Николай Николаевич Раевский - Юрий Епанчин

Генерал не был поклонником модных философских течений, изящной словесностью интересовался в меру и, вообще, к "романам" относился снисходительно. Литературу он, скорее, считал не серьезным делом, а способом времяпровождения. Более всего он ценил живую человеческую беседу, был внимательным слушателем и сам являлся неплохим рассказчиком. Любил писать и получать письма. Полагался больше не на книжные истины, а на здравый смысл. Интересно, что Пушкин назвал Раевского "человеком без предрассудков". Вместе с тем он сочувствовал каждому талантливому человеку, стараясь ненавязчиво помочь ему. И большинство талантливых молодых людей отвечало генералу взаимностью, ценило его. В частности, для Пушкина пребывание в семье Раевского было чудесным временем: он переполнился впечатлениями[58].

Для богатого помещика, владельца 3500 крестьян, Раевский жил достаточно просто. Но он не стремился решать свои финансовые проблемы за счет крестьян, увеличивая поборы. Он "знал и ценил простой народ, сближаясь с ним в военном быту и в своих поместьях, где между прочим любил заниматься садоводством и домашнею медициною. В этих отношениях он далеко не походил на своих товарищей по оружию, русских знатных сановников"[59]. Действительно, он отличался от богатых помещиков-вольтерианцев, стремившихся на основе новейших экономических учений создать высокодоходные хозяйства. Раевский предпочитал оставаться в стороне от сомнительных новшеств, строил отношения с крестьянами на традиционной патриархальной основе, рассматривая их не только как источник для получения доходов, но и как людей, нуждающихся в попечении и опеке. И крестьяне его, как правило, не проявляли недовольства своим помещиком, а некоторые испытывали настоящую преданность ему.

Тем не менее Раевскому удавалось найти дополнительные источники доходов. 19 апреля 1827 г. он сообщал М. Ф. Орлову: "Занимаюсь переустройством винного завода, по моей методе". А 19 августа 1825 г. доводил до сведения дочери Екатерины: "Прошу у Орлова прилагаемые образцы разных глин... Нет ли фаянсовой или удобной для изразцовых фигурных печей". Передавая имения детям, он заботился, чтобы на них не оставалось долгов: "Отдаю деревню Еразмовку Катиньке и почитаю обязанностию сделать ее столь доходною, чтоб она наградила обещанное мною. До того времени я плачу за нее проценты в казну". Выделив М. Н. Волконской с. Успенское в Воронежской губ., Николай Николаевич выплатил почти весь долг, так что из 1 млн. 38 тыс. 900 руб. на ней осталось только 62 тыс. 400 рублей[60].

В среде дворянского сословия он стоял на позиции равенства. Для него не имели значения богатство, знатность и чин дворянина. Ко всем он относился одинаково, учитывая лишь моральные и деловые качества. Он был хлебосольным хозяином, за столом которого постоянно можно было увидеть представителей разных семей, бедных офицеров, причем последние не чувствовали себя приживальщиками. Практически никогда не просивший ничего для себя лично, он оказывал покровительство знакомым и малознакомым людям, ходатайствовал перед царем о нуждах киевских помещиков. Раевский не стремился к знатности. Он отказался от предложенного ему графского титула[61].

Особо следует сказать об отношении прославленного генерала к воинской службе. В мирное время он ею тяготился, так как гораздо свободнее чувствовал себя в боях и походах. Но это не означает, что он отдавал своему делу мало времени. Просто он иначе понимал задачи армии и солдатского обучения. Правительство больше заботилось о подготовке воинских подразделений к парадам и смотрам, чем к боевым действиям. Такой подход был чужд Раевскому, хотя на смотрах и маневрах его корпуса получали высокие оценки. Раевский не мог смотреть на солдата как на "механизм, артикулом предусмотренный". Он видел в нем боевого товарища. И солдаты отвечали ему взаимностью. Е. В. Тарле называл его "одним из очень немногих генералов, достигавших полной власти над солдатами без помощи зуботычин, палок и розог"[62]. Это не значит, конечно, что в 4-м корпусе Раевского, которым он командовал с 1815 по 1824 г., не применялись телесные наказания. Шпицрутены были уставным средством дисциплинарного взыскания, и командиру корпуса приходилось лично определять наказания за наиболее тяжелые проступки. Но он был противником использования подобных методов в качестве средства "обучения". Раевский не подавал официальных протестов против палочной системы (такое позволял себе только Барклай де Толли), но в частных разговорах он убеждал офицеров повышать собственную подготовку, воздействовать личным примером, учиться находить общий язык с солдатами.

Раевский пытался преодолеть разрыв между командирами и подчиненными. По его инициативе была создана первая в русской армии ланкастерская школа взаимного обучения. Часто он становился крестным отцом солдат и унтер- офицеров, принимавших православную веру, а также офицерских детей. Генерал следил за распорядком армейской жизни, не допускал притеснения мирных жителей со стороны своих подчиненных, откликался на народные жалобы, которые часто люди направляли ему, видя в нем заступника[63].

По долгу службы Раевскому приходилось исполнять различные обязанности. Иногда он участвовал и в организации сбора разведывательных данных. 6 августа 1817 г. он писал командующему 1-й армией Ф. В. Остен-Сакену: "Вашему высокопревосходительству угодно было иметь некоторые сведения об австрийском гонце. В удовлетворение ваше посылаю известного мне человека. Из приложенной при сем записки изволите увидеть, каким образом он ездил в Лемберг, так и то, что он видел и слышал; сие письмо никому не известно и никаких по себе следов оставить не может. Если вы изволите считать полученные вести уважительными и вздумаете употребить сего человека еще, то честь имею известить, что сие первое стоило мне 500 рублей, которые на казенный счет не ставлю, а упоминаю только о ней для сведений"[64].

После 1821 г. благоволение Александра I к Раевскому пошло на убыль, хотя внешне он продолжал выказывать знаки расположения. Дело в том, что царю поступили доносы о существовании тайного общества, причем Раевский и Ермолов назывались в качестве "секретных миссионеров", распространяющих влияние революционной партии "во всех слоях общества". Если в отношении вечно фрондирующего Ермолова это имело определенный смысл, то в случае с Раевским доносчики попали впросак. Тем не менее недоверие со стороны императора росло. Охлаждение царя Раевский особенно почувствовал во время высочайшего смотра 4-го корпуса в 1824 году. Чтобы как-то выяснить причины подобного нерасположения, он отправляет письмо командиру гвардейского корпуса, своему бывшему подчиненному и боевому соратнику И. В. Васильчикову. Не дождавшись разъяснений, генерал подал прошение об отставке[65].

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});