это время Лотреамон лежал в палисаднике моего дома и с наслаждением грыз трехногий садовый стул, — облюбовав его, видимо, за особо вопиющую несъедобность. Я не люблю нигилистов и люблю этот лишенный одной конечности стул: он напоминает мне о том, что бедность — не порок. Кроме того, я не знала, что Лотреамон — пациент; он выглядел обычной наглой тварью, обижающей бедного деревянного инвалида. Поэтому я взяла Лотреамона и отнесла его домой, к тревожному архитектору.

— Ну вот, — печально сказал после осмотра тревожный израильский ветеринар. — С пациентом все хорошо, зачем вы заставили меня беспокоиться?

— Потому что мне тоже показалось, что с пациентом все хорошо, — сказал тревожный израильский архитектор. — Не может же все быть хорошо?

И тут эти достойные люди, кажется, впервые посмотрели друг на друга с пониманием.

— Да, — сказал ветеринар, — в таких обстоятельствах я бы тоже вызвал «скорую». Ладно, идите, ловите пациента еще раз, я ему рецепт напишу.

— Да зачем же его для этого ловить-то?! — возмутился архитектор.

— Не знаю, — сказал ветеринар. — Вдруг с тех пор что-нибудь изменилось к худшему? Я нервничаю.

Все время, пока Ноева голубка спасала человечество, её «+1» торчал на ковчеге как дурак.