Жизнь Бальзака - Грэм Робб

1835 г. отмечен еще одной переменой, которая как будто убирает последние нити страховочной сетки между воображением и действительностью. К тому времени сохранение тайного «я» стало более чем просто арьергардным боем. В письмах к разным конфидентам – ни одному из которых он не доверял целиком – Бальзак без конца рассказывает о «своем истинном “я”». Труд всей его жизни задуман и расчислен; но как же сам человек, который должен был создать шедевр? И как же его основные мотивы к написанию? Бальзак по-прежнему оставался холост, по-прежнему сидел в долгах и по-прежнему проводил за письменным столом до восемнадцати часов в день. Создается впечатление, что Бальзак слишком открыт и просто не может сомневаться и колебаться. И все же иногда он задавался вопросом, что труд делает с его личностью. Время от времени он упоминает странное чувство, что его судьба предрешена где-то в другом месте, «что со мной случается что-то хорошее или плохое, что должно случиться, а я не там, где я должен находиться». «Друзья часто видели, как я бледнею, услышав звонкое щелканье хлыста; они видели, как я подбегаю к окну, и спрашивали, что случилось. Потом я возвращался за стол и еще несколько дней дрожал и бывал подавлен»705.

В том году, словно повинуясь инстинкту самосохранения, Бальзак решил создать конкретный символ своего внутреннего святилища. У г-жи Воке был ее пансион, у Бальзака же будет его будуар. В марте он исчез: «Я взял топор и обрубил все канаты. Через три дня я скроюсь в келье, которая станет непроницаемой даже для моих родных». Он снял квартиру в доме номер 13 по улице Батай в Шайо, на тихой тогда окраине к западу от Парижа. В те дни в Шайо были сады и небольшие виноградники. Бальзак занял верхние этажи и мансарду; квартира внизу пустовала. Дом был тесный и ветхий, но, после того как гость проходил по унылому коридору, его глазам вдруг представал вид, который так нравился Бальзаку, – Сена, Дом инвалидов, Марсово поле, весь Париж, от Монмартра до недавно воздвигнутой Триумфальной арки – «окно, которое властвует над городом, над которым я сам хочу властвовать». Он приклеил к стене банк ноту в 500 франков и нацарапал записку рабочим: они получат деньги, если вовремя закончат ремонт706. Бальзак потребовал отгородить себе звуконепроницаемый будуар, обставленный очень своеобразно. Издали казалось, что обстановка поистине роскошна, но вся роскошь при ближайшем рассмотрении оказывалась мишурой, мерцающей иллюзией: против изогнутой стены на одном конце – 50-футовый турецкий диван, красно-черные обои имитируют шелк с дизайном коринфских колонн, канделябры на стенах, люстра на потолке, белые мраморные узоры, кресла, обитые кашемиром, ковер «под персидский» и, конечно, потайная дверь. Агент по недвижимости без труда сдал бы будуар Бальзака владелице борделя.

Бальзак описал свой будуар в «Златоокой девушке» (La Fille aux Yeux d’Or), и отрывок перепечатали в женском журнале в качестве источника полезных советов по декорированию дома707. Бальзак стал специалистом по дизайну интерьеров. Тот же самый журнал печатал советы по модному дизайну, надерганные из других романов Бальзака. Богачи по всей Европе обставляли дома «а-ля Бальзак»708. Вполне понятно, когда в «Журналь де Дам э де Мод» появилось описание будуара, там отсутствовал контекст. Именно в таком будуаре жеманного Анри де Марсе, обладателя «тела, которое не посрамило бы и женщину», соблазняет дочь раба из Гаваны по имени Пакита Вальдес. Она занимается с ним любовью в будуаре и, в самый ответственный момент, выкрикивает вслух имя женщины, которую она любит. Любовница – которая оказывается сводной сестрой де Марсе – закалывает ее кинжалом в приступе ревности, что позволяет де Марсе любоваться приятным эффектом красного на белой мебели709.

В романе Бальзак приписывает развращенной Паките святые слова, произнесенные Марией де Фресне: «Один день без тебя… будет стоить целой жизни»710. Кажется, что он не совсем уместно воспользовался фактом собственной биографии. С другой стороны, его будуар был местом волшебным: он служил порталом, поз волявшим Бальзаку перемещаться между истинным и вымышленным мирами. Его издатель, Верде, утверждает, что Бальзак в том будуаре соблазнил женщину, с которой познакомился на балу-маскараде в Опере711. С другой стороны, Эвелине рассказывали, что «несколько мужчин» на балу в Опере «добились расположения приличных женщин», выдав себя за Бальзака712. Готье вспоминает, как его просили постоять в комнате и кричать во весь голос, чтобы проверить, насколько она звуконепроницаема, по причине, которую «современная скромность запрещает мне упоминать»713. В письмах Бальзака будуар также воскрешает фигуру из прошлого, странно отличающуюся от его недавнего изображения. Маркизу де Кастри, женщину, которая, судя по всему, «уничтожила» его, пригласили позировать в виде птички или феи на диване в таком тоне, который позволяет предположить, что она в конце концов уступила714. А в посвящении повести «Гамбара» своему секретарю, Огюсту де Беллуа, Бальзак напомнил ему часы, которые они провели «у камина в таинственном и великолепном убежище, которое больше не существует, но сохранится в нашей памяти»715.

Все это заставляет усомниться в истинности утверждения Бальзака: якобы его тянуло в будуар, потому что светская жизнь, о которой ходило столько слухов, «готова была превратить его в обычного, заурядного человека»716. Судя по всему, он скрывался в будуаре от растущего отряда кредиторов, а также от своего главного кошмара – некоего зубного врача, представителя самой не любимой Бальзаком профессии717, а заодно сержанта Национальной гвардии. Он требовал, чтобы Бальзак исполнил свой долг солдата Национальной гвардии. Но будуар оказался не просто тихим местом для работы. Необходимость вызвала к жизни новые фантазии. Посетителей просили запомнить несколько паролей: слова «Сейчас сезон для слив» уверяли консьержа в том, что пришел «свой». В прихожей нужно было прошептать слуге «Я привез бельгийские кружева». И наконец, служанке следовало сказать «Мадам Бертран в добром здравии»718. По мере того как положение Бальзака делалось более шатким, он выдумывал все более изощренные игры. Крайние меры предосторожности выдают его растущее беспокойство по поводу мира за пределами творчества, за «воротами слоновой кости, через которые моя душа бежит в страну иллюзий»719. Практический смысл убежища был забыт: он едва ли мог бы прятаться более демонстративно.

Пока Бальзак обитал в келье своих грез, кредиторы постепенно сужали круг поисков. Правда, выследить вымышленную «вдову Дюран» оказалось нелегко. В апреле и мае 1835 г. Бальзак жил где-то в Медоне (точный адрес восстановить не удалось). Там, в лесу к западу от Парижа, он закончил «Златоокую девушку». Там же он написал предисловие ко второму изданию «Отца Горио», в котором защищал роман от критиков, обвинявших его в безнравственности. Затем, 9 мая, он уехал в Вену, где должен был в последний раз увидеться с Эвелиной (их следующая встреча состоится только в 1843 г.). На протяжении почти всей поездки он писал и исправлял рукописи, ненадолго появляясь, благодаря связям Эвелины, в высшем венском обществе720. Его представили канцлеру Меттерниху. По сообщению представителя местной знати, Бальзак оказался достоин своей репутации: «Его беседа – совсем не то, что можно назвать беседой… потому что он не обращает ни малейшего внимания на то, что ему говорят»721. После поездки на место битвы при Ваграме с австрийским генералом, князем Шварценбергом (новый материал для «Сражения»), он 4 июня покинул Вену, 6 июня проехал Мюнхен. Знаменитые фрески ему не понравились. По его словам, они «похожи на те, что украшают наши парижские кафе». 11 июня Бальзак вернулся в свое убежище.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});