Тройная игра - Фридрих Незнанский

Он думал и думал о том, почему он никак не может, не имеет права проиграть именно сейчас, и мало-помалу у него начал выкристаллизовываться удачный, как ему казалось, план действий. Встретившись с генералом Гуськовым, он не ограничится только спасением своих фур, он постарается его руками расправиться с врагами. Нет, он не будет никого, что называется, закладывать, чтобы решить свои проблемы, он сделает все тоньше и изящнее. Он расскажет Гуськову, как ему стало трудно работать с криминалом, как обнаглели солнцевские во главе с новым их предводителем, неким Кентом. Мало того что они не считаются даже с воровскими законами, не подчиняются авторитетам, они еще и возомнили себя всемогущими до такой степени, что предложили ему, Гранту, найти милицейского чиновника, который за взятку перевел бы нужного им человека из какого-то уральского лагеря в Москву, в Бутырку! «Представляете, Владимир Андреевич, какая наглость?!» — спросит он Гуськова. Ну а дальше — дальше как кривая вывезет. Есть риск, конечно. Не клюнет Гусь — ну тогда по крайней мере он будет информирован об активности солнцевских и о том, что есть уголовник, на которого надо обратить особое внимание. А клюнет — можно будет навсегда отделаться и от его, Гуськова, опеки, раз он себя скомпрометирует такой сделкой с уголовным миром, и от Никона, и от Кента. Если у него будет компромат на Гуся, уж он сумеет воспользоваться им через него же и вывести из игры и такого великого пахана, как Никон, и такую его шестерку, как Кент. Если опять же и они, узнав обо всем, сами не согласятся оставить его в покое… Он даже потер руки от удовольствия — такой удачной показалась ему изобретенная им только что затея.

Так что если быть честным до конца и называть вещи своими именами, в решении его, Гранта, проблем генерал Гуськов должен быть более чем горячо заинтересован…

7

У всей этой сегодняшней заварухи, когда для Игоря Кирилловича враз сошлось столько проблем, была своя предыстория.

Дело в том, что вовсе не всегда Игорь Кириллович был воровским авторитетом, а тем более респектабельным бизнесменом. Когда-то, и не так уж давно, но в совсем теперь ушедшей жизни, был он армейским офицером, спецназовцем, успевшим захватить конец афганской эпопеи и даже чуток хватануть чеченской — пытался в самом начале в составе спецназовской группы остановить победное шествие генерала Дудаева. Они кое-чего тогда даже добились, но на полпути были отозваны из Чечено-Ингушской республики и вместо наград, в соответствии с приказом Верховного Главнокомандующего, были вышвырнуты из армии — за разжигание, видите ли, национальной розни и дестабилизацию обстановки на Северном Кавказе… Враз он остался без службы, без денег, без перспектив. Хорошо хоть было где жить: тогдашняя его жена пока терпела его, все еще видя в нем того героя, за которого выходила когда-то замуж. Выходила в надежде на блестящее будущее, а тут жизнь враз стала бесцветной и бесперспективной. Он и теперь был герой, только герой не очень здоровый, с расшатанной психикой и — совершенно ничего не понимающий в том, что происходит вокруг. А вокруг все рушилось и трещало и нагло перла та самая новая жизнь, которая никак не желала поддаваться его пониманию, а главное — не видел он себе никакого применения в том мире, в котором белое становилось черным, черное — белым, а любимый страной и армией красный цвет стал считаться чуть ли не национальным проклятием. Спасла его тогда знаменитая армейская взаимовыручка. Он уже готов был после очередной серьезной размолвки с женой наложить на себя руки, как вдруг совершенно случайно встретил на улице боевого, еще по Афгану, дружка, настоящего гебешника. «Слушай, ты ж, помнится, языки знаешь? — внял его беде дружок, когда они, выпив в парке Горького пива, рассказали друг другу, кто чем живет. Друг был благополучен, окопался при управлении снабжения тыла. — А хочешь во Внешторг?» Игорь Кириллович не очень хорошо знал, что такое Внешторг, смутно представляя себе каких-то элегантных мужиков, которые ездят по заграницам, курят импортные сигареты и пьют виски — этакие дипломаты от торговли. Он чуток подумал — и с ходу согласился, чувствуя, как жизнь моментально начинает окрашиваться в прежние, радужные тона.

Эта радужность не померкла и потом, хотя заниматься ему во Внешторге пришлось тем, чем он сроду и заниматься-то не думал. В недальнем зарубежье, во все еще братских соцстранах, закупал он кой-какое не самое важное оборудование для Госснабов — союзного и республиканского. Через него тогда шла всякая мелочовка, которой уважающие себя внешторговские волки и заниматься-то не хотели, — кабель, электропровод, насосы для перекачки воды и канализационные — все больше товар для жилкомхозов. Прелесть занятия вскоре обозначилась в том, что цены на закупку всей этой жилкомхозовской лабуды все еще были в переводных рублях, приравненных Госбанком к девяностокопеечному советскому доллару, реальная же цена доллара к этому времени во много раз превысила пресловутый девяностокопеечный рубеж и с каждым днем все увеличивалась. Оборудования этого — оплаченного, авансированного, полученного по бартеру — за год образовалось на госснабовских складах великое множество, и числилось оно, даже пройдя таможенные формальности, за ним, Игорем Кирилловичем Разумовским (вернее, за его отделом, но все же, если персонально, фактически знал, где и что и в каких количествах, один он). Поначалу Игорь Кириллович занимался всем этим с легким отвращением, иногда утешая себя тем, что чем-то это похоже на работу в разведке: резидент получает огромные деньги, тайно тратит их по своему усмотрению, отчитывается как бог на душу положит (а то и вовсе не отчитывается) — да если ты нечист на руку или — так благороднее — по-американски оборотист, ты, можно сказать, сидишь на золотой жиле! Но сам он, увы, был брезглив и болезненно чистоплотен. Ему не раз тогда предлагали взяться за левую реализацию дефицитного товара с его складов (а что тогда не было дефицитным!), но он упорно отказывался, даже бывали случаи — выгонял из своего кабинета особо назойливых посредников, которые просто его не понимали. Жене он, естественно, старался о таком не говорить, но она вроде и без того поутихла тогда, не пилила больше за никчемность и безденежье. Еще бы — он был пристроен, и хорошо пристроен, многие о таком и мечтать не могли: частые загранкомандировки, возможность самому приодеться, привезти кое-что в дом. Нормальное «совковое» счастье. Именно тогда к нему и пристала кличка Грант. Еще не растерявший своей спортивной стати, он был очень хорош в своих немногочисленных, но очень модных заграничных шмотках, которые успевал раз за разом прикупать: строго элегантные, необыкновенно шедшие ему джемпера, модные плащи, спортивного кроя курточки, галстуки. У него был превосходный вкус. а уж ботинки, перчатки — они были настоящей его слабостью, эти вещи у него всегда теперь были очень дорогие и очень фирменные. «Шузы и все, что из кожи, — только английское», — любил говорить он, и, видимо, эта-то его слабость и превратила бывшего капитана спецназа сначала в капитана Гранта, а потом и просто в Гранта…

Но не успел он как следует обжиться в новом «дипломатическом» качестве, как снова все рухнуло: сначала Внешторг, потом разного уровня «снабы». Доллар в стране становился свободно покупаемым и продаваемым, переводной рубль исчез, будто его и не было, а вместе с тем враз стали смешными цены, получавшиеся когда-то у Внешторга на его базе. Особенно в сравнении с долларовыми ценами, которые сразу же установили бывшие соцстраны, откуда товары были привезены. Ну а сам товар — тот многочисленный ассортимент, который Игорь Кириллович закупал в последнее время, — так и остался лежать на одному ему ведомых складах, став враз как бы совсем ничьим, чуть ли не единоличной собственностью Игоря Кирилловича. И тут бравый спецназовец снова всерьез задумался о своей собственной судьбе. Внешторг исчез, фирма, в которой он работал, дышала на ладан. Еще чуть-чуть — и он опять будет на улице, и опять окажется в том же самом положении, если не худшем, что и после армии. А тут денежки, можно сказать, сами в руки просятся, это ж надо дураком быть, чтобы от них отказываться. И он решился. А решившись, наплевав на прежние принципы, повел себя как всякий неофит: глуша совесть, развернулся бывший капитан с такой бесшабашностью, что хоть и тошно другой раз самому становилось, а назад хода ему уже не было — сам себе отрезал. Вот как развернулся. Заграничные-то цены враз стали недоступными разоренному российскому покупателю, а он их устанавливал сам — вполне приемлемые для того же покупателя.

Насосы, которых он прежде вроде как стеснялся, лежали по всей стране: в Хабаровске, на Кубани, в столице, в Воронеже — да где их только не было! Конечно, одному бы ему такое дело не провернуть, но он теперь знал многих мужиков из местных «снабов». Они по его заданию в срочном порядке оплачивали насосы по тому самому старому курсу — по девяносто копеек за доллар — и складировали уже как свои собственные, чтобы потом, по его, Гранта, команде, отпускать желающим по уже установленной им самим цене.