Закон полярных путешествий: Рассказы о Чукотке - Альберт Мифтахутдинов

Вот в такое тяжелое время и свела судьба Миронова и Кеннакука. На знаменитой Иультинской трассе. Длина ее невелика — всего двести семь километров, но иногда зимой на эти километры уходила неделя. И тогда в пути была колонна автомашин, замыкал которую геологический автофургон. Из трубы вился дымок: фургон отапливался, ребята на короткий путь не рассчитывали.

Миронов сидел с водителем. Машина плелась потихоньку, впереди основная колонна пробивала дорогу.

Почти половина пути была уже пройдена, когда на дороге Миронов увидел человека. Сначала он подумал, что это идет к ним шофер одной из забуксовавших машин, но в свете фар различил на встречном меховую одежду, какой никто из местных шоферов не носил.

«Пастух, наверное, — подумал Миронов. — Где-то, видать, тут бригада кочует…»

— Мэй, этти! — поздоровался Миронов.

— Привет… — ответил незнакомец.

— Куда?

— В Иультин…

— Ого! — присвистнул Миронов… — Без малого сотня кэмэ! Пешком! Очумел, что ли? Пурга ведь!

— Да я не замерзну… И пурга скоро кончится… Все равно кто-нибудь бы встретился, — весело сказал незнакомец.

Во время разговора Миронов внимательно рассматривал его. Он был, пожалуй, чуть старше его, — впрочем, у северных людей очень трудно определить возраст.

«Чукча или эскимос?» — гадал Миронов и не мог определить.

— Давно идешь?

— Нет… часа два…

— Подожди… — Миронов вытащил термос. Отвинтил, налил в крышечку. — Пей!

— Чай? — удивился путник.

— Ага! — засмеялся Миронов. — С коньяком и смородиной. Вкусно.

— Ни-че-во-о!

— Садись к ребятам в фургон, там печка, — сказал Миронов и сам забарабанил в дверцу.

— Принимай гостя! — крикнул он в темноту и помог Кеннакуку забраться.

В дорожном шоферском профилактории, где остановились на ночевку, наскоро поужинали, получили маленькую комнатку. После трудной дороги всем хотелось спать, а тут тепло и уютно, узкие железные кровати аккуратно застелены солдатскими одеялами и белоснежными простынями.

Ребята рухнули в постели, и тут только Миронов обратил внимание, что свободной осталась одна койка — для него, а дорожный попутчик вообще куда-то пропал.

Нашел его Миронов в коридоре. Он не сняв своих мехов, сидел на полу, в углу, и, казалось, дремал.

— Товарищ, — толкнул его Миронов, — вставай.

Тот послушно встал.

— Пошли.

У окошка диспетчерши (она была и хозяйкой гостиницы) они простояли долго. На стук Миронова никто не откликался. Наконец окошечко отворилось и показалось заспанное лицо.

— Что такое? — спросила женщина. — Новенькие? А-а, — узнала она, — геологи…

— С нами пассажир… нужно еще одно место, — показал Миронов на Кеннакука.

— Мест нет, — сказала она, увидев человека в кухлянке. — Да не волнуйтесь, они привычные…

— Как это привычные! — взорвался Миронов. — «Мест нет», — передразнил он. — На краю света, а совсем как на материке — «мест нет!»

— Ну нет… — вздохнула она. — А вдруг еще машины подойдут?

— Значит, есть?

Она молчала.

— Пожалуйста, раскладушку — и в нашу комнату.

На раскладушку Миронов постелил спальный мешок, сверху простыни, раскатал одеяло и стал не торопясь устраиваться.

— Ложись сюда, — показал на койку. — Тебе еще ой-ой сколько топать, выспись хоть по-человечески.

Кеннакук не возражал. Его коричневое продубленное лицо было непроницаемым.

— Э-эх, хорошо-то как! — вздохнул Миронов. — Спим до победного конца.

Пурга действительно улеглась. Остаток пути прошли за день. В Иультине Миронов спросил Кеннакука:

— А теперь куда?

— Мне в другой поселок, на север. Должна за мной прийти упряжка.

— Там, где Коса Двух Пилотов?

— Да. Оттуда.

— Мы из этого поселка будем выбрасываться в поле, — обрадовался Миронов. — Весной…

— Скоро, — улыбнулся Кеннакук.

На улице были декабрь и непроглядная темень полярной ночи.

Но весна все-таки наступала. Миронов вышел из столовой поселка, присел на крылечко, закурил, щурясь от яркого солнца и снежной белизны. Вдали в океане голубели торосы, весело, по-новогоднему сверкали снежинки на антеннах полярной станции, неподалеку резвились щенки, и даже движок возле бани тарахтел не уныло, а весело. С визгом высыпала из школы ребятня… Всюду весна, у всех хорошее настроение. Даже у Миронова, хотя он и думает: «Кому весна, кому весновка…»

— Здравствуй, начальник… — услышал он знакомый голос.

Миронов с интересом оглядел подошедшего, привстал:

— Ке… Кен… — пытался он вспомнить.

— Конечно, Кен! — обрадовался тот. — Здравствуй!

— Здравствуй, друг, здравствуй! Вот не ожидал! Надо же где встретились!

— Так мы же зимой договорились!

— Не помню. Все равно здорово!

После, в маленькой поселковой гостинице, когда попивали чай на коньяке и смородине («фирменный» напиток Миронова), он поведал Кену о проблемах с транспортом, в данном случае с упряжкой.

— Это мы решим, — твердо пообещал Кен.

— Тогда я в магазин, — засмеялся Миронов.

— Пойдем вместе. А оттуда ужинать ко мне домой. У меня такая еда, что ты и не пробовал.

Домик, в котором жил Кеннакук, состоял из двух небольших комнат, просторной кухни, большой кладовки, склада для угля и пристройки для льда.

Встретили их высокий старик, очень древний (так показалось Миронову), и бабушка, круглолицая, со смешливыми глазами.

— Это мой дядя Агыга, — сказал Кеннакук, — а это бабушка Кайо, моя тетя, самая веселая на побережье.

— Ай! — махнула на него Кайо (она понимала по-русски) и засмеялась.

Стол соорудили быстро. Миронов впервые пробовал сырую нерпичью печень, строганину из чира, жареный озерный голец ему понравился меньше. Потом печень пожарили — для гостя. Завершал трапезу олений бульон. Мясо и ребрышки были выложены отдельно. Чай предложили Миронову заваривать самому, тут понимали: на Чукотке у каждого обязательно свой рецепт заварки и обязательно самый лучший. И гость в доме — всегда хозяин, пожалуйста, заваривай.

Старики пили мало, как-то незаметно встали из-за стола и уединились в другой комнате. Вскоре оттуда донеслось негромкое пение, скорее речитатив.

— Вспоминают… — объяснил Кен. — О прошлой жизни. Про гостей разговаривают. Об охоте и дороге тоже. У нас песни называют «товарищи по одиночеству». Когда один, песня всегда помогает. А вдвоем песней можно разговаривать. Каждый свое сочиняет. Это как танец. Ты когда-нибудь увидишь танец. Надо праздник дождаться.

Кен проводил Миронова до гостиницы.

— Когда тебе удобней выезжать? — спросил он, прощаясь. — Тебя повезет Агыга. Я уже договорился. Я буду проверять его охотничий участок, я помогаю ему: ему трудно охотиться. А поехать он согласен. Он отличный каюр, ты не смотри, что дядя старый. У него собаки тут самые лучшие. Увидишь сам.

«Когда же он успел? — недоумевал Миронов. — Все время были вместе, и об этом речи не велось».

— Ну спасибо, Кен! Я расскажу, куда надо ехать. Утром загляну и договоримся.

— Только пораньше, — предупредил Кен. — Мы все очень рано встаем.

«Есть необъяснимое очарование в езде на собачьих упряжках. Я счастлив, что захватил это время», — говорил Амундсен. Миронов может сказать то же. Каюр Агыга тогда помог ему начать отсчет первым километрам. Сейчас, по прошествии стольких лет, на тундровом спидометре Миронова этих километров не одна тысяча.

С грустью и теплотой вспоминает Миронов то время. Сейчас он не смог бы проделать на нартах путь в несколько сот километров. И не потому, что не хочет или отвага поубавилось, а просто здоровье не то, да и собак сейчас найти не так-то просто. Отвыкли люди от упряжек, вездеходы избороздили тундру, стала она морщинистой, как лицо Кеннакука. Но до сих пор просыпается Миронов с легким сердцем, с тихой радостью, с верой в удачу наступающего дня, если ему кажется, что видел ночью белую тундру и солнце над ней, и тысячи солнц, отраженных в каждой снежинке, в каждом кристаллике льда, и слышал скрип полозьев, и улавливал запах тундры, запах весны, и, наверное, какая-то мелодия тех лет — далеких, лучших лет его жизни, — слышалась ему ночью, только он не помнит, какая, но знает: хорошо ему было, как хорошо сейчас, когда он все вспоминает…

…Провожали их Кайо и Кен. На дорогу Кайо вынесла что-то завернутое в тряпицу. Агыга кивнул, положил сверток в мешок. Потом Миронов узнает, что это прэрэм — костный мозг оленя с толченым мясом, самая калорийная пища, незаменимая в долгих переходах. Каюры всегда берут ее с собой.

Для собак захватили целую нерпу. Агыга объяснил, что об остальном не надо заботиться, по пути будут избушки, там есть запасы — людям хватит. Миронову оставалось только доверять каюру, он теперь полностью подпадал под его власть, хотя каюр формально подчинялся Миронову.