Ленин - Фердинанд Оссендовский

— Взаправду говорю вам, что учиненное во имя любви будет взвешено, осуждено и прощено на весах не нашей справедливости!

Ленин собирает силы, опирается на локоть и бормочет:

— Во имя любви, Хри…

Глаза лучезарной фигуры извергают молнию, которая ослепляет и поражает.

Ленин падает и хрипит, уже ничего не видя, не слыша, чувствуя только, что скатывается все быстрее и стремительнее; его окружает мрак и поглощает остатки мыслей, отголоски чувств…

Час спустя над Кремлем, рядом с красным знаменем, развевалось черное… — символ смерти.

Кровавая, огненная дуга погасла, а смертоносная глыба неизвестной кометы утонула в темной, бездонной, безбрежной бездне.

Глава XXXVI

На Красной площади напротив храма Василия Блаженного, утыканного круглыми куполами, поблескивающего разноцветной эмалью стен, сочетающего в себе византийскую пышность и варварскую самоуверенность, возник другой.

Деревянный, одноцветный, геометрически примитивный, темный, почти черный. Четко очерченные плоскости, тяжелые, монотонные, без полета творческого воображения, глыбы.

Так тысячи лет назад строили стонущие рабы в Ниневии и Вавилоне, так воздвигали святыню Соломона и дворцы властителей Египта. Тяжело и зловеще, так как среди воздвигаемых стен располагались ужасные божества с Тигра, Евфрата, из земли Ханаана и Кет или равные суровым богам короли четырех сторон света, потомки Ассура, Бела, Ра — уничтожающего солнца.

На фронтоне виднеется только одно слово — «Ленин».

Здесь положили забальзамированные останки диктатора пролетариата.

Ленин покоится в стеклянном гробу, в военной рубашке, со звездой ордена Красного знамени на груди.

Желтая, пергаментная кожа еще больше подчеркивает монгольские черты лица; зажатая правая рука, неуступчивая и всегда готовая нанести удар, не обмякла перед обличьем смерти и осталась подобной молоту кузнеца-разрушителя.

Могло показаться, что из сердца Азии гробницу грозного Тамерлана перенесли сюда, в Москву, в которой столетиями царствовали потомки монгола Чингисхана, наполовину татарские московские князья, и наконец в XX столетии — наполовину монгол, возвращавшийся мыслью в безмерные азиатские степи, дикие горные ущелья с гнездившимися в них ордами, которым знакомо было только разрушение.

Длинная, от берега реки, змейка людей тянулась к мавзолею Ленина.

Люди входят в темную пасть открытых, прямоугольных дверей, смотрят на стоящих неподвижно, словно статуи, часовых; идут в красноватом полумраке, сменяются, голова за головой, перед стеклянным гробом, подгоняемые строгими окриками:

— Не останавливаться! Проходить!

Солдаты, уличная толпа, приезжие крестьяне, делегаты из далеких провинций.

Тысячи глаз скользят по пергаментному лицу и сжатой в кулак ладони, высматривают что-то под крепко сомкнутыми веками вождя, оставляют невидимые следы своих мыслей в тени его глаз, на выпуклой лысой голове, в морщинах губ.

Молчаливый, сосредоточенный, встревоженный поток людей проплывает, движется подобно нескончаемому ряду муравьев, кочующих в поисках новых путей существования.

Другие охраняемые двумя солдатами прямоугольные двери, выбрасывают посетителей святыни нового пророка на Красную площадь, на которую смотрит в напряжении и неподвижности куполов красочное, удивительное творение Ивана Грозного.

Поток разбивается на мелкие ручейки, струйки и впитывается в коридоры улиц, еще серьезный, взволнованный, задумчивый.

Когда людей охватит вонь грязных улочек, когда им напомнит о себе выглядывающая отовсюду нищета, когда до них донесется со двора «чека» стрекот пулемета, убивающего крестьян и рабочих, исчезнет сосредоточенность, улетучится волнение, и задумчивость спрячется в тайниках души.

Крестьянка тянет за рукав мужа и шепчет ему:

— Люди говорят, что Ленин гниет и что врачи его починяют и красят!

Мужик долго смотрит на жену и сквозь зубы отвечает:

— Пускай гниет, из-за него вся Россия прогнила…

— Ох! — вздыхает женщина.

— Ни один царь не имел такой гробницы! — вскрикивает с гордостью проходящий мимо, одетый в черную рубаху, рабочий. — Похоронили мы Ильича с почетом! Он умер и не умер, потому что каждый может на него посмотреть. Лежит как живой… Кажется, просто уснул уставший!

Слушающий его другой рабочий кивает головой и отвечает тихим, грустным голосом:

— Плохо, что мавзолей построили из дерева… Может сгореть…

Поблизости от храма остановилась группа людей, только что посетившая мавзолей.

Они остановились и долго в молчании смотрели на очертания прямоугольного, темного здания и белеющую на нем надпись «Ленин».

— Умер Антихрист… — прошептала какая-то женщина, со страхом глядя на высокого, худого человека со смелыми, горящими глазами.

— Раз умер и даже, несмотря на врачебное искусство, забальзамированный, потихоньку гниет, — не был он Антихристом! — заметил сгорбленный старец и посмотрел на высокого, разглядывающего мавзолей человека.

Воцарилась тишина.

Наконец тот, на которого были устремлены взгляды окружавших его людей, отряхнулся от задумчивости и прошептал:

— Он бессознательно исполнил волю Извечного… Был он бичом Божьим, которым справедливый Судья хлещет живущее во грехе человечество. Не проклинайте, не ругайте его, братья! Исполнил он кару, брошенную на нас с Неба, и заставил опомниться!

— Достойный епископ, отец Никодим!.. — воскликнул кто-то из окружающих.

— Воистину говорю вам, что этот человек совершил великое дело! — ответил епископ воодушевленным голосом. — Он убил в нас рабский дух, разбудил совесть возомнивших и богатых, оживил в душе настоящую веру, отогнал от нас страх перед мученичеством и смертью, вывел на распутья, на бездорожье, чтобы поняли мы, что свобода и счастье на земле добывается только силой духа, а награда — перед троном Всевышнего. Господь руководил его кровавой рукой и безумными мыслями!

ВОЕННЫЙ ПАРАД НА КРАСНОЙ ПЛОЩАДИ ПЕРЕД МОВЗОЛЕЕМ ЛЕНИНА В МОСКВЕ

— Он оставил после себя смертельный яд… Два поколения, отравленные прогнившими лозунгами! — сказала женщина. — Молодежь, дети…

— Воистину говорю вам, что они подобны цветению травы. Взойдет солнце — увянут и опадут они, слабые, убогие, недорогие никому… — прошептал Никодим.

Раздались тяжелые вздохи и тихие голоса:

— Дай-то Господи!..

— Остались Троцкий, Сталин, Зиновьев, Каменев и тысячи других, — сказал старец. — А с ними бесправие и насилие!

Епископ посмотрел на него горящими глазами и стал говорить воодушевленно:

— Святой Иоанн, любимый ученик Иисуса Спасителя, на острове Патмос имел откровение и точно записал, как Господь установил справедливость. Апостол Господа говорит:

— И сказал мне Господь: не запечатывай слов пророчества книги сей; ибо время близко. Неправедный пусть еще делает неправду; нечистый пусть еще сквернится; праведный да творит правду еще, и святый да освящается еще. Се, гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по делам его. Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, Первый и Последний!

Он бросил спокойный взгляд на угрюмый мавзолей, на роящуюся от людей площадь и быстро пошел в ближайшую улицу. Остальные последовали за ним.

Они уже не видели, как милиция вытаскивала из мавзолея старого нищего. Он безумно кричал и вопил, уклоняясь от наносимых ему ударов.

Его хватали за отрывающиеся лохмотья, таскали за волосы и бороду, подгоняя кулаками и ножнами сабель.

Нищий вырывался, толкался и, напрягаясь, выкрикивал, жалобно завывая:

— Люди русские! Не поддавайтесь! У нас отобрали отчизну и веру, позор! Теперь у отца нищих — Ленина украли мозг, вырвали сердце и закрыли в золотой шкатулке за семью печатями! Он лежит в могиле… и не может уже думать о нас и возлюбить убогих, заблудших, обиженных!.. Люди добрые!

Его жалобы тонули в отголосках молитвы угнетенных, исполняемой с угрюмой торжественностью перед могилой вождя и пророка:

Вставай, проклятьем заклейменный,Весь мир голодных и рабов!Кипит наш разум возмущенныйИ в смертный бой идти готов!Весь мир насилья мы разрушимДо основанья, а затемМы наш, мы новый мир построим!Кто был ничем, тот станет всем!

Пение внезапно прервалось.

На Красную площадь вывалила толпа и молча двигалась. Наконец она подошла к кремлевским воротам и принялась рыдать, скулить и завывать все громче и угрожающе:

— Мы умираем с голоду… Работы и хлеба!.. Работы и хлеба! Мы умираем…

На стене, окутываемой паром, застрочил пулемет.