Дочь пекаря - Сара Маккой

Одеяло свалилось с головы мальчика, открыв бледный череп и залитые слезами щеки. Подбородок у него дрожал. Элси вспомнила племянника Юлиуса, которого видела всего раз в жизни. Когда Юлиус родился, они приехали к Гейзель в Штайнхёринг. Юлиус лежал в колыбели и требовал молока. Такой маленький, такой хрупкий – и огромные слезы. Еврейский мальчик был похож на Юлиуса. И Элси так же захотелось взять его и покачать.

– Йозеф, дружище, – сказал Кремер.

Йозеф прижал дуло к его лбу.

– И вызовет она всех на свой суд, всех властителей, что ныне попирают справедливость и закон… – Он ткнул Кремера сильнее и заговорил мерно, гипнотически: – Тех, что ввергли народ в нищету и разруху, а сами посреди бедствий отчизны дорожат не общественным благом, но лишь своей персоной. – Он убрал пистолет.

Дуло оставило на лбу Кремера круглый след.

Йозеф овладел собой.

– Тебе пора понять, в чем наши цели.

Он подал разряженный пистолет Кремеру, прокашлялся и поправил складки мундира.

– Там уже десерт подали. – Йозеф взял Элси под руку и распахнул дверь; в переулке послышались веселые скрипочки. – Идем, Гюнтер.

Кремер послушно поплелся следом.

Мальчик в клетке молчал. Элси хотела обернуться через плечо, в последний раз его увидеть, но побоялась, что превратится в соляной столп.

Шесть

«Немецкая пекарня Элси»

Эль-Пасо, Техас

Трейвуд-драйв, 2032

10 ноября 2007 года

Всю неделю в пекарне кипела работа – выполняли пятничный свадебный заказ, так что Реба пришла в субботу, твердо намереваясь получить наконец и цитаты, и добавку пряников.

Звякнул колокольчик над дверью, и Джейн оторвалась от полки с горячими булками и караваями.

– Смотрите, кто пришел. Вот здорово! – Она обошла кассу и обняла Ребу.

Реба напряглась от неожиданности, но потом объятие Джейн ее расслабило. Медово-сандаловый аромат духов напомнил Ребе летний пляж в детстве. Они с Диди целыми днями сосали сладкие стебельки цветов и строили замки в дюнах из плавника.

– Привет. – Реба качнулась назад на пятках, желая стряхнуть боль ностальгии.

С тех пор как Рики сделал ей предложение, она не ответила ни на один звонок Диди. Каждый раз, когда Диди звонила, Реба убеждала себя, что еще не время; она занята и не может говорить; перезвонит попозже – и не перезванивала. Шли недели, и постепенно столько всего успело случиться, что неясно, как звонить: за один разговор всего не расскажешь. Завтра письмо напишу, пообещала себе Реба.

– Занята? – спросила она Джейн.

– Ага. Девчонка одна замуж выходит за лесоруба в Крусесе. Знаем ее с пеленок. Мы печем прекрасные свадебные торты. – Джейн подмигнула. – Скажи, когда свадьба – соорудим тебе торт.

– Он зачерствеет, пока у меня руки дойдут, – сказала Реба.

– А мы помадки подбавим. Отлично герметизирует. Начинка остается легкой как перышко. Честно. Одна наша невеста хранила кусок торта в холодильнике до третьей годовщины – говорит, такой же вкусный, как в день свадьбы! Без дураков.

Реба рассмеялась, и этот звук ей понравился.

– Небось у них в ту ночь жутко болел живот.

– Может, и болел, зато легли не на голодный желудок. Мам! – крикнула Джейн в кухню. – Реба из «Сан-сити» пришла брать интервью.

За столиком сидел мексиканец с тягучей шоколадной плетенкой и кофе со сливками.

– Это Серхио, – представила его Джейн. – Наш постоянный покупатель.

Серхио кивнул.

– Еще подсластить, мой сладкий?

– Боюсь, еще чуть-чуть – и слипнется. – Он говорил с мелодичным испанским акцентом.

Реба почувствовала некий сквознячок, как зимой, когда ходишь по ковру в одних носках.

– Давно он здесь бывает? – спросила она Джейн, садясь.

– Хм-м… Серхио, ты сколько уже ешь мои булочки?

– С тех пор, как ты считаешь мамины монетки. – Он обмакнул ломтик в кофе.

Джейн рассмеялась.

– Это была проверка, и он удачно выкрутился. Реба слегка поежилась.

– Мне девятнадцать было, – уточнила Джейн. – Помню, как он пришел впервые. По-английски ни бельмеса, по-немецки тем более. Ткнул пальцем в булочку, дал мне мелочь, причем половина в песо. – Она хлопнула себя по бедру.

– Как давно. Я только своих родных знаю так долго, – сказала Реба.

– Время летит незаметно. Ты молодая, еще увидишь. – Она перевела взгляд на Серхио, потом снова на Ребу. – Мама сейчас придет.

По дороге на кухню Джейн остановилась и протянула Серхио салфетку. Он не просил, но с улыбкой взял и вытер губы, испачканные в шоколаде.

Реба вынула блокнот, ручку, диктофон. Фотографии шестьдесят лет; какой-то теперь стала та девочка?

Из кухни вышла Элси. Белоснежные волосы коротко подстрижены, на висках подняты коричневыми шпильками. Уютно округлые бедра, узкая талия, современные брюки цвета хаки и кремовая блуза с закатанными рукавами. В свои семьдесят девять она выглядела стильно и двигалась уверенно. Поставила на стол блюдце с двумя ломтиками коричного хлеба с изюмом.

– Привет, – она сунула Ребе ладонь, – я Элси Радмори.

Реба пожала ей руку:

– Реба Адамс.

Пожатие Элси было твердым, но теплым.

– Приятно познакомиться. Простите, что в прошлый раз не смогла с вами побеседовать. – Она говорила внятно, хоть и с твердыми окончаниями на немецкий лад.

Элси села и подвинула блюдце к Ребе:

– Джейн говорит, вы не едите молочного, так что это без молока. Угощайтесь.

Реба решила не портить знакомство.

– Спасибо. – Взяла кусок. – Да, очень вкусно, – произнесла она с набитым ртом. На этот раз не соврала.

– Гут, – одобрила Элси, тоже отломила хлеба и сунула в рот. – Значит, вы хотите поговорить со мной о старости.

Реба поспешно сглотнула, слегка поперхнувшись.

– Нет-нет. Я пишу рождественскую историю. – Она собралась с духом. – О том, как разные люди в нашем городе празднуют Рождество.

– Немцы празднуют, как и все прочие. В сочельник мы едим и пьем. На Рождество снова пьем и едим. Как мексиканцы и американцы. – Элси с вызовом подняла бровь.

Реба постучала ручкой по блокноту. Такое не процитируешь. По крайней мере, в статье, которую она собиралась написать.

– Вы не против, я включу диктофон? – Она положила палец на кнопку.

Элси пожала плечами:

– Если обещаете, что не будете вывешивать в Интернете. Я хоть и старая, но сразу поняла, что там за конюшня. Сплошные сиськи голые и мат. Я искала нежные пышки, а на экране появилось такое…

Реба закашлялась.

– Сколько живу, никогда не видела подобного.

– Мам, – сказала Джейн из-за стойки, – Ребе про это неинтересно.

– Не говоря уж о том, что вывалилось на меня, когда я ввела «желе шоколадное в рулетиках».

Реба прикрылась блокнотом, пряча улыбку.

– Мама!

– Я просто рассказываю миссус Адамс, что я такого не потерплю.

Реба прокашлялась.

– Обещаю. Никакого Интернета. И называйте меня, пожалуйста, просто Реба.

Она нажала кнопку записи. Настало время получать ответы.

– Значит, вы из Гармиша, так? Джейн рассказала мне кое-что об этой фотографии. Это сочельник. Элси отломила кусок от хлебца с изюмом.

– Старая. И как только не выцвела совсем. Может, оно бы и к лучшему. Сто лет уже прошло.

Вскоре я уехала из Германии.

– Вы там бывали с тех пор? Не скучали по дому? Элси не отвела взгляда.

– Люди часто скучают по тому, чего нет, что было и прошло. Где бы я ни была, я скучаю по дому, потому что его больше нет.

– А США для вас разве не дом?

– Нет, конечно. В Техасе я живу, дочь моя живет, мой муж похоронен. Но это не дом. На этой планете у меня больше нет дома. Такие дела.

Реба глубоко вдохнула и сжала губы. Надо найти подход. Это давалось непросто.

– Расскажите о типичном Рождестве в Германии. – Идти напролом, сухо, кратко, выжать информацию.

– Не выйдет. – Элси отломила еще, прожевала. – Я росла в войну, типичного Рождества не было ни разу.

– Ладно. – Реба нарисовала в блокноте кружок – яблочко, в которое надо попасть. – Вот, допустим, это Рождество, – она кивнула на фото, – расскажите о том Рождестве?

Элси перевела взгляд на чуть покосившееся фото.

Семь

Партийный рождественский бал

Гармиш, Германия

Гернакерштрассе, 19

24 декабря 1944 года

Они вернулись к столу. Элси дрожала.

– Съешь горячего, поможет, – посоветовал Йозеф.

Принесли рисовую кашу с корицей. Элси она нравилась, но дымящееся варево не лезло в горло. Каша только обожгла язык, Элси не почувствовала вкуса и не смогла согреться.

Слава богу, Йозеф не спросил про Кремера. Она не смогла бы говорить, хотя ее подмывало встать, ткнуть пальцем, опозорить обидчика. Но он офицер гестапо, а она – дочь пекаря. Гейзель в Лебенсборне, жизнь семьи зависит от покровительства партии. Ответственность за них превыше ее личной чести. Ее молчание защищает всех. Пока.