Три заповеди Люцифера - Александр Овчаренко

— Я тоже так считаю. Работать с ними надо очень осторожно, я бы даже сказал — деликатно! Поэтому прошу Вас это дело поручить мне, — решительно заявил Кантемир и встал по стойке «смирно».

— Считайте, что оно Ваше, подполковник! Со своей стороны обещаю Вам всяческую поддержку, но полностью пустить в «самостоятельное плаванье» не могу — не тот случай! Вам будут помогать, кое-какие ваши действия будут дублироваться и перепроверяться. Поэтому если заметите за собой «хвост» или что-то странное — не удивляйтесь. Вопрос не в том, что я Вам не доверяю, скорее, наоборот. Вопрос в том, как нам, не разворошив это «осиное гнездо», установить всех членов этой тайной организации, источники их финансирования и ближайшие планы, а также насколько широко распространяется их влияние среди российской элиты, и, конечно, среди государственного аппарата. Я не могу рисковать, поручив это дело Вам одному. Надеюсь, Вы меня, подполковник, понимаете правильно.

— Думаю, что я Вас понял правильно: на первоначальном этапе не предпринимать никаких активных действий — только сбор и анализ информации.

— Всё правильно! И ещё — указания будете получать от меня лично. Подчёркиваю — лично! Отчёт тоже лично мне, в устной форме. На первоначальном этапе постарайтесь выяснить, где может находиться «Оперативный журнал» — это бы нам сильно облегчило жизнь! Обращаю Ваше внимание на то, что об этой операции, назовём её «Гнездо», никто знать не должен, даже уважаемый мной Директор.

— Так точно! — отчеканил стоящий навытяжку Каледин.

— Особо хочу предостеречь Вас, подполковник, от самостоятельных, несанкционированных мной действий. К сожалению, мы не знаем, насколько глубоко за семьдесят лет «Ближний круг» врос в структуру государственной власти. Я не удивлюсь, если окажется, что все эти годы я работал по их указке!

* * *

09 час.15 мин. 10 ноября 20** года,

г. Москва, ул. Щепкина-42,

Министерство энергетики РФ

В юности Василий Иванович ждал этого звонка. Ждал и внутренне готовился к тому, что услышит в телефонной трубке. Однако проходили годы, а чёрный телефон продолжал прятать страшное известие в тяжёлом эбонитовом чреве, словно приберегал его напоследок. Сначала Мостовой содрогался от одной мысли о том, что в его квартиру ночью войдут товарищи в синих фуражках и серых перепоясанных скрипящими портупеями шинелях. В ночных страхах он ясно видел, как чекисты сначала предъявляют ему ордер на обыск, а потом заломив руки, грубо волокут во двор, где без нежностей бросают в фургон припаркованный возле подъезда «чёрного ворона» и через всю Москву везут на Лубянку.

Шли годы, а в квартиру Мостового никто из сотрудников ЧК не заглядывал — ни ночью, ни днём. Постепенно репрессии пошли на убыль, повеяло ветром политической оттепели и ночные страхи притупились, зарубцевались, словно старые раны и почти не беспокоили душу старого заговорщика. Почти не беспокоили.

В этот день, делая рабочие пометки в ежедневнике, Мостовой обратил внимание на число. Три десятка лет тому назад в этот день советскому народу объявили о смерти Генерального секретаря КПСС. Шороху в тот день было много: генсек хоть и не был так политически крут, как Иосиф Виссарионович, но страна, отвыкшая от подобных потрясений, затаилась. Ждали последствий: от того, кто встанет у руля, напрямую зависело, какой из кремлёвских кланов усилит влияние, а какой будет расплачиваться головами.

Телефон зазвонил тревожно и как-то по особенному резко. Василий Иванович от неожиданности вздрогнул. Вместо мелодичного звучания рождественских колокольчиков от аппарата исходил неприятный дребезжащий звук.

— Сломался, наверное. Надо будет дать команду чтобы заменили аппарат, — машинально отметил министр и взял трубку.

— Добрый день, Василий Иванович, — голосом генерал-лейтенанта милиции Никитенко ожила телефонная трубка.

— Здравствуй, дорогой, — елейным голосом отозвался Сталинский сокол и внутренне напрягся.

— Погода хорошая, Василий Иванович, не хочешь выйти прогуляться?

Погода была отвратительная: холодный пронизывающий ветер гонял по промёрзшим улицам снежную крупу и бросал в лица прохожим.

— Недосуг мне по проспекту фланировать, но тебя уважу! Ты сейчас где?

— Возле центрального входа твоего министерства стоит чёрный «Мерседес». Садись на заднее сиденье. Я тебя по Москве покатаю немного.

Василий Иванович торопливо оделся и вышел из кабинета.

— Я на совещание к смежникам, — бросил он на ходу секретарше и почти бегом направился к лифту.

«Мерседес» с работающим двигателем действительно стоял возле центрального входа. Мостовой открыл заднюю дверцу и быстро нырнул в салон автомобиля. Дверца не успела захлопнуться, а машина уже тронулась с места. Покрутившись по московским улицам минут десять, водитель плавно припарковался к обочине возле сквера с чёрными обнажёнными деревьями и вышел из машины. Мостовой последовал за ним. Никитенко успел достать сигареты и закурить, пока пассажир, кряхтя, выбирался из салона. Они молча пожали друг другу руки, и министр, как опытный интриган, внутренне приготовился к неприятному сообщению.

— Вчера мне доложили, что «смежники» [42] забрали у нас уголовное дело, — пуская дым по ветру, начал Никитенко. — Так вот, в этом деле фигурирует письмо персонального пенсионера Иосифа Киквидзе, из-за которого весь сыр-бор и начался. Фамилия знакомая?

— Покойный пенсионер Иосиф Киквидзе, — поправил Мостовой и зло добавил, — Чтоб ему в гробу перевернуться! Гадёныш!

Никитенко выбросил щелчком окурок и понимающе кивнул.

— Короче! «Ближний круг», а значит и ты лично, у Ромадановского под «колпаком». Кончик нити в руках его заместителя Баринова, а размотать клубочек поручено подполковнику Каледину. Слышал о таком?

— Земля слухом полнится, — проскрипел Мостовой. — «Последний козырь президента» — так, кажется, его называют?

— Значит, слышал. Если Каледин в игре — дело плохо: не будет никакого официального расследования. После его следственно-оперативных мероприятий вообще никаких следов не остаётся, а люди куда-то пропадают.

— Я всё понял. Спасибо, генерал, я твоих услуг не забуду.

— Лучше забудь! Ты теперь, как прокажённый, и общаться с тобой смертельно опасно. Прости за прямоту, но это моя тебе последняя услуга, и ты мне больше не звони.

— Я не в обиде, — примирительных тоном сказал Сталинский сокол. Всё правильно! Именно так и должно быть.

— Как так?

— А как при Иосифе Виссарионовиче: если чиновник попадал в опалу, вся его семья моментально вычёркивалась из общественной жизни и с ними никто не общался.

— И ты считаешь, это нормально?

— Вполне. Кстати, ты сейчас именно так и поступаешь.

— Ты куда собрался? — спохватился Никитенко, глядя вслед уходящему министру.

— К себе в министерство.

— Садись в машину, я подброшу.

— Не надо! Я лучше на метро.

— Василий Иванович! Это не самое лучшее решение! Ты в метро когда последний раз был?

— 7 ноября 1941 года! На торжественном заседании посвящённом 24-ой годовщине Великой Октябрьской революции! — гордо отчеканил министр.

— С тех пор многое изменилось.

— Разберусь!

— Действительно многое изменилось! — думал Мостовой, глядя на заполонивших станцию метро нищих попрошаек, торговцев разносортным мелким товаром и неопрятных, давно немытых уличных музыкантов, на лицах которых отчётливо читалась начальная стадия деградации. Это было другое метро: не метро его юности, которым он привык гордиться и которое являлось ему в неправдоподобно ярких цветных снах о прошедшей молодости. — Менять надо страну! — беззвучно шептал он, глядя на плывущие вниз ступени эскалатора. — Менять, пока не поздно! Эх, успеть бы! Боюсь, не успею: не дадут наследники Железного Феликса. Эти «волки» если начнут гон, то своего не упустят. Господи! Хоть кто-то в этой стране нормально работает! 

Глава 13

11 час. 10 мин. 10 ноября 20** года,

село Житное, Донецкая область,

Украина

Село Житное [43] состояло из двух десятков дворов, небольшого продуктового универсама, который селяне по старой памяти называли «сельпо», и покосившегося здания почты. Село, как село — ничем не хуже и не лучше других сёл. Так бы и оставаться ему безвестным и непримечательным, если бы в 1991 году по пыльной и колдобистой грунтовке под аккомпанемент громких политических лозунгов и улюлюканье электората, скрипя и подпрыгивая на колдобинах, не протарахтело Колесо Истории. В Киеве ещё не высохли чернила под Указом Президента о самостийности великой Украины, а Житное уже вошло в новейшую историю, причём в историю России и Украины одновременно. Дело в том, что граница нового самостийного государства прошла в аккурат по середине села — прямо по серёдке грунтовой дороги, разделив некогда единое административное поселение на украинскую и российские территории. Внешне всё осталось по прежнему: селяне, волею судеб попавшие на Украину, смело пересекали невидимую государственную границу, чтобы на российской территории получить на почте пенсию. После чего, вернувшись на родину (повторный прорыв границы), истратить её в украинском «сельпо», продавщица которого вновь народившейся украинской гривне предпочитала неконвертируемые российские рубли.