Императрица Фике - Всеволод Иванов

Архитектор сам показывал русским рабочим и мастерам, как месить глину, как ее обжигать, чтобы надежны, плотны и легки были кирпичи, выработал форму кирпича. Показывал, как надо растворять известь в твориле, чтобы кладка была так прочна, что сам кирпич скорей лопнет, не выдержав груза веков, но известковые швы останутся целы. И москвичи, с руками в мозолях от топоров, понимавшие тонко гармонию деревянных зданий, изумительно чувствовавшие, как сочетается стихия рубленого венца с вздымающимся над землей шатром, венчаемым резным князьком с конскими или медвежьими головами на воротах, с резными наличниками на окнах, с деревянными крыльцами, учились теперь искусству каменной архитектуры.

Окруженный толпой этих чутких дровяных зодчих, архитектор итальянец Родольфо выводил каменные своды, легкие и в то же время прочные, показывая им и совершенствуя их талантом то высокое искусство стройки, которое, зачавшись в солнечной Элладе, развилось в базиликах и храмах Италии и Рима.

От утра и до ночи бродил мессир Родольфо по лесам вокруг растущих стен Успенского собора, смотрел, как со всех сторон и за Москва-рекой свободно синеют леса, расстилаются луга и поля, как всходят, клубятся и тают в светлом небе белые облака. Слушал бодрые крики, голоса работных людей, скрип воротов, поднимающих на стены кирпичи, известковый раствор. Рождалась новая, неведомая пока жизнь!

На стройку часто жаловал сам великий князь Иван Васильевич. Так за тысячу лет до этого царь Юстиниан посещал стройку великой Софии Константинопольской, как это описал подробно Павел Силенциарий. Иван Васильевич и Софья, как Юстиниан и Феодора, оба накидывали холщовые плащи, а Софья повязывала голову белым платком.

Стоя на лесах собора, наблюдая за спорой работой, Софья перебрасывалась с мужем лишь отрывистыми замечаниями. Она не говорила на людях, она внутренне ликовала. В далекой лесной земле понемногу, медленно, но прочно возрастало то, что она так любила.

Через четыре года работы Успенский собор стал наконец во всей своей красоте — прочно, опертый на четыре могучие колонны. Фрески застлали стены и колонны переливным ковром. Пятиярусный иконостас заблестел золотой резьбой. Окаменевшей своей музыкой Успенский собор запечатлел стройные души создавших его людей.

И москвичам по душе пришлось новое строительное искусство. Бородатые мужики, отдыхая на лесах, аж дивились огромности форм, которые сами же создавали, испытывали радостную гордость, понимая полет ввысь мощных столбов, сияние золотых куполов, сходящихся, истончающихся в крест, словно тающих в небе, в облаках, в звонах дорогих колоколов, прозревали свои новые возможности.

За собором Успенским встал Благовещенский, потом Архангельский… Кремль рос, обстраивался, словно прирастал, и росла семья великого князя. Софья рожала и рожала детей — Федосью, Елену, Василия, Гавриила, Юрия, Димитрия, еще Федосью, Семена, Андрея, Евдокию…

А при новых соборах стало невозможным убожество старых стен Кремля, покосившихся в своих пряслах, подпертых инде бревнами, прокопченных дымом печей и пожаров, да кое-где и просто готовых рухнуть: драгоценные камни требуют себе оправы, и соборы требовали красивых каменных стен.

Было уже кому строить их. Византийцы, итальянцы и немцы стаями, как птицы на весеннем перелете, летели в Москву, где их ждали широкие возможности в работе. Въехал на Москву престарелый Иоанн Палеолог Рало, со всей семьей и его взрослые сыны с семьями же. Приехал константинопольский боярин Федор Ласкарие с сыном Димитрием. Приехал Петр Антоний, архитектор, с учеником Замантонием, приехал пушечный мастер Яков с женой, пушечник тоже Павел Дебосис, серебряник Христофор — грек — с двумя учениками, мастер Олберт из Любека, мастер Карл с учениками из Милана, мастер резных дел Райко — венецианец, грек Арганнагой, приехал капеллан белых чернецов Августинского ордена Иван Спаситель, что потом сложил духовный сан и женился на москвичке, приехал стенных дел мастер грек Мануил Ангел. Да много еще приехало их — славных мастеров палатных, каменных, стенных дел…

Вставали по одной башни Кремля — не в один день Москва строилась!.. Встала башня Свибловская, с тайниками да с подземными ходами, что построил Антоний Фрязин; за этой — башня над Боровицкими воротами, потом башня над воротами Константино-Еленинская. Марко Итальянец построил башню Фроловскую. Встала башня Беклемышевская, потом башня над воротами над рекой Неглинной — Собакина. Башни стали соединяться стенами, а тогда увидели, что старые дворцы в Кремле рушили красоту общего вида.

Пошла затем и стройка каменных палат по образцу Константинополя и Рима. Выросла Грановитая палата, сводчатая, расписанная. И удивительным теперь стало казаться не то, что начинались стройки, а то, как быстро они заканчивались, и то, что дальше уже нельзя, невозможно было не строить.

Кремль на холме, на остроге между Москва-рекой да Неглинной-рекой стал, как белокаменный, золотой да цветной остров среди моря деревянных изб Москвы, отделенный от них рекой Неглинной да канавой от Красной площади. Над Неглинной, над канавой стояли еще, стучали, шумели, работали день-деньской мельницы да торговали тысячи лавок и ларьков с разным товаром. И вышло от великого князя Ивана Васильевича Московского повеление:

— Снести напрочь вокруг Кремля все строения для того, чтобы не мешали бы они видеть его красоту, да еще, чтобы жестокие пожары московские не забрасывали туда своих головней и искр, убрать все лавки, дома, церкви, мельницы на 109 сажен вокруг новых стен Кремля.

И это было опять новое для Москвы: государство предъявляло свои особые, высшие права, показывало свою особую силу, несло высокую красоту. Заворчали впервые по Москве старики, что-де кто вокруг Кремля место расчищает — неправо дело творит… Беда-де это для всей земли! Стали ломать да валить вокруг Кремля церкви, нарушать старые кладбища. К чему? Кости-де мертвых, что там лежали, правда, вынуты, унесены на Дорогомилово, ну, а телеса-то тут остались, в земле, они разошлись в персть, в землю. И на тех-де перстяных местах нынче стала Софья-княгиня сады садить! Где престолы церковные стояли да жертвенники, ныне те места не огорожены, ино-де и собаки на то место ходят, да и всякий скот… Ох, к худу все это!

Глава 4. Забота новгородская

Росла, строилась Москва.

Особенно одолевали теперь Ивана Васильевича две заботы: Новгород Великий да Ордынское царство… Чего и Кремль строить, если тех забот не избыть!..

Господин Новгород Великий гвоздем сидел в груди Москвы, Ордынское царства охватывало собой всю русскую землю негасимым тревожным полымем вот уже близко триста лет.

И беды те надо было избыть так, чтобы ничего самим не потерять, чтобы еще крепче стать от этого. Решить сперва надо было дело с Господином Великим Новгородом, ввести его вольные земли накрепко в силу и оборону Москвы — тогда можно было бы переведаться и с ордынским царем.

А велики же земли были у Новгорода — и побережье у Варяжского моря, и на север к Студеному морю, и Заволочье; и к самому Каменному поясу — Уралу, к Вятке — Хлыновому… Да и Господин Великий Псков был с Новгородом одного поля ягода — он тоже не по душе был новой Москве.

На Москве государь сидит великий, а на Новгородской да на Псковской землях мужики вечем правят, с западными землями торгуют, сами они обыкли своими князьями ворочать, воли своей избыть никак не хотят. Уже однова Иван Васильевич ходил войной на Новгород Великий, перед тем как Софье прибыть на Москву. Московские рати с кличем; «Москва! Москва!» — уже громили новгородцев на реке Шелони. Уже посажены были туда московские великокняжьи наместники. Однако Новгород тогда разорен не был: это было бы разорением самой русской земли.

Иван Васильевич, отъезжая тогда от Новгорода, дал время новгородцам посмотреть, куда им идти, подумать, куда течет время… Не шевельнул он тогда ни грозной боярыни Новгородской Марфы Посадницы, ни всего ее рода Борецких, ни бояр, ни купцов новгородских… Новгород продолжал жить по старине, шумно и вольно, а вящие его люди втихомолку подумывали, как бы сыграть против Москвы, перейти под руку польского круля Казимира — тот был готов насулить новгородцам всяких вольностей.

— Опирайся, царь Иоанн, на слабых! Малые — твоя сила! — звенели и звенели по-прежнему слова старого Димитрия.

Мало-помалу Москва стала для новгородских меньших людей местом, где можно было искать управы на сильных, на бояр, на богатых. В Новгороде оставалось еще вече, звонил еще на Ярославовом дворе вечевой колокол, созывая новгородцев на народные собрания, однако вече давно уже перестало быть силой народа. На вече хозяйничали знатные, богатые, сильные да ловкие, обижали малых, а великий князь Московский стал держать в Новгороде суд и расправу, заступу за обиженных против сильных людей, против тайных и лукавых сторонников Казимира, против торговой ганзейской политики богатеев.