Разборки в Токио - Айзек Адамсон

– Ваша наблюдательность меня не впечатляет, – сказал я. – Даже будь у меня последняя стадия гейшефилии, вы не представили мне ни единого преимущества вступления в ваш маленький клуб.

– Возможно, вы знаете многих, господин Чака. Поверьте, наш круг знакомств гораздо шире. Возможно, вы считаете, что полностью натурализовались в Японии, но вы всегда будете иностранцем. Жить в этой стране довольно сложно. Мы в силах бесконечно осложнить вашу жизнь.

– А теперь вы оскорбляете мои чувства.

– Это просто факт. Порой ксенофобия – полезный инструмент. Но давайте не будем зацикливаться на негативе. Давайте сосредоточимся на компенсирующих аспектах нашего предложения.

Поразительно, как этот парень говорил. Он переходил от почти неприкрытых угроз на жаргон агрессивного коммивояжера, в полной безмятежности и не меняя интонации. Как будто играешь в покер с роботом.

– И каков же пряник? – спросил я.

– Двести семьдесят три тысячи четыреста четыре доллара и двухгодичное членство в гольф-клубе Джун-парк, – сказал он. Сухо, как и все, что он сказал ранее.

– Двести семьдесят три тысячи четыреста четыре доллара? Прекрасная круглая цифра. Вы что, пожертвования собирали?

– Мы на бюджете, как любая организация.

– Я не играю в гольф.

– Членство можно переуступить. Оно стоит более ста тысяч долларов. Вы без проблем его продадите.

Таковы, значит, их ставки. Четверть миллиона долларов с лишним и привилегия гулять по травке, избивая маленький белый мячик. Сколько же она стоит, раздумывал я, с точки зрения «кнута»? Сломанной ноги? Моей жизни? Или чего-нибудь экзотичнее, болезненнее…

Не важно – у меня ставок не было. Ни кнута. Ни пряника. Ничего. Выбора и впрямь нет. Его не было с тех пор, как Флердоранж вошла в бар и в мою жизнь.

– Хорошо. – Я пожал плечами. Я решил немного подыграть, а затем их кинуть. Путь наименьшего сопротивления.

– Отлично, – сказал Человек в Шляпе. – Мы с вами свяжемся.

Он встал. Его спутники тоже. Затем все трое очень глубоко поклонились – глубже, чем положено. Я был польщен, но затем вспомнил, что этим парням, кем бы они ни были, я нужен, чтобы добраться до прекрасной гейши. Жест, однако, приятен, а в этом мире что сумел, то и получил.

Я поклонился в ответ. Затем они развернулись и в ногу зашагали прочь. Я смотрел, как они выходят из спортзала, и раздумывал, куда ж такие парни могут направляться.

Первый день чемпионата прошел довольно вяло. Было несколько очень перспективных ребят, но были и дети, чья подготовка явно недотягивала до соревнований такого уровня. У элитарных бойцов день прошел за безмятежным отсевом бесталанных – так, чтобы не выставить тех неумехами. Все матчи по традиции вроде бы приближались к ничьей, дабы сохранить «лицо» противника. Бои, которые можно было выиграть вчистую, часто заканчивались победой по очкам. Такая традиция вынуждала хорошо подготовленных бойцов становиться актерами-любителями: инсценируя ошибки, они давали противнику возможность набрать очки.

Один особенно абсурдный матч шел полчаса с лишним. Боец по имени Хитаки был одним из фаворитов открытого спарринга на двух костылях. Немного увлекшись, он быстро набрал очки, и до победы ему оставалось заработать еще одно. Однако тут чувство ответственности перевесило, и он стал неуклюж и вял. Его атаки были очевидны и несвоевременны. И все же его противник не проявлял инициативы. Хитаки начал ошибаться и чуть ли не вис на сопернике. Он заработал два штрафных очка, нарочно выйдя за пределы ринга.

Это помогло сравнять счет. Но проблема была в том, что, если Хитаки получит еще одно штрафное очко, его дисквалифицируют. В отчаянии он старался навязать противнику еще хоть одно очко, чтобы довести счет до 4–3, а уж затем нанести победный удар. Но соперника, похоже, устраивало медленно кружить по рингу, и он не пользовался возможностью, когда бы Хитаки ни открывался. Хитаки попытался врезаться плечом в его костыль, но соперник увернулся. Так они и ходили кругами. Хитаки старался подставиться, а противник упорно не давал ему потерять очко.

Матч начинал интриговать – дикая иллюстрация тому, как пацифизм может расстроить агрессора. Конечно, прямо за пределы ринга такую тактику не перенесешь. В конце концов Хитаки приблизился к противнику, а затем, как в гротескной пантомиме, шлепнулся на пол, будто получил удар по ногам. Полный сочувствия и, несомненно, такой же расстроенный рефери присудил очко, дав Хитаки возможность покончить с противником, сохранив тому репутацию.

После этого матч закончился в считаные секунды. Проигравший сошел с татами с нахальной улыбкой, а Хитаки – в легком шоке. Надо бы прикинуть, подумал я, как этот бой применим в моем положении.

Репортаж с соревнований освежал – даже лучше, чем сон. Турнир напомнил мне, что в конечном счете я по-прежнему репортер – журналист самого уважаемого среди азиатских тинэйджеров англоязычного издания. У меня были свои слабости: любовь к гейшам, потребность в Саре, неуместное чувство юмора и способность влезать самому и втягивать окружающих в опасные для жизни ситуации. Но просматривая свои заметки о турнире, я снова понял, что, несмотря на недостатки, я, возможно, лучший репортер, что когда-либо писал о соревнованиях по боевым искусствам среди азиатской молодежи. Ко мне вернулась уверенность. Я найду гейшу. И я знал, что так или иначе сумею стряхнуть с хвоста тех, кого представлял Человек в Шляпе.

Если эти люди как-то связаны с якудза, о безопасности Хиро Бхуто или моего водителя Хирохито можно больше не беспокоиться. Можно не прятаться, спокойно вернуться в шикарный отель. Но сначала требовалось посетить менее комфортабельные камеры токийской городской тюрьмы, где я надеялся кое-что узнать об одном пожаре.

5

Хидеаки Кавабата отбывал пожизненное заключение в «Общежитии искупления» токийской городской тюрьмы, потому что слегка поучаствовал в студенческом политическом движении, пока учился в колледже. Не по годам развитый студент, изучавший химию и электромашиностроение, он проводил студенческие годы, как и многие японцы – пошел вразнос фигурально и буквально и исследовал радикальную политику. К несчастью, его выпускной год в колледже совпал со строительством аэропорта Нарита в 1979 году.

Аэропорт Нарита был громким делом среди японских радикалов. Они протестовали против захвата «крестьянских» земель под строительство аэропорта, который предназначался для обслуживания в основном международной буржуазии. Япония стала так богата и комфортна, что ее дети усомнились в богатстве и комфорте. У Америки был национальный съезд Демократической партии 1968 года, у Франции – май 1968-го, и теперь, десять лет спустя, декада японского студенческого бунта заканчивалась яростной схваткой из-за аэропорта Нарита.

Цифры вспоминались легко – во время стычек в 1979 году взорвалось двадцать шесть бомб. Ранены тридцать два человека. Восемь убиты.

Хидеаки Кавабата был признан виновным в двух из этих смертей. Он всего лишь изготовил бомбы, так что мог бы легко отделаться. Но по другим подозреваемым улик было мало, поэтому Кавабата стал вроде козла отпущения. Дело осложнялось тем, что он считал себя политическим героем и не пожелал отрекаться от убеждений и искупить вину как положено.

В конце концов большинство радикальных сторонников Кавабаты плюнули на свое правое дело, подстриглись и присоединились к японскому мейнстриму, против которого и выступали в студенческие годы. Аэропорт Нарита построили, а Кавабата принялся отбывать пожизненное заключение, обретя статус сноски в исторической монографии.

Приговор сделал его левым фанатиком без чувства юмора. На всю жизнь поселиться в тюрьме из-за юношеского идеализма трудно, и поэтому Кавабата нашел утешение в марксизме, сообразном пожизненному сроку.

Меня провели в комнату для посетителей, где за деревянным столом сидел Кавабата. Я сразу подумал, как мало он изменился с нашей последней встречи: тот же худой очкарик, лицо серьезное без малейших признаков самоанализа. Казалось, он скорее считает в уме, чем грезит о мировой революции.

– Чака, мне не сказали, что посетитель – это ты. Я бы принес тебе кое-что из моих трудов, – сказал он как мог приветливо. Кавабата неизменно передавал мне заумные напыщенные трактаты о «Роли молодежи в разжигании мировой революции» и всякое такое в надежде, что я их опубликую в «Молодежи Азии». Как легко предположить, то были бессвязные нравоучительные диатрибы. Как писатель Кавабата был приличным террористом.

– Рад тебя видеть, Кавабата. Похоже, ты пережил распад Советского Союза и Восточного блока. – Мне нравилось его подкалывать. Он никогда не понимал, шучу я или пытаюсь вовлечь его в дискуссию.

– Естественный конец порочного правления, исказившего идеи Маркса. Теперь, когда Советский Союз больше не сует свой нос в чужие дела, могут победить истинные отечественные революции.