Озеро Сариклен - Зинаида Миркина

– Ну что ты, Антон, – сказала Белла Наумовна, рассказав об этом и увидев его застывшее от боли лицо. – Ну, бывает, но такое бывает не так уж часто, а вообще-то…

«Сейчас скажет, что живет хорошо», – подумал Антон и больно сжал себе пальцы.

Гости в этом доме бывали, но другие, чем в Москве. Совсем другие. Из прежних частым гостем была, может, одна только Ольга. Да и она бывала меньше, много меньше, чем хотела. Приезжала, выкладывала свои кульки и тут же, засучив рукава, принималась за уборку.

– Ну, что это такое, присесть не успела! – обижалась Белка. – Я приготовила рыбу с печеной картошкой. Все стынет. И мы еще двух слов не сказали.

Оля не могла ответить ей, что ни есть, ни разговаривать в этом хаосе она не может.

– Тебе… неприятно?.. – вдруг догадывалась Белла. – А я забываю. Ну, что ж я могу сделать?

Лицо у нее при этих словах было такое детски-простодушное, такое растерянно-обаятельное, что Ольга обнимала и целовала ее, а потом уж принималась за свое.

– Поешь, все равно посуда сейчас испачкается. Потом сразу все и помоем, – беспомощно говорила Белка, указывая на гору грязной посуды, сложенной в проржавевшую раковину, но Ольга уже разгребала завал.

– Оленька, ничего я не успеваю. Меня совсем не хватает на это, вот я и приучилась не замечать…

Белка становилась вдруг похожа на ту прежнюю, растерянную, и у Ольги больно ныло сердце.

– Конечно, когда чисто – это невозможный праздник. Только редки у меня праздники. Для меня чистота – это роскошь.

– Как будто я не знаю… Сегодня опять не ложилась?

Белка частенько работала ночами, когда Маша наконец засыпала (если засыпала…). Вот тогда-то у нее находились «для тишины четыре стены». Ну, а уж для сна – нет. На перестройку и утепление дачи нужно было очень много. Сын едва справлялся со своей второй семьей. Рассчитывать было не на кого. А работа всегда была. Только бы не вечные торопежки и угрозы срыва издательских планов…

Маша Ольгу знала и любила. Долго после ее приезда она называла женщин, которые ей нравились, «тетя Оля». А если не нравились, говорила: «Нет, это не тетя Оля». Иногда с самого утра начинала повторять «тетя Оля», «тетя Оля» и на все вопросы отвечала только одно: «тетя Оля приехала». Интересно, что почти всегда Ольга действительно приезжала в такой день, и Белка только разводила руками: «Господи, да что ж это такое?! Опять она тебя выкликала!»

Вот и в это утро с машиных губ не сходило олино имя. «Наверное, приедет,» – думала Белка.

Громыхнула дверь наверху. Антон поднялся. Заскрипела лестница. «Здравствуй, здравствуй, Тоша.» – «Доброе утро»… Утро сегодня и вправду было доброе. Хорошее утро. Как-то спокойно на душе. И Антон спокойный. Даже… непривычно как-то.

. – Сейчас я дров наколю, Белла Наумовна. Сарай починю и проведу в ваш сарай электричество, как обещал.

– Ух, как много сразу! Погоди, позавтракаем сначала. У тебя сегодня неприсутственный день?

– Угу.

Белка спрашивала осторожно. Все боялась, что его вот-вот выгонят за пьянство. Сколько таких судеб прошло через ее дом! И всем она не давала умереть с голоду. Но сегодня ей верится, что все так хорошо и есть. Не выгнали. Просто – неприсутственный день. Библиотечный, как его называют. «А как же, если вправду Оля сегодня приедет? – промелькнуло у нее в голове. – До сих пор обходилось как-то, да ведь это почти неестественно, что они здесь не столкнулись». Он просил Ольге не говорить, что здесь живет. Если был дома, Белла его предупреждала: «Сиди, мол, не вылезай». «Еще конспирации мне не хватает, – думала она каждый раз и махала рукой… – Столкнутся так столкнутся, я не виновата».

– Да почему надо от Оли прятаться? – как-то спросила она. – Оля ведь все поймет…

– Вот именно, – перебил Антон и до крови закусил губу Больше она с ним об этом не говорила.

«Ах, какой чистый снег и какой запах у этого снега! Не проходит, со вчерашнего вечера не проходит! – с удивлением думает Антон. – Со вчерашнего вечера чувствую запах снега. Только вечером он один, а утром – совсем другой…»

Он стал что-то насвистывать. Сложил поленницу. Огляделся вокруг: сосны чуть-чуть покачивались, стряхивая с ветвей снег. Ствол березы – одного цвета со снегом, а ветки – черные, длинные, как нескончаемый рассказ. «Рассказывают что-то, рассказывают», – и он застыл, вслушиваясь.

– Какая сегодня картошка вкусная, Белла Наумовна!

Ему было уютно сидеть в этой захламленной кухне. Он не замечал хаоса, как и сама хозяйка. А вот лица… Лица перед ним такие милые! «Слегка тревожные, всегда чуть тревожные глаза у Беллы Наумовны, как у человека, который живет между бомбежками», – подумал он. – Да так оно, в сущности, и есть: на вулкане живет. Но – живет. «Я живу хорошо, я живу лучше, чем раньше.» Покачал головой, посмотрел на Машу. А ведь машино лицо тоже милое…

– Тетя Оля! Тетя Оля! – повторяла Маша, глядя на Антона.

– Не тетя Оля, а дядя Антон, – сказала Белла Наумовна. Но девочка твердила свое, и Антону это сейчас было приятно.

– Ну, пусть я тетя Оля.

– Антон, – сказала вдруг девочка и почему-то закивала головой. – Маша петь хочет, – сказала она.

– Скажи: я хочу петь, – потребовала Белла.

– Я хо-чу петь, – по слогам произнесла девочка.

И вдруг – запела, да как хорошо, что у Антона слезы подступили к глазам и застыли в них. Пела она без слов, но верно и чисто, такую простую и глубокую мелодию, что показалось, будто раздвинулись стены и дом наполнился простором и высотой. «Господи, до чего же хорошо!» – думал Антон, и показалось ему, что все страшное отснилось, ушло вместе с ночью, а сейчас – утро. Но вдруг песня оборвалась, так внезапно, что Антон вздрогнул. «Маша, Машенька, что ты?» – недоуменно спросил он. Глаза девочки округлились. В них появился ужас. И начался припадок.

«Так все рядом… А пела-то как!» Может быть, никогда не чувствовал и не любил он Беллу Наумовну так, как сейчас. Наверное, и жива-то Маша только потому, что она с ней делит все – дышит вместе. И понял он, как это можно – любить Машу до боли, до потери себя. Ведь почти никто не понимает этого. Для них Маша – обыкновенный дебил. Вот эта птичка Божия – обыкновенный дебил?! О, Господи!.. Но когда спустя три часа после припадка Маша сидела за обеденным столом, лицо у нее было тупое, одутловатое. На нее было неловко смотреть… Те, у кого сердце не проколото, только это и видят, – подумал Антон. У него самого сейчас сердце было проколото насквозь, казалось, физически кровоточило. А Белла Наумовна говорила о чем-то обыденном, просто и спокойно.

– Белла Наумовна, скажите, – а были Вы когда-нибудь счастливы? – вдруг спросил Антон.

Девочка встала и ушла, что-то бормоча себе под нос. Белла проводила ее долгим внимательным взглядом. Помолчала. Антону показалось, что она или не слышала вопроса, или забыла о нем. Вот и хорошо, – подумал он, – дурак я, что задаю ей такие вопросы. И тут она спокойно сказала:

– Счастлива? Странное это слово. Я думаю, что это слово придуманное. Придумали его те, кто не знает, что такое жизнь. Есть в жизни только достойно вынесенное страдание. А счастье… Что такое счастье? Разве можно быть счастливым рядом с этим? – она кивнула в сторону Маши. – Да только ли это? Разве у нас самое худшее? Помогать, сколько можешь, хотя знаешь, что все равно не сможешь помочь, вот и вся жизнь.

Наверное, она говорила сущую правду, но для чего тогда в окне качались деревья? Для чего деревья, если счастья нет и не может быть на свете? – думал он и вспомнил слова: «Разве можно видеть дерево и не быть счастливым?»[6]

Совсем не была счастлива, – говорил сам с собой Антон. – А ведь два раза замужем была. И ведь когда от первого мужа уходила ко второму, было что-то подобное моей болтанке… Ольга Алексеевна рассказывала об этом. Впрочем, Белла Наумовна решила, выбрала. Такая страстная любовь была. Отец Дмитрия чуть с собой не покончил, заболел, и это ее не могло остановить. Ее-то – саму доброту и жертвенность?! – он вдруг ужасно удивился и недоуменно посмотрел на Беллу Наумовну.

– А, впрочем, – сказала она внезапно, – может быть, один раз я и была счастлива.

– Когда же это?

– Это… Как тебе сказать… – она замялась. – Это трудно передать. Ничего не было. Совсем ничего. Я проснулась после новогодней ночи, а в комнате елкой свежей пахло, а по полу лучи протянулись и на стене – солнечные зайчики бегали. Два солнечных зайчика. А больше ничего не было.

– Но все-таки с кем Вы были? Ведь что-то же было еще?

– Да нет. Именно что ничего больше. С кем? Я тогда еще с Женей была, с Митиным отцом, но он тут ни при чем. И никто ни при чем.

Антон вдруг ужасно заволновался.

– И больше это не повторялось? Никогда?

– Нет. Никогда. Да и это – не знаю, было ли. Пустое это слово – «счастье».

Подумать, ничего не помнит, ни Евгения Петровича Кипарисова, ни своего Гошу, с которым прожила почти десять лет. Мать говорила, что Женя ее не стоил, но хоть любил. А Гоша и любить-то не умел, и что это были за годы! Но все-таки она-то – любила. Неужели совсем все стирается?