Один на дороге - Владимир Михайлов

— Пока у меня конкретных мыслей нет, — сказал я. — Ко нельзя предпринимать что-то, не обладая никакой информацией. Что пока есть у нас? Мы предполагаем, что место это минировано. Знаем, что можно подойти к воротам. И все. Что за заглушка в воротах? Фальшвинт? Это если бы они отворялись наружу. Что за болты в потолке? Ничего мы не знаем. А если там хранятся тысячи тони? И уничтожение даст взрыв такой мощности, на какую мы и не рассчитываем? Нет, без информации ка такое дело никто не пойдет. И ты тоже. Нужны сведения, которые помогут проникнуть внутрь и решить вопрос на месте.

— Только и всего. Чего же ты хочешь?

— Узнать и понять. Если там на самом деле заряд, то почему он не взорван при отступлении? Не дошел приказ? Не сработало устройство? Или рассчитывали вскоре вернуться и надеялись, что мы ничего не успеем обнаружить? Впрочем, почти так оно и получилось…

— Кроме одной мелочи: они не вернулись.

— И еще одно, чего я больше всего опасаюсь: система минирования рассчитана именно на попытку вскрыть подземелье каким-либо из общепринятых способов.

— Ну, а конкретно что?

— Надо найти людей, что-то об этом знавших. Бывших сотрудников, жителей. Это возможно — если обратиться к архивам разведки, к живым разведчикам, наконец, к товарищам из ГДР…

— У тебя программа на год.

— Времени уйдет столько, сколько потребуется. Лидумс покачал головой.

— Ты хочешь ставить все как научный эксперимент. А это не получится. Ты сам понимаешь, почему. Я же рассуждаю практически. Если мы пойдем на уничтожение, все твои сложности отпадут.

— А если все же просчитаемся?

Вот упрямый черт, — подумал я о нем. — Вроде бы он слушает оппонента, и принимает к сведению аргументы, но лишь до тех пор, пока не поверил во что-то; тогда его не переубедить, и он все равно будет стараться сделать по-своему. Сейчас он каким-то образом уйдет от вопроса о возможном просчете…

— Да, кстати, — сказал Лидумс. — Пока официант спит, прикинь-ка, какой мощности взрыв можно допустить, если мы хотим, чтобы радиус зоны разрушения составил… ну, скажем, не более двухсот метров.

— Почему именно двести?

— Потому что примерно в таком радиусе там нет ничего, чем нельзя было бы пожертвовать. Район развалин. Дай хотя бы порядок величины, чтобы представить: если там наибольше мыслимый, по нормам хранения, запас взрывчатки, вправе мы рискнуть или нет?

Прикину, отчего ж не прикинуть… Водя вилкой по пустой тарелке, я попытался было, но коэффициент сопротивления среды (а среда здесь была плотный, влажный песок) куда-то провалился в памяти. Я принял его за один и две десятых: примерно таким он и должен быть. Но в формуле был еще корень кубический, а таблиц я, понятно, с собой не имел, так что можно было оперировать лишь приблизительными цифрами, по памяти. К тому же, надо было учесть мощность, необходимую для перебивания бетона, но для этого надо было знать толщину стенок, а мы ее не знали…

— Во всяком случае, счет пойдет на сотки тонн в тротиловом эквиваленте.

— У меня тоже так получается, — кивнул он. — Надо бы, конечно, еще прикинуть, какой будет зона первой и второй степени безопасности от ударной волны…

— У меня калькулятор в чемодане, — сказал я, чтобы закончить на эту тему. — Да ведь все равно без инфраскопии не обойтись, ты сам прекрасно понимаешь. Чего же считать зря?

— Инфраскопия? А что, это уже мысль. Но думаю, что выйдет все же по-моему.

Я устало кивнул. Снова все показалось мне неинтересным и ненужным. Ну, хочет подорвать — пусть подрывает. Ему виднее. Хочет сохранить отношения со строителями — и дай ему бог…

— Ладно, — сказал я, — вроде, отношения мы выяснили. В таком случае я, если ты не возражаешь, сегодня же возвращаюсь в Ригу. В штабе округа доложу свою точку зрения, а там — как прикажут. Отпустят — уеду восвояси. С подрывом ты и сам разберешься, если только не разучился рассчитывать заряды.

— Погоди, не спеши, — возразил Лид уме. — В Москву не спеши. Отчего тебе не задержаться в Риге после стольких лет? Навестишь заодно Семеныча… Если станется по-твоему, и инфраскопия покажет, что заряд там слишком велик, хочешь — не хочешь придется искать способы проникновения. А тогда без тебя будет затруднительно. Так что все же обоснуй серьезно свою точку зрения.

— Хорошо.

— Тогда мне надо сейчас же позвонить в Ригу, пока еще могу застать: оборудование для инфраскопии мне самому не выбить, это придется, вернее всего, делать через округ. Номер в Риге за тобой остался? Понадобишься позвоню. А ты в случае чего информируй меня через округ: я пока еще не знаю, где меня тут поселят. Так что окончательно не прощаемся. Сделаем дело тогда уж посидим и поговорим в свое удовольствие… Ну, спешу. Счастливо.

Я кивнул, прощаясь. Официант все не шел. Мысли текли лениво, о Риге, о прошлом, о чем угодно. Только не о деле.

А потом подкралась еще одна, и ужалила меня, как боек взрывателя жалит капсюль.

Может быть, мне вообще не следует участвовать в этой операции? Честно ли я поступаю? Не лучше ли откровенно сказать: не могу. Не в силах напрячься до конца, мобилизоваться предельно, выплеснуться до последней капли, ощутить всю громадность ответственности, что лежит на мне? Может быть, я просто обязан заявить это?

Но почему? Что со мной? Я ведь здоров и нормален, и многое во мне сразу же восстает против такого исхода.

Что протестует? Может быть, это великий армейский рефлекс: мне приказано — значит, я должен выполнить любой ценой. Может быть — психология человека, все чаще (возраст!) задающего себе вопрос: а что же я сделал в жизни? — и, чтобы ответить на него, пересчитывающего все неразорвавшиеся бомбы, откопанные склады, разминированные здания, потому что ничего другого, поддающегося точному количественному учету, я в жизни не сделал: не построил домов, не посадил деревьев, строго говоря, даже не воспитывал людей, своих подчиненных, их воспитывала армия, в которой я был всего лишь малой и легко заменимой деталью. А вот обезвреженные фугасы — это мое, это делал я сам, своими руками, рискуя своей жизнью, прежде всего — своей.

Может быть, протестовало еще и то, что мне давно уже не приходилось решать практических проблем такого масштаба, в которых ты борешься не с тротилом, но с разумом и волей человека, заложившего заряды и постаравшегося придумать все так, чтобы никто не смог этого разгадать — а я смогу, и сделаю это, может быть, действительно, самое важное, как сказал генерал, самое хитрое и самое крупное дело в моей жизни. Конечно, смогу. Не впервые же мне, в конце концов, браться за опасные дела. Все придет в нужный момент, как-никак я — старый боевой конь, и нужные рефлексы сработают. Надо просто, чтобы ведущим был Лидумс, а я — дублером, страхующим, и все будет в порядке. А отступать я на привык. Да и на каком основании? Меня спросят: а что с вами, подполковник, такое? Вы больны? Здоров. Вы боитесь? Нет. Думаете, что вам не по силам? Но если не вам, то кому же? В чем же дело, товарищ подполковник?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});