Последняя крепость империи. Легко сокрушить великана - Виктор Квашин

Но больше всего Сиантоли переживал измену алиши27, земляка-оруженосца с которым они два года спали рядом и ели из одного котла, которому Сиантоли доверял свои секреты и с которым советовался, которого, наконец, он содержал в походе за свой счёт, и содержал неплохо. После первого боя оруженосца опознали среди убитых сунцев, – он воевал против своих в рядах врагов. «Как же такое может быть?!» – размышлял Сиантоли, пытаясь ставить себя на место предавшего, но понять так и не смог.

Это предательство Сиантоли переживал очень долго. До конца той войны он каждого подозревал в измене и ничего не мог с собой поделать. После это улеглось, притупилось, но не забылось. Полностью доверяться он уже не мог никому, тем более дружить.

И вот теперь снова напоминание: никому нельзя доверять!

После наказания плетьми Трепло будто подменили. Он стал безропотно выполнять все приказы, напоказ выставлял старание в постижении сложностей управления лошадью. И у него даже стало получаться. К удивлению десятка, он перестал трепаться, на шутки и вопросы отвечал односложно и находился будто в задумчивости.

После очередной холодной ночёвки посреди заснеженной степи обнаружилось отсутствие Трепло. Настоящему чжурчжэню не нужно специально учиться, чтобы по следам прочитать, что беглец пробрался к пасущимся лошадям, отвёл одну в сторону и на ней ускакал в степь. Сиантоли отрядил на поиск добровольцев. Вызвались Хохотун и Брат Малый. Позднее зимнее солнце ещё не поднялось из-за края степи, как посланцы вернулись. Хохотун вёл рядом со своим конём лошадь Трепло, а Брат Малый волочил по земле привязанного арканом к седлу самого беглеца.

Расправа была быстрой. Построили сотню, объявили статью Ясы28, которую нарушил преступник и от натренированного удара палашом отлетела болтливая голова на мёрзлую землю, покрытую растоптанным конским навозом.

Сиантоли подумал, что если бы он был императором великой Цзинь, непременно ввёл бы закон «смерть за предательство».

4

Монголы знали свою степь. Время перекочёвки и прибытия выбрано было с точностью зверя, покидающего зимнюю нору. Весна догнала войска тёплыми сырыми ветрами, и без того тонкий снег растаял. Но распутица не наступила – твёрдая земля, оттаяв, сразу впитала влагу, а жадные до воды корешки мгновенно её всосали и выбрызнули к солнцу зелёные побеги. Степь радостно зазеленела. По ночам ещё были заморозки, воины кутались в овчинные шубы, но травам, привычным к жестокостям монгольского климата, иней жить не мешал. С рассветом степь становилась седой, а с восходом солнца расцвечивалась мириадами сверкающих кристаллов, перед которыми человеческие драгоценности представлялись малостоящими стекляшками.

Минганы29 разошлись по местам кочевий. Командир тысячи Добун-Мэргэн30 привёл своих к небольшой речке с густыми ивняками на истоптанных скотом берегах. Лагерь разбили ниже по течению, в отдалении от скопления гер и кибиток родного обоха31 тысячника. Родственники встречали победителей в праздничных одеждах, шумно и пьяно от кумыса. Семейных монголов сразу отпустили к родным.

Но на этом жизнь тысячи как воинского подразделения не прекратилась. Все воины в обязательном порядке сдали оружие в оружейные кибитки. Повозки с запасами одежды, доспехов, с оружием и другим военным имуществом выставили плотным кругом с выходом на юг, таким образом оградив лагерь, в котором разместились оставшиеся. Во-первых, это была охрана, сменявшаяся по графику. Были дежурные монгольские командиры, которые отвечали за порядок и сохранность имущества. И были те, кто не относился ни к каким обохам – подразделения из представителей иных народов: тангутов, ханьцев (их было больше всех, в их сотне насчитывалось двенадцать десятков), киданей, корёсцев, чжурчжэней. После недельного отдыха и приведения себя в порядок, им было приказано заниматься военной подготовкой.

Сам тысячник с вечно, даже когда смеялся, свирепой рожей, регулярно наезжал в лагерь. Казалось, что он вообще никогда не ходил своими ногами. Передвигался он всегда в седле, а если спускался с коня, то сразу садился на поданные подушки или даже просто на землю. Так, сидя в седле или на земле он управлял войском, ел, пил, развлекался, и Сиантоли часто думал: «Интересно, как этот человек спит и ласкает супругу?» Говорили, что Добун-Мэргэн происходит из простой семьи, прежде был десятником и сотником, и что его отвагу и смекалку оценил и назначил командовать тысячей сам Чингисхан32.

Тысячник строил разноликие подразделения и придирчиво осматривал, медленно проезжая перед шеренгами. С высоты седла он умел разглядеть любую погрешность в одежде или заметить неуверенность во взгляде подчинённого, которого тут же осматривали нижестоящие начальники и непременно находили недостаток, подлежащий исправлению. Такой солдат наказывался перед строем в соответствии с Ясой.

Затем тысячник давал задание на отработку определённых боевых приёмов. Это могли быть различные манёвры на лошадях или встречный бой с применением деревянных заменителей оружия. Иногда он вдруг устраивал соревнования по борьбе на выявление сильнейших воинов в каждом десятке, или приказывал оттачивать стрельбу из лука на скаку… Удовлетворившись учениями, Добун-Мэргэн покидал военный лагерь, наказав продолжать учёбу до темноты.

Два чжурчжэньских десятка обычно тренировались вместе или «воевали» один против другого. Командир Восьмого десятка, высокий худой чжурчжэнь с длинной шеей, высоким дребезжащим голосом и соответствующим именем – Гусь, был настроен дружелюбно. Иногда вечерами у огня они с Сиантоли болтали о пустяках, не затрагивая болезненных тем прошлого, семьи и межгосударственных отношений.

Несмотря на ежедневную физическую усталость, обитатели военного лагеря были веселы и активны. Кормили всех сытно, но многим мясная пища была непривычна. Особенно страдали без риса ханьцы. Поначалу, ещё на марше у многих даже случалось расстройство животов, и над ними вдоволь потешались монголы – в степи далеко видать, кто чем занимается. У чжурчжэней в домах всегда было мясо или рыба, но и им тоже не хватало привычной пшённой каши и овощей.

Но больше всего страдали молодые воины от отсутствия женщин. В тангутском Урахае с этим было проще. А тут – просто никак! Монгольские женщины вообще славились среди других народов своей преданностью и целомудрием. А здесь к тому же каждая женщина была родственницей монгольского воина, а то и нескольких. Такой лишь намекнуть – означало лишиться жизни. И молодежь начинала мечтать о войне, чтобы ворваться в богатый южный город, и там…

Наступило лето. Большинство монгольских семей откочевало со стадами коров, овец, коз и лошадиными табунами в степные угодья. Прыть монгольских начальников и даже самого тысячника в отношении учёбы поубавилась. «Чужеземное» войско практически отдыхало под знойным действительно вечно синим небом, отъедаясь опостылевшей бараниной и вонючей козлятиной и козьим же или овечьим творогом.

Нежданно пригнали большую партию пополнения из иноземцев, в основном это были чжурчжэньские крестьяне, бежавшие от беспросветного труда. Тысячник осмотрел свирепым взглядом пёструю разношерстную толпу и вдруг выкликнул Сиантоли.

– Назначаю сотником. Отбери своих земляков, переодень, приведи в порядок, назначь десятников. Утром посмотрю.

Ничего себе – утром! Всю ночь Сиантоли тасовал вновь прибывших, выяснял их воинские умения и способности. Конечно, приказал срочно накормить хоть чем, лишь бы приободрить. Некоторые выглядели сильно утомлёнными и даже истощенными. Оказалось, что настоящий военный опыт из всех пятидесяти семи чжурчжэньских беглецов имели всего трое. Их сразу поставил десятниками. Остальных командиров десятков назначил из своих бойцов – а кого ещё? Теперь в новой чжурчжэньской по национальному составу сотне Первым стал пополненный бывший десяток Сиантоли под командованием слегка возгордившегося Стрелы, Вторым – переименованный Восьмой с тем же десятником Гусем, ещё четыре новых десятка возглавили Неспеши, Рыбачок, Брат Большой и Хохотун. В Седьмой десяток Сиантоли назначил сперва Гончара, но тот упросил освободить его от командирской участи. Котёл тоже наотрез отказался командовать. Пришлось попросить человека с опытом во Втором десятке. Ставить командиром Брата Младшего у Сиантоли сердце не лежало, а Кафтаны сами ничего не умели. Но сейчас не было времени на размышления, до командирского смотра оставалось немного. Гончара Сиантоли попросил быть его слугой, тот согласился, и кажется был польщён. Теперь новые десятники принялись за обмундирование и приведение в надлежащий вид подчинённых.