Вперед,гвардия - Олег Селянкин

— Капитан-лейтенант Огонь идет! — говорили матросы, завидев Норкина. Он знал об этом прозвище, знал, что кое-кто даже из офицеров недоволен им, считает его нововведения ненужными, самодурством, но ничего не говорил и лишь украдкой посмеивался: он добился своего. Матросы стряхнули с себя сонную одурь и самое главное — научились так быстро заделывать пробоины и тушить пожары, что Норкину пришлось спрятать часы в карман и взять в руки секундомер.

Не обошлось и без открытых столкновений. Однажды дивизионный механик инженер-капитан второго ранга Карпенко прямо сказал Норкину:

— Не люблю, когда над народом издеваются! Матросам сейчас перед боями отдых нужен, а пробоин и пожаров у них впереди ещё хватит!

— Вы это только мне говорите или и с матросами также? — спросил Норкин и вспомнил, что именно этот вопрос задал ему Кулаков ещё в сорок первом году, когда у Норкина, ещё лейтенанта, с языка сорвалось проклятое слово «окружение»..

Карпенко пожал плечами и ничего не ответил. Он вообще недолюбливал нового комдива. Мальчишка! Давно ли ленточки носил, а уже дивизионом командует! Правда, и Чигарев не из старых, но тот хоть молчал, не вводил новшеств, а этот… Тоже мне Суворов нашелся!..

Подобные высказывания Норкину уже приходилось выслушивать неоднократно. И не то Хько от Карпенко. Многие пытались прикрыть свою лень словами заботы о человеке. Сначала Норкин прислушивался к ним, придирчиво проверял себя, но потом пришел к твердому убеждению, что так говорить могут люди недалекие или дорого ценящие только свое личное спокойствие. Об этом он прямо и сказал Карпенко. Тот, смуглолицый, с чуть заметными оспинками на широком лице, медленно прикрыл веками маленькие черные глаза, посидел так несколько секунд, потом поднялся, одернул китель и спросил подг черкнуто официальным тоном:

— Разрешите идти, товарищ капитан-лейтенант?

Конечно, Норкин его не удерживал, и Карпенко, повернувшись, как новобранец, вышел из кабинета. Даже его мерно покачивающиеся широкие плечи выражали презрение. Они словно говорили: «Ты ещё в пеленках лежал, когда я служить начал. Тебе не учить меня, а молиться на меня надо!»

Норкину было неловко перед этим пожилым человеком, на груди которого поблескивала медаль «20 лет РККА», но он считал себя правым и решил не уступать. Учения продолжались, и тот же Карпенко, пренебрежительно морщась, скоро установил ещё несколько ящиков с отверстиями для воды.

— Доставалось всем, Все ежедневно ожидали чего-либо нового, неожиданного, но больше всех страдал Василий Никитич Чернышев. Норкин долго не заглядывал к нему на склады, словно не знал о существовании базы, и вдруг, когда его меньше всего ждали, явился в канцелярию и потребовал перечень имущества. Он долго листал ведомости, вглядывался в цифры, около некоторых карандашом ставил «птички», а потом спросил:

— Эти сведения уже отправили в тыл бригады?

— Нет ещё, — ответил Василий Никитич и тяжело вздохнул. Он приготовился к разносу и крайне удивился, когда Норкин одобрительно кивнул. — Семенову мы всегда успеем сообщить, — продолжал он уже более уверенно.

— Сколько боезапаса зажилили и не показали в ведомости? — перебил его Норкин.

Чернышев сразу насупился и засопел. Поперек лба легла глубокая борозда. Мясистые губы, как у обиженного ребенка, выдвинулись вперед.

— Сколько боезапаса утаили, Василий Никитич?

Доброжелательный тон Норкина обезоруживал, и, хотя на Чернышева нашла та полоса упрямства, при которой из него нельзя клещами слова вытянуть, он ответил. Норкин, прищурив правый глаз, посмотрел на стену, пошевелил губами, заглянул в свой блокнот и сказал:

— Цифры в ведомости ещё урежь наполовину… Нет — на три четверти. Понял, Василий Никитич?

Чернышев понял, что комдив решил создать на базе тайный запас снарядов и патронов, что никому ничего отдавать не надо, и расплылся в улыбке; он был готов расцеловать Норкина.

— Может, и с вещевым довольствием так же? — спросил Василий Никитич и, будто разрезая что-то, взмахнул рукой.

Норкин молча встал, подошел к карте, висевшей на стене, и ткнул в нее пальцем.

— Киев, — прочел Василий Никитич. Палец полез вверх по Днепру.

— Мозырь, — опять прочел Василий Никитич и взглянул на Норкина. Тот в свою очередь пристально смотрел на него. Чернышев перевел глаза на карту, снова на Норкина, улыбнулся и кивнул головой. Норкин положил руку ему на плечо, легонько подтолкнул к столу, на котором лежали ведомости и спросил:

— Гильзы есть?

— Откуда им взяться? — искренне удивился Чернышев. — С клеток стрельбы не производятся.

— Знаю, — нахмурился Норкин. — А кто их в бою собирать будет? Ты?

Чернышев опять пристально посмотрел Норкину в глаза, понимающе кивнул головой, и они расстались Довольные друг другом. На другой день, чуть стало светать, базовская машина ушла куда-то. Вернулась она глубокой ночью. В ее кузове лежали позеленевшие латунные гильзы. Несколько дней ходила машина за город, и посреди дощатого сарая выросла пирамида из гильз. Чернышев, глядя на нее, улыбался и заговорщицки подмигивал работникам базы. Норкин одобрительно кивал головой.

Большинство офицеров понимало и одобряло сбор гильз, но некоторые скептически отмалчивались, смотрели на это как на одну из ненужных затей. Ольга не знала, кто прав, и не пыталась разобраться. Ей хотелось одного: пусть Норкин ошибется, пусть ему немного попадет. Может быть, тогда хоть за утешением придет к ней. Вот тут-то она и поговорит с ним серьезно и обо всем! А если он не поймет ее, не изменится… Если он не уступит, то она сама перестанет встречаться с ним. Так Норкин лучше почувствует, кого он теряет.

Но офицеры вслух не выражали своего недовольства, начальство тоже молчало, словно все так и должно быть. Особенно раздражал Ольгу Чернышев. Казалось, что для Василия Никитича кроме Норкина никого и не существовало. И Ковалевская не выдержала.

— Ничего не понимаю, Василий Никитич! Зачем все это утильсырье? Ездите по полям сражений, рискуете напороться на мину и собираете хлам!? Разве это ваше дело?.. И вообще вы перед Норкиным точно школьник. Никогда не думала, что вы так начальства боитесь… Даже неудобно за вас, — сказала она однажды вечером, сидя в кают-компании.

Василий Никитич вскинул на нее глаза, усмехнулся, поставил стакан и ответил:

— Начальства на своем веку я, свет-Алексеевна, много повидал всякого, и никто не скажет, чтобы я лебезил перед ним… боялся. А вот Норкина боюсь!

Офицеры, сидевшие за столом, притихли.

— Перед ним — вы правильно сказали! — я как школьник. Он мне каждый день загадки загадывает. Да ещё какие!.. Вот взять гильзы. Утильсырье? Мелочь?.. А ведь он даже эту мелочь увидел, ткнул меня в неё носом!.. Начнутся бои — потребуют с нас гильзы? Потребуют. А вы, товарищи офицеры, сдадите мне их?

Легкий смешок прошелестел по кают-компании, а Селиванов многозначительно кашлянул и бросил:

— Кое-что сдадим.

— Вот именно: кое-что!.. А у нас уже сейчас запасец есть на пожарный случай!

Ольга уже поняла всю нелепость своей претензии. Действительно, разве можно после боя собрать и сдать все гильзы? Да никогда! Большая часть гильз будет сброшена с палубы в воду ногами матросов во время боя. А ведь все гильзы будут числиться за дивизионом.

Оказывается, Михаил заглядывает в будущее…

— Или взять историю с ведомостями, — продолжал Чернышев, польщенный всеобщим вниманием. — Здесь все свои… Уж я на снабженческом деле, кажется, собаку съел, любой комиссии кукиш так покажу, что он ей розой покажется, а Михаил Федорович меня, как слепого котенка, опять носом тычет!.. Фронт-то далеко от основной базы будет? Успеют ее склады за катерами?.. То-то и оно. Пока то да се — на катерах внутренний запас снарядиков имеется!.. Разумеешь, свет-Алексеевна?

Более чем ясно. И тут Михаил прав…

Ольга посидела для приличия ещё немного, потом встала и ушла в свою комнату. Здесь было очень чисто. На подушку была наброшена кружевная накидка, на сером одеяле временно лежал вышитый накомодник, а на стене висел маленький коврик. Все это Ольга сделала сама. Ей казалось, что так уютнее.

Ольга медленно сняла берет и устало опустилась на стул. Ну почему она такая несчастливая?..

Ждала письма от него… Самого ждала… Он приехал неожиданно, и надо же было так случиться, чтобы не раньше и не позже она ушла в кино с Чигаревым!?. Словцо не видит ее… Даже в санчасть ни разу не заглянул. Почему? Может быть, самой пойти, поговорить с ним? Ольга встала, поправила прическу, разгладила пальцами морщинки около глаз, провела влажным пальцем по бровям и пошла к двери.

Но по всем этажам снова раздался сигнал боевой тревоги. Ольга убежала в санчасть, приготовила носилки, ещё раз проверила содержимое сумки. За окном уже металось красноватое зарево, доносились приглушенные голоса, а она одна сидела праздно, сложив руки на коленях.