Тёплый сахар - Хайнлайн

Суджин… Она спит и… И он не знает, что делать. Разбудить её? Дать поспать — потому что её начальница опять начнёт звонить в пять утра? И что он ей скажет?

Хэвон тихо прошёл в гардеробную и начал складывать вещи в чемодан. Голова при этом была занята Суджин.

Он подошёл к кровати. В слабом свете, просачивавшемся из-за двери в гардеробную, черт её лица почти не было видно. Она спала на боку, плотно завернувшись в одеяло и натянув его до самого носа, спала уютно и тихо. Дыхание было ровным, едва слышным.

Хэвон подумал, что мог бы сфотографировать её… Но снимать её вот так тайно, пока она спит — в этом было что-то неприличное, почти грязное.

Он вышел в гостиную. Им лучше не прощаться. Для обоих это будет ужасно неловко. Провожают тех, кто для тебя что-то значит, а для случайных знакомых лучше тихо и безболезненно расстаться.

И всё же…

Хэвон вырвал лист из блокнота с логотипом отеля и написал для Суджин короткую записку. Потом, секунду подумав, он достал визитную карточку и черкнул выше своего имени «если захочешь поболтать или тебе снова будет нужна помощь».

В последний раз прокравшись в спальню, он положил листок и визитку на ночной столик со стороны Суджин.

Глава 5

Дорога вышла тяжёлой. Дождь временами хлестал такой, что им приходилось останавливаться — дворники не справлялись с потоками воды, и ничего впереди не было видно. Даже когда они ехали, машину покачивало порывами ветра, но когда останавливались, эти толчки чувствовались гораздо сильнее. Казалось, ещё чуть-чуть, и машину потащит в сторону и скинет с трассы.

В одном месте дорога была перекрыта полицией из-за риска подтопления, и им пришлось долго объезжать этот участок, медленно переползая от одного маленького городка к другому. Хэвон сначала пробовал следить за тем, где они едут, но потом бросил…

Постепенно дождь и ветер стихали. Водитель сказал, что пока рано радоваться — они ещё не выбрались с той территории, надо которой бушевал ураган, — но всё же теперь они ехали гораздо быстрее. Машин на дороге по-прежнему практически не было, и водитель гнал, как сумасшедший, надеясь отыграть потерянное время. Хэвон следил за часами, как за секундомером. Если они не успеют вылететь до одиннадцати, то дальше можно и не торопиться… Вся их ночная гонка по залитым водой автострадам будет зря.

У него оставался запасной вариант — второй рейс. Хэвон представлял, в каком виде он прибудет на семейное торжество после тридцати с лишним часов в дороге, но не то чтобы у него был выбор.

И всё-таки он успел! Как будто после того, как он покинул Бостон, удача снова к нему вернулась.

Он проехал сквозь шквалистый ветер и ливни, сел на маленький частный самолёт, вовремя прилетел в Портленд и к своему финальному рейсу прибыл уже спокойно, без спешки. Ему оставался самый длинный, но зато самый спокойный этап пути: перелёт на Гавайи, а оттуда — в Сеул.

Параллельно со всеми этими делами Хэвон то созванивался, то переписывался с людьми в Корее и ещё десятке других мест. Поспал он лишь пару часов в самолёте до Портленда.

Когда же он наконец оказался в просторном и уютном кресле первого класса и стюард закрыл перегородку, отделявшую Хэвона от других пассажиров, на него начал наваливаться сон. Глаза слипались, а тело казалось тяжёлым, просто неподъёмным. Хэвон решил, что посидит так пару минут, переведёт дух, но уснул, кажется, в ту же секунду, как закрыл глаза.

Он проснулся, от чего-то нервно вздрогнув…

Хэвон понятия не имел, сколько проспал. Сон был глубокий, без сновидений, он рухнул в него, как в пропасть. А проснулся с упорной, вытеснившей из головы всё мыслью о Суджин.

Нельзя было сказать, что он вообще не вспоминал про неё в дороге, но тогда было слишком много других поводов для беспокойства. Он думал о ней, как о прошлом приключении, странном повороте судьбы, случайной попутчице — и всё.

Но сейчас её образ встал у него перед глазами удивительно ярко, объёмно, осязаемо, точно она была здесь.

Он уехал из отеля с лёгкой душой. Если что его и тяготило, так только мысль о том, что — под определённым углом зрения — выходило, что он действительно воспользовался девушкой. Но так вышло само собой, он не ждал этого, не собирался не то что требовать, даже намекать… И всё равно от двусмысленности ситуации делалось немного неуютно. Но во всём остальном — он просто распрощался с ней. С Суджин было хорошо и легко, в ней были приятные ему спокойствие и собранность, настоящая и столь редко встречающаяся искренность. И, конечно, он её хотел — как всякий мужчина может захотеть привлекательную девушку. Ничего сверх этого.

И вот теперь он вдруг понял, что не может не думать о ней, его мысли тянулись к Суджин. Он хотел бы знать, что она делает сейчас, где она, когда её вылет, всё ли с ней хорошо. Пока Хэвон ждал свой рейс в Портленде, он мельком слышал, что погода в северо-западных штатах постепенно налаживается и вылеты надеются возобновить через двенадцать-пятнадцать часов. Он в это время будет уже в Сеуле. А где будет она?

По прежнему в Бостоне в ожидании рейса? Или будет лететь где-то над Атлантикой, чтобы вскоре встретиться с директором Ли? По тому, как Суджин говорила о ней, — словно готовилась сбросить с плеч это бремя и вынужденно терпит последние дни, — Хэвону показалось, она планировала уволиться. Суджин понимала, что госпожа Ли не так уж сильно отличалась от большинства других высокопоставленных руководителей в Сеуле: все они помыкали своими подчинёнными с той же бесцеремонностью, но большинство всё же не заставляло своих секретарей заботиться об их личных делах, которыми должна была бы заниматься прислуга. А вот для госпожи Ли, очевидно, было слишком обременительно задумываться, к кому нужно обратиться: к секретарю, водителю, горничной, повару или няне младшего ребёнка — она по каждое мелочи дёргала Суджин в любое время дня и ночи.

Хэвон вспомнил, как они лежали вместе в ванной, и как будто почувствовал тот горьковато-карамельный запах. Как же он назывался? Жжёный сахар? Тёплый сахар? Её тело было послушным и расслабленным, а голова откинулась на его плечо… Пожалуй, за те два дня вместе это был самый их интимный момент. Интимнее секса. Они были намного ближе друг другу тогда, в молчании, в тишине, нарушаемой лишь медленным дыханием и редким