От Волги до Веймара - Луитпольд Штейдле

Когда понемногу завязался разговор, я узнал от одного из мальчиков, что он спрятался между трупами солдат из пулеметного расчета. Заметивший его советский солдат приставил к его груди винтовку. Мальчишка буквально впился в наши лица темными пылающими глазами, завершая рассказ: «И тут он отвел винтовку и сорвал у меня с головы пилотку, а каску я потерял раньше…»

В глубоком молчании слушали мы его рассказ; мальчик был острижен почти наголо, и ему можно было дать двенадцать лет, он был малорослый.

Другой убежал из своей роты вместе с капитаном и командой радиосвязи. Внезапно их окружили советские солдаты. Его разлучили с капитаном, и он робко спрашивал, встретится ли он с ним снова, назвал нам его фамилию.

Никто из этих подростков не понимал, почему их собрали здесь вместе, хотя они принадлежали к различным частям. Им не приходило в голову, что об этом позаботились те советские офицеры, которые из-за войны вынуждены были прекратить свою профессиональную педагогическую деятельность. Эти юнцы неспособны были также понять, что советские солдаты – офицеры и рядовые – потрясены, что им приходится иметь дело с такими мальчиками; они вспоминали своих сыновей или сыновей своих родных и друзей и ужасались при мысли, что им приходилось в бою стрелять в детей!

Мы выясняли, откуда эти мальчики родом, где живут их семьи, расспрашивали о профессии отца, о братьях и сестрах. Нашелся такой, с которым пришлось объясняться по-французски, с другим – по-итальянски; попадались среди них и долговязые парнишки, были слабые, узкогрудые, а некоторые коренастые, но все – отощавшие, с впалыми щеками, оборванные; они растерянно смотрели по сторонам, иногда оживлялись, если удавалось их втянуть в разговор.

Долговязый француз, с нависшей на лоб из-под берета длинной прядью волос, оказался очень эмоциональным юношей; он был родом из Витрсюр-Сен. Бельгиец из Лувена сказал: «Знал бы я, что придется сражаться здесь, в России, мы бы дома вели себя умнее».

Один из этих мальчишек как-то странно шепелявил, будто нарочно передразнивая венцев, он был уроженец Верхней Австрии. Слушая его, все хохотали, даже когда не понимали, о чем идет речь. Смех способствовал разрядке.

Другой парнишка, совсем маленький – он уже играл какую-то роль в «Гитлерюгенде» и собирался стать учителем, – рассказал, что капитан из его части орал на юнцов, угрожал им револьвером, беснуясь из-за того, что они были не в состоянии молниеносно выполнять его приказания. Когда один солдат постарше, тоже из запасного батальона, попытался возражать, причем вежливо и спокойно, капитан совсем рассвирепел. Солдат не смирился, и тогда капитан его тут же пристрелил на глазах его товарищей, как бунтовщика. Тогда, продолжал рассказчик, сам он безропотно позволил нагрузить его противотанковыми гранатами, хотя лишь с трудом мог их тащить. Он дрожал от страха, когда лежал в засаде с этими гранатами. К тому же он не проверил взрыватель, а это полагалось делать непременно, теперь бывали случаи саботажа при зарядке… К счастью, русские танки не подошли близко.

Мы делали передышку в беседе, угощали юнцов папиросами. Они спрашивали, как произносить буквы русского алфавита, писали буквы на сигаретных коробках, и это тоже их отвлекало.

Один из них сильно хромал. Мы предложили ему снять сапоги. Оказалось, что ноги у него были в сплошных пузырях и гноились. Другой, очевидно, по ошибке надел чужие сапоги, когда ночью была объявлена тревога. Его сапоги, жаловался он, были совсем новые, а эти ему велики. Находившиеся тут же советские товарищи что-то записывали в блокнотах. Парня с больными ногами они тотчас же отделили от других, чтобы оказать ему неотложную помощь.

О Национальном комитете «Свободная Германия» мы с этими ребятами не заговаривали. Мы постарались только записать побольше их домашних адресов. Листовки с перечнем этих фамилий были вскоре сброшены в расположение немецких войск. Мы обещали также включить фамилии этих мальчиков в передачи по окопному передатчику и в передачи московского радиовещания. Это вызвало удивление и радость. Они стали еще более разговорчивыми.

Они спросили, можно ли им послать письма домой, останутся ли они вместе в одной группе и потом – несколько робея, но с явным любопытством – всегда ли мы находимся на передовой и что мы здесь делаем.

Тут наступил подходящий момент для того, чтобы коснуться событий недавнего прошлого, того, что им пришлось пережить. Теперь можно было привлечь их внимание к нашим задачам. Большего в ту минуту нельзя было сделать.

В наших рядах уже было немало молодых солдат, на попечение которых можно было со спокойной совестью передать этих подростков в солдатской форме, наша фронтовая школа была благодарна за то, что ей предоставляется возможность среди юношей, использованных в преступных целях, отобрать лучших для полезного дела.

Разве можно с точностью определить, для скольких юношей эти встречи стали решающими на пути к новой жизни?

Лагерь уничтожения в Майданеке

Не было такого дня, когда бы мы не узнавали о каких-либо новых фактах, крайне тревожных и волнующих. Зверские приказы нацистов и их преступления внушали ужас. Никто из нас не мог себе представить, какие беды сулили нашему народу эти злодеяния. Хотя в штабе фронта старались нам, немцам, дать понять, что никто не забыл о существовании другой, лучшей Германии, и хотя мы сами уже давно отмежевались от фашистской системы, нам трудно было избавиться от бремени тяжких дум и сердце сжималось при мысли о нашей страдающей родине, которая под властью бесчеловечной системы и по собственной вине неудержимо катилась к катастрофе.

Наши советские товарищи понимали, какую душевную драму мы переживаем, особенно в те дни, когда они праздновали новые победы, правда, без шумного ликования, но с чувством высокого удовлетворения и сознания, ценой каких жертв достигнуты эти успехи. Для них каждый день означал приближение конца войны и возможность, наконец, вернуться к мирному труду. Между тем судьба нашей родины становилась с каждым днем все безысходнее.

Когда советские войска приблизились к Люблину, прозвучало зловещее слово «Майданек», название того концлагеря, в котором, как нам уже довелось слышать, уничтожение людей стало системой. Мы поехали туда, чтобы засвидетельствовать, что представляло собой это место массовых убийств. За часы, проведенные там, у нас прибавилось седины. Мы на много дней были выведены из душевного равновесия, нас неотступно преследовали эти впечатления, точно так же чувствовали себя сотни людей, подобно нам увидевших эти горы трупов. Впервые мне довелось взглянуть в самую пасть Молоха фашизма!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});