Пьесы - Николай Гуриевич Кулиш

class="p1">Г и р я. Не верю! Вы многих без спросу вписали.

С м ы к. Кого, например?

Г и р я. Да хоть бы и Стоножку Ивана… Да мало ли таких, что не хотели, а вы их повписали, чтобы этим незаконным протоколом людей дурить.

С м ы к (усмехнулся). А ну, спроси, вон Стоножка Иван стоит, спроси его!..

К о п ы с т к а (Стоножке). Слышите, сваток? Ха-ха-ха! Да на таких, как сваток Иван Стоножка, весь этот протокол, мало протокол — вся Советская власть держится…

Г и р я (Стоножке). Скажи, Иван, всенародно, ты по доброй воле подписывался? Ты соглашаешься, чтоб у нас забрали чашу и крест?..

К о п ы с т к а. Скажите ему, сваток!.. Посадите его в лужу! А ну?

Все обернулись к Ивану Стоножке. Он промолвил тихо и хрипло, помертвевшим языком:

— Я не по доброй воле подписывался… Я за то, чтоб не отдавать чашу и крест…

Г и р я (блеснул злым смешком). Слышали?

Г о д о в а н ы й. Вот так они дурят нашего брата — народ!

Д е д  с  п а л к о й. Вот так, чтоб вы знали!..

И з  т о л п ы:

— Га?

— Га-га?

— Ага!

— Ага-га!

Копыстка даже побледнел. Посмотрел на Стоножку, хотел что-то сказать, да только крякнул:

— Кто б мог знать, что такой инцидент случится!

У Васи задрожали губы, запрыгала бумага в руках:

— Батя!.. Вы же, батя, согласились, а я… за вас, за неграмотного, расписался. (Всем.) Батя подписались!..

Стоножка зашатался и что-то зашептал, словно хотел словами подпереть себя, чтоб не упасть:

— Какая же мы власть, если кости по дорогам, земля пухнет и весь свет шатается, клонится — не удержишься… Никак не удержишься… (Закачался, упал бы, если бы не Ганна.)

С м ы к (Васе — даже голос дрогнул). Вычеркни!.. Девяносто шесть… Читай, кто там дальше.

Д в а  г о л о с а:

— Вычеркните и меня!..

— И меня, Драча Никиту…

Г о д о в а н ы й. Граждане-народ! Протокол весь чисто фальшивый… Выписывайтесь!

З л о й  г о л о с. Выписывайтесь! Выписывайтесь!

Д е д  Ю х ы м (протиснулся сквозь толпу). Пропустите, говорю!.. Имею что-то сказать — вот, слушайте!.. А ну, послушайте! (Выступил вперед, скинул шапку, оперся о палку и начал.) Вот так же вот было, точь-в-точь так, когда мы на Шипке стояли… Вот вспоминаю… Три недели без харча, еще и лихоманка — кое-кто из солдат и на ногах не держался. И вот, представьте вы себе, — генерал-лейтенант Скобелев подъезжает, ну вот так, как до соломы: «Здорово, дети мои, орлы!..» Видит — некоторые солдаты на ногах не стоят… да и заплакал. «Дисьвительно, говорит… (После паузы.) Да не робей, говорит, дети, — богу молитва, а церкви служба… даром не пропадет!..»

Г о д о в а н ы й. Сущая правда, старик! Рассказывай — говори! Говори!

Д е д  Ю х ы м. И не пропала! Не пропала, говорю, потому дисьвительно пришла Советская власть, которая за нашего брата стала и стоит… И до судного дня стоять будет… (Обернулся к сыну. Задрожала седая голова.) А ты, сын, что ты ей сейчас натворил?.. Выходит, вроде как к туркам перекинулся? Ай-ай-ай! (Васе.) Впиши меня в протокол… заместо твоего отца!.. И чтоб дисьвительно было!..

И з  т о л п ы  г о л о с а:

— Впишите и меня!..

— И меня, Кондрата Хурса!

— Сироту Юхыма!

С м ы к. Впиши!.. (Взял у Васи протокол, свернул его.) Было и есть — девяносто семь!

К о п ы с т к а (в сторону Гири и Годованого). Вот вам и резолюция!

Тут дед с палкой чуть не вцепился в деда Юхыма:

— А на том свете?.. На том свете что тебе скажут за крест и чашу? Куда тебя за них посадят, а?..

Д е д  Ю х ы м. Куда б ни посадили, только б не с тобой… Так и бога буду просить: хоть в пекло, только не с тобой. (Прочь отошел, суровый, спокойный.)

Д е д  с  п а л к о й (заверещал ему вслед). А ты думал, в рай?.. В пекло попадешь, чтоб ты знал! В пекло!

Д е д  Ю х ы м (обернулся, посмотрел на всех). Солдат пекла не боится!..

Г и р я. Довольно свары, граждане! Не надо больше ни драк, ни крови, и так уже земля наша вся в сукровице… Лучше попросим товарищей, а наших соседей и братьев… На колени станем… (Протягивает руки.) Молим вас, Сергея и Мусия, и вас, дед Юхым, вы же самый старый в нашей слободке человек… молим — поставьте чашу и крест, положите на божий трон!.. Не глумитесь!..

М о н а ш к и (как тени склонились). Молим вас, православные… Взываем к вам с мольбой…

Склонились и те, кто рядом стояли. Еще большей показалась на заднем плане понурая и грозная фигура глухонемого.

С м ы к. А ты, Гнат, не издевайся над темным людом! Кого дуришь? Кому глаза замазываешь?

Г и р я. Сам же ты когда-то в церковь ходил, на клиросе пел, и люди тебя за это уважали. Коли теперь не веришь, так не мешай другому, не преграждай ему дороги к богу…

С м ы к. Был и я темным, да, спасибо революции, прозрел… Увидел, что вера — тюрьма, а попы — это ее сторожа… Вот и говорю.

Г и р я. Умоляем, положите святыню, потому ей, сердешной, больно в немытых, может, и грешных руках… Она же… отцовскими и нашими молитвами покрыта, она слезами нашими полита… (Упал на колени и запел.) «Взбранней воеводе, победительная».

К нему присоединились монашки.

З л о й  г о л о с. Не измывайся, собака!.. Люди же тебя просят, не звери!

Г и р я. Молю!

К р и к и:

— Хлеб вывезли!

— Скотину забрали!

— Овец, вороного коня…

— Уток, гусей, полотна, а теперь и святыню берут…

— Да что же это делается?

С м ы к. Почему, когда царям нужно было воевать, так из церквей брали золото, колокола, а если мы за кусок хлеба воюем, за свою власть, так уж и грех? Граждане! Прошу вас циркулярно разойтись!.. (Комиссии.) Идем!

Пошел было, за ним двинулась и комиссия. А тут злой до дикости голос:

— Люди добрые, защитите святыню!.. Спасайте! Спасайте, кто в господа бога верует!..

Гиря подтолкнул Лариона. Глухонемой двинулся, наклонив голову, наперерез комиссии. Ощерил зубы. Грозно замычал. Внезапно, одним движением, вырвал у Копыстки церковные вещи, плечом откинул Смыка и еще кого-то. От его животного, дикого рева отпрянули, расступились все. Приоткрыв ворота, положил где-то вещи, вышел, закрыл ворота и стал перед ними, темный, грозный, ощеренный. Бросились к нему Смык и Копыстка:

— Отдай, Ларивон!

— Слышишь ты?.. Отдай, браток…

Ларион замахнулся дубиной — засвистело в воздухе. Пришлось отойти.

Г и р я. Не трогайте его, не трогайте! Это же бог его с неба вразумил и силой своей осиял… (Всем.) Чудо явил!..

С м ы к. Знаем, кто вразумил!

К о п ы с т к а. Вразумили его тут, на земле! (Лариону.) Эх ты, темнота, темнота, браток! Кого ты послушал, подумай!..

Г о д о в а н ы й. Да разве может он человечье слово понять или человека послушаться, если он отроду глухой и немой, граждане? Это не иначе как чудо господне, граждане!

Д е д  с  п а л к о й. Конечно, чудо! Только бога он может услышать, только