Отчий край - Во Куанг

Ту Чай поднял блюдо с окороком, поворошил палочками: выбрал самый большой кусок, как следует сдобрил его рыбным соусом и тоже положил Островитянину.

Затем наступил черед учителя Ле Тао, который дал Островитянину половину пирога баньрó. А тетушка Хыóнг Кы придвинула к нему поближе блюдо со сладким рисом, который приготовила моя сестра.

Островитянин только успевал жевать, глаза его сияли. Покончив со свиным паштетом и окороком, он уплел полпиалы мясного паштета и принялся за сладкий рис.

Вот дурак, ничего не соображает! Попробовал бы сначала всего, что на подносе поставлено, пирог и сладкий рис оставил бы на потом!

Я принялся усиленно подмигивать ему, надеясь, что он поймет, но он продолжал жевать.

— Добавь еще пирогов! Слышишь? Сюда еще тарелку с мясом! — то и дело кричал Бон Линь жене в кухонную пристройку.

Гости оживленно беседовали. Все разговоры вертелись вокруг событий во время революции и взятия народом власти: как нашим удалось укрепить красное знамя с золотой звездой на верхушке самого высокого дерева, как удалось добиться того, чтобы все поднялись разом. Всем захотелось узнать, как встретили революцию в море на далеких островах.

— Небось тоже пришлось нелегко?

— Да что и говорить, — ответил дядя Туан, — потрясло и землю и небо!

Потом разговор зашел о Хой Хыонге, внуке Буи Банга из Зуйтиенга, приехавшего поклониться родине предков в Хоафыоке. У нас ходила легенда о том, что Буи Банг, когда тэи вели его на казнь, попросил кусок красной ткани и обернулся в него. Красное полотнище неожиданно превратилось в дракона и унесло Буи Банга в горы.

— Сына Буи Банга зовут Биён Зоаном. Все — от гор и до моря — знают Биен Зоана из Зуйтиенга, знаменитого охотника на тигров. А Хой Хыонг, сын Зоана, тоже неплохой охотник, — заметил Кием Шань.

Он чуть не подавился, потому что поторопился заговорить прежде, чем прожует.

— Хыонг, приехав к нам, привез с собой в подарок несколько бутылок самогона, настоянного на костях тигра: это излечивает от боли в костях, точно по волшебству. Он предложил, поскольку у нас дерева мало, а нужно школу построить, приехать за бревнами в Зуйтиенг. Туан, у них и в самом деле дерево хорошее? Раз ты там бывал, значит, знать должен.

— Да, там можно отличные бревна достать!

— Наконец-то заговорили о школе, о том, о чем я не устаю печься! — вступил в разговор учитель Ле Тао. — Нужно мне в Дананг[15] съездить, взять у знакомых книгу Ленина. Хочу повнимательнее перечитать то место, где Ленин говорит о воспитании подрастающего поколения. Если нет Ленина, возьму Маркса.

— Ты уж надолго бери, — сказал Бай Хоа, откладывая палочки и оглаживая бороду. — С глазами у меня последнее время что-то плоховато стало. Но я все же попытаюсь узнать, как Ленин объясняет то, что разные люди могут подняться на революцию одновременно?

— Раз так, — вмешался Ту Чай, — то и мне не забудьте дать на пару деньков. Я тоже хочу почитать, как Ленин объясняет, что помогло нам с Тхиеном сплотиться: ведь когда-то из-за паршивого клочка земли мы чуть друг друга не убили. А после революции я все равно что от сна пробудился. Надо бы и мне своего кабанчика заколоть да всех вас пригласить — отпраздновать конец нашей нищеты, нашего великого поста!

Поднялся оглушительный хохот. И все заговорили наперебой, кто о чем, так что я уже ничего не мог разобрать.

4

Дядя Туан по очереди обходил родственников.

Островитянин, тот давно уже успел обежать все село и заглянуть в каждый дом. Здесь и сами дома и вещи в них были совсем другими, чем на их острове. Крыша дома держалась на столбах, дверь была трехстворчатая и подъемная. Днем ее поднимали вверх, и перед домом получалась как бы веранда, затененная от солнца. Ребята любили понежиться там в тени, вытащив туда бамбуковые лежаки и растянувшись на них, а взрослые рассыпали здесь на просушку кукурузные зерна или сидели, сматывая с коконов шелк.

Каждый дом у нас чем-нибудь был примечателен.

Дом дедушки Ука, например, хотя и крытый соломой, был такой просторный, что крышу его подпирали тридцать два опорных столба из золотистых бревен мита.

В доме Бон Линя стояла необычная кровать, такая огромная, что занимала большую половину всего помещения. Она служила одновременно и кроватью и диковинным сундуком: в ней свободно умещались все вещи, какие были у Бон Линя, а поверх них спал он сам. Ворам, если бы они появились, пришлось бы топором разрубать кровать. Правда, после революции Бон Линю больше не нужно было спать поверх своих вещей: всякое воровство теперь у нас прекратилось.

Перед домом Бон Линя стояла беседка, круглый год увитая листьями тыквы. Среди них виднелись кругленькие, как молочные поросята, тыковки горлянки. Некоторые были довольно большие, и Бон Линю приходилось привязывать их к подпоркам, чтобы они не падали на землю.

Бон Линь выращивал у себя в огороде баклажаны и перец. Среди грядок с баклажанами стояла низенькая сторожка. На крыше ее Бон Линь расставлял корзины для просушки. В Хоафыоке привыкли просушивать рис и кукурузу в больших плоских корзинах.

У каждой семьи был свой огород, окруженный плотным кольцом деревьев. Для того чтобы из одного дома попасть в другой, нужно было обязательно выйти на улицу. От улицы дома отделялись оградой с воротами.

На островах же было совсем иначе. Там никаких ворот и улиц не было, и Островитянин мог бегать из дома в дом совершенно свободно. Хижина старого Зáу — их соседа, к примеру, стояла сразу за кухонной пристройкой, а дом Хыонгов впереди их дома и тоже без всякой ограды. Так что всегда было известно, что на обед у старого Зау, а уж ступой для риса, которая принадлежала семье Хыонгов, пользовались все. И если Островитянин иногда, свернувшись калачиком, засыпал в доме Хыонгов, это никого не удивляло.

Здесь же у каждого дома было помногу всяких строений: и хлев для буйвола, и курятник, и свинарник.

Во дворе у Бон Линя высилась груда сухих стеблей сахарного тростника. Жена Бон Линя выдергивала из нее сбоку стебли, чтобы топить очаг, и там образовалась такая большая дыра, что буйвол мог всунуть голову. А у дома дедушки Ука стояли заросли желтой акации, и туда отовсюду слетались бабочки.

В Хоафыоке никогда не было тихо, и не только потому, что лаяли собаки, хрюкали свиньи, кудахтали куры, пели птицы, кричали дети, но и потому, что в доме Кыу Канга безостановочно стучал ткацкий станок, а с поля несся треск колотушки, которой ребята отгоняли от посевов зеленых попугайчиков.

Едва спускался вечер, как повсюду начинали трещать цикады, шелестели распускающиеся листья и травы.

Островитянину казалось очень смешным, что у нас в Хоафыоке кур и свиней подзывали иначе, чем у них на острове. Но ведь наши куры, едва услышав привычный им крик, тоже стремглав неслись за своей долей зерна! Вдобавок Островитянин был совершенно уверен в том, что в Хоафыоке говорят очень неразборчиво, а вот на его острове говорят так, что каждое слово всем ясно и понятно.

Дядя Туан, ведя нас с Островитянином за руки, прошелся по селу. Встречные во все глаза смотрели на Островитянина. Дядю Туана тоже никто из них не узнавал. Дядя Туан сказал нам, что большой фикус, росший у околицы, остался точно таким же, каким был когда-то, а вот деревья рядом стали намного выше. Каменная плита у начала спускавшейся к реке дороги оказалась на старом месте. Когда-то дядя Туан, выходя в поле, непременно точил о нее свой косарь. И в поле вела все та же дорога, густо заросшая по обеим сторонам бурьяном. Сколько когда-то было по ней хожено! Дяде Туану припомнилось, как, бывало, неся на коромысле корзины, полные тутовых листьев, шел он по этой дороге, а следом шла жена, держа в опущенной руке снятый с головы нон[16].

Дома были плотно укрыты тенью от зарослей бамбука и пышных крон митов. На тропках, ведущих к ним, сидели рыжие и пятнистые собаки. Они пристально смотрели на Островитянина, а потом длинно зевали, показывая полные белых острых зубов челюсти. Все таким же замшелым, как когда-то, был старый динь, все таким же тихим — храм феи Шелка. Словно большой зонт прикрывал его стоящий рядом баньян, все так же стояла перед ним каменная ширма с лепным изображением полосатого, с выпученными глазами тигра.

Дядя Туан сказал, что вот так же, как остались после его ухода незыблемыми крыша диня и большой баньян, останутся навсегда тутовые рощи, река и поле. Уйдет одно поколение, его заменит другое, но гора Тюа, холм Котáнг будут стоять без всяких изменений. Там, на далеком острове, он не мог забыть и редкий дождик над тутовником, и дымок над соломенными крышами. Просыпаясь по ночам, тревожно ворочался, словно слыша в ночи знакомое поскрипывание бамбука и чью-то колыбельную песню…

Так же величественно, как и пятнадцать лет назад, опускался закат. Над рекой расползалась тонкая, легкая пелена прозрачного тумана. Смутно темнели вдали горы — Котанг и Тюа. Лунный серп сполз вниз и зацепился за ветви бамбука, клонящиеся под влажным, летящим с моря ветром.