Дворец сновидений - Кадарэ Исмаиль

— В клуб.

— Э, в клуб.

— Если снова будут меня спрашивать, скажи им, что мне некогда.

— Хорошо, — сказала служанка.

До Марк-Алема донесся аромат еды. Перед тем как войти в гостиную, он постоял какое-то время неподвижно, сам не зная почему. Из комнаты доносились голоса. Если уж соль гниет, то чего ждать от рыбы, говорил младший дядя в тот момент, когда Марк-Алем толкнул дверь. В большой комнате, застеленной от стены до стены ковром, чувствовался привычный дух тлеющих в жаровне углей. Приехали два его дяди, старший со своей женой и младший. Были еще два кузена, оба заместители министра. Марк-Алем приветствовал всех по очереди.

— Ты выглядишь усталым, — заметил старший дядя.

Марк-Алем пожал плечами, словно говоря: «Ничего не поделаешь, работа». Сразу стало понятно, что до его появления обсуждали его новую работу. Марк-Алем взглянул на тетку, сидевшую на коленях возле одной из двух больших медных жаровен. Она улыбнулась ему мельком, и только тогда он ощутил, что полностью освободился от чувства тревоги. Он устроился в одном из углов, дожидаясь, когда общее внимание наконец дойдет и до него. Так и произошло.

Старший дядя продолжил свою речь, прерванную, похоже, появлением Марк-Алема. Он был губернатором в одном из самых отдаленных уголков государства, и каждый раз, приезжая по делам в столицу, привозил оттуда множество жареных историй, ничем, на взгляд Марк-Алема, не отличавшихся от услышанных в прошлый раз. Его жена, небольшого росточка, с недовольным выражением на рябом лице, внимательно слушала рассказы своего мужа, время от времени поглядывая на присутствующих, словно говоря: видите, где нам приходится жить? Она постоянно жаловалась на тамошний климат, на перегруженность мужа работой, и в словах ее угадывалась непреходящая тайная неприязнь к своему деверю, среднему брату мужа. Визирю. Так все звали человека, занимавшего самый высокий на данный момент государственный пост среди всех Кюприлиу, пост министра иностранных дел, и который, по ее мнению, не прилагал достаточных усилий к тому, чтобы его брат вернулся наконец в столицу.

Младший дядя слушал все это с беззаботной улыбкой. В то время как старший казался Марк-Алему бронзовым изваянием, слегка припорошенным пылью суровости, фанатизма и провинциализма, младшего он любил все сильнее. Светловолосый, с голубыми глазами, рыжеватыми усами и со своим албанско-немецким именем, Курт, по общему мнению, был своего рода сорняком среди Кюприлиу. В отличие от своих братьев он никогда не стремился занять какие-то важные посты, а напротив, всегда принимался за какую-нибудь странную работу, которую быстро бросал; в институте океанографии, в архитектуре, а в последнее время занимался музыкой. Кроме того, он не хотел жениться, играл в гольф с сыном австрийского консула, состоял, по слухам, в любовной переписке с некоей таинственной ханум — словом, всегда занимался чем-то оригинальным, увлекательным, но совершенно бесполезным. Марк-Алем мечтал хоть в чем-то на него походить, но понимал, что это совершенно недостижимая цель. Уже совсем успокоившись, Марк-Алем, слушая разговор двух дядей, представлял себе карету, стоявшую на улице, в которой те приехали, ту самую карету, при виде которой он испытывал радость, смешанную с ужасом, потому что привозила она всегда или хорошие вести, или страшные известия.

В доме Кюприлиу, или во «дворце», как называли между собой все родственники главный дом династии Кюприлиу, имелось несколько карет, но поскольку все они выглядели совершенно одинаково, то для Марк-Алема сливались в одну: радостно-печальную карету, с буквой Q, вырезанной в дереве, развозившую или радужные, или траурные новости из главного дома во все остальные дома многочисленного рода. Несколько раз речь заходила о замене буквы Q на К, в соответствии с написанием албанской фамилии Кюприлиу на официальном османском языке, Koprulu, но они никогда не соглашались с подобными изменениями и сохранили букву Q и все остальные буквы фамилии, как те писались с использованием алфавита албанского языка: Qyprilliu.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Ну что же, значит, ты устроился в Табир-Сарай, — обратился к Марк-Алему старший дядя, закончивший наконец свое повествование. — Определился наконец.

— Мы все вместе его устроили, — сказала мать.

— Это вы хорошо сделали, — проговорил старший дядя. — Почетная работа, важная работа. Ну, удачи!

— Иншалла! — ответила мать. — Благословенны будут твои уста!

В беседу вступили два других кузена. Когда Марк-Алем слушал их разговор, ему вспомнились все бесконечные обсуждения его будущей работы перед тем, как было решено устроить его в Табир. Посторонний человек, если бы услышал их, раскрыл бы рот от изумления: да можно ли себе представить, чтобы так дотошно обсуждалось, на какую работу определить племянника из рода Кюприлиу, из знаменитой семьи, мужчины которой приводили возглавляемые ими императорские армии аж к стенам Вены, семьи, которая даже теперь, в период ее упадка, оставалась одной из опор государства, которая первой выдвинула идею перестройки империи и создания СОШ (Соединенных Османских Штатов), которая единственная, кроме императорской фамилии, фигурировала в словаре Ларусса во Франции на букву К — Кoрrиlu — grande famille albonaise dont cinq tnernbres fiirent de 1656 a 1710, grands vizirs de I'Empire ottoman, в ворота которой с трепетом стучались высшие чиновники в поисках защиты, карьеры или милосердия.

На первый взгляд это могло бы показаться удивительным и даже в чем-то невероятным, но у них глубоко изучивших историю рода Кюприлиу, ни малейшего удивления не вызывало. Им было известно, что на протяжении четырехсот с лишним лет в их семье, взрастившей премьер-министров, слава всегда была неотделима от несчастий, и так будет всегда, до скончания их рода. Невозможно было припомнить осыпанную большими почестями семью, которая тут же после этого подвергалась бы столь же ужасным карам, как происходило с ними. Были в ее истории и свет, и мрак, и люди, занимавшие высокие посты, министры, губернаторы, адмиралы, но были и сидевшие в тюрьмах, обезглавленные или пропавшие бесследно в неизвестности. Мы, Кюприлиу, вроде тех людей, что пашут землю и живут у подножия вулкана Везувий, сказал, посмеиваясь, младший дядя, Курт. Словно Везувий, который периодически извергается и сжигает, превращая в пепел, живущих в его тени, по нам время от времени наносит удар самодержец, в чьей тени мы живем. И подобно тем, кто живет у подножия Везувия, несмотря на все неисчислимые беды, которые он время от времени приносит, и после того, как вулкан вновь уснет, там, на плодородных и таких опасных почвах у его подножия, заново обустраивает свою жизнь, так и мы, невзирая на извергаемые самодержцем кары, продолжаем жить в его тени и верно ему служим. С раннего детства в памяти Марк-Алема остались суматошная беготня прислуги по их большому дому задолго до рассвета, перешептывания в дверях, тетки с искаженными смертельным страхом лицами, стучавшие в уличные ворота, долгие дни, наполненные скверными вестями, ожиданием, ужасом, до тех пор, пока все не успокаивалось вместе с тихим оплакиванием осужденного в одной из боковых комнат, а потом жизнь продолжалась по-прежнему, в ожидании нового блестящего возвышения или нового траура. Потому что, как говаривали, в семье Кюприлиу мужчины или поднимались до самых высоких постов, или падали в бездну несчастий, промежуточного пути не было.

Хвала богу, что ты хотя бы не носишь фамилию Кюприлиу, часто повторяла ему мать, хотя и сама не особо верила собственным утешениям. Он был ее единственным сыном, и всю свою жизнь после смерти мужа она только и делала, что ломала голову, как бы защитить его от фатальной участи рода Кюприлиу. Из-за этого ей пришлось стать умнее, решительнее и, на удивление, красивее. Когда-то давно она для себя приняла решение держать его подальше от карьерного продвижения. Однако, когда сын вырос и закончил школу, ее решение чем дальше, тем больше стало казаться не имевшим смысла. В роду у Кюприлиу безработных не водилось; хочешь не хочешь, нужно было найти место для Марк-Алема. Место, где возможности для успешной карьеры были бы максимальными, а шансы попасть в тюрьму минимальными. Вся родня долго это обсуждала, предлагая, отвергая и снова предлагая дипломатию, армию, двор, банки, министерства, разбирая по косточкам все преимущества и недостатки разных вариантов, возможности продвижения и возможности падения, перебирали, обсуждая по пунктам каждую должность, отбрасывая ту из них, которая казалась наименее подходящей или самой опасной, в пользу другой, затем отметали и вторую по тем же прими нам, подбирали третью, которая вначале, казалось, отличалась от первых двух, но затем, при более глубоком размышлении, все приходили к заключению, что именно эта должность, на первый взгляд спокойная, на самом деле была самой опасной из всех, и тогда возвращались снова к первой, к той самой, о которой вначале говорили; «Ой-ой-ой, только не туда!», и снова в том же порядке, пока наконец мать Марк-Алема, уставшая от всего этого, не произнесла: «Да пусть идет куда хочет, от того, что ему на роду написано, не убережешься». И вот когда они уже были готовы предоставить выбор ему самому, средний брат. Визирь, державшийся до этого в стороне, высказал наконец свое мнение. Оно прозвучало вначале неожиданно, казалось, о подобном можно было говорить только с улыбкой, хотя улыбка быстро таяла у всех на лицах, оставляя вместо себя смущение. Дворец Сновидений? Как это? Для чего? Затем мало-помалу чем больше это обдумывали, тем естественнее оно представлялось. А почему бы и не Табир-Сарай? Что здесь плохого? Да не только ничего плохого в этом не было, но напротив, это было лучше всех прочих должностей с их бесчисленными скрытыми ловушками. Ну, а тут нет никаких опасностей, что ли? Да конечно, конечно, но все эти опасности эфемерные, из мира сновидений, понимаешь меня, ведь как сказал один старик, обнаружив, что попал в серьезный переплет, Боже, сделай так, чтобы это оказалось сном!