Поездом к океану (СИ) - Светлая Марина

— У меня есть некоторое состояние после продажи наследства. Но речь теперь не о том. Я всего лишь хотела сказать вам… в том случае, если на меня ляжет тень, мне не хотелось бы запятнать честь Кинематографической службы и уж подавно вас… меня ведь могут и привлечь по этому делу… — продолжала она безбожно блефовать. Это был открытый шаг, после которого она либо получит полное и безоговорочное доверие генерала, либо у нее не останется ничего. Риски были оправданы. Карта у нее дрянная, но не безнадежная.

Потому сейчас она взмахивала ресницами и преданно глядела генералу в глаза, прекрасно понимая, как такое ее поведение действует на мужчин всех возрастов. Их с Риво почти что флирт, который она затеяла, кажется, сто лет назад, когда страстно желала заключить контракт с армией, сейчас тоже был оружием почти беспроигрышным. Дальше флирта, конечно, никогда не заходило, поскольку она оставляла все в рамках приличий, а генерал даже пьяным помнил, что женат. Но ему вспомнить молодость — определенно приятно. А ей побыть чем-то вроде недостижимой мечты — не жаль. Так они и общались, всегда памятуя о границах. И кажется, впервые ей стало на них плевать.

— Какую же несусветную чушь вы несете! — снова громыхнул Риво и наконец бухнулся в кресло, начиная воспринимать объективную реальность такой, какой она предстала перед ним. Или откликнувшись на печальный вздох Аньес де Брольи. Как и любой сильный мужчина, он очень тяжело переносил женские слезы. Потому продолжил ее вразумлять: — Это всего лишь ботинок, всего лишь нога и всего лишь лужа крови. Я решил, что снимок постановочный. И с чего вы взяли, что все настолько серьезно?

— С того, что там были и другие фотографии, — горестно воскликнула Аньес. — Если у них есть эта, то, возможно, и другие где-то уже фигурируют, и они не столь безобидны. Там… там после боя наши ребята и Кольвен тоже… они сожгли дом, а я и это сняла. Подобное уже не будет выглядеть постановкой, господин генерал. И если кто-то сопоставит факты, то…

Последнее прозвучало вполне жалобно.

— Час от часу не легче! Вот так и отправляй женщину воевать. Чем вы думали, скажите на милость?

— Я фотограф! — возразила она. — Как вы себе представляете, чтобы я не делала тех снимков. Черт с ним, с ботинком, спонтанная глупость, но фотоматериалы потом легли бы в отчет о той вылазке и ушли в архив, это нормальная практика. Никто не мог знать, что появится банда и начнет нас добивать. Это было… роковое стечение обстоятельств. Сейчас я могу только пытаться устранить последствия.

— Это своим увольнением вы хотите их устранить?

— У меня нет других мыслей на этот счет, господин генерал.

Риво медленно кивнул и отстраненно уставился в окно, пожевывая губы. По всей видимости, включился мыслительный процесс, на который до этого у него не хватало эмоций — все расходовались на то, чтобы погромче орать. Насколько она его знала, это значило, что опасность миновала. Генерал снова глянул на Аньес и невыразительно буркнул:

— И кто будет фотографировать нашу старую братию? Они к вам привыкли! Черт… вы точно написали в рапорте о похищении у вас фотокамеры и пленок?

— Можете сами убедиться.

— Да уж непременно! Немедленно свяжусь с Дьеном, пусть достает из архива документы по той истории. Как вы так вечно умудряетесь попасть в переплет? Тогда, теперь…

— Вы еще возьмите в расчет мои приключения во время войны с бошами, — хрипловато отозвалась Аньес. Теперь ее начинало знобить, да так сильно, что она непроизвольно обхватила себя руками и поежилась. Видела бы себя со стороны, от души посмеялась бы. Явилась, готовая обольщать, а сама выглядела так жалко, что едва ли кто позарится. Впрочем, в случае с генералом выигрышной была ее молодость и его охота до свежего мяса, пусть так никогда и не высказанная вслух.

— Всегда поражался стойкости вашего духа, — враз перебивая все ее мысли, вдруг высказался Риво и задумчиво покачал головой. — Воды хотите? Или кофе? На вас лица нет.

— Да, пожалуйста. Воды.

Все правильно. Лица на ней нет. Приклеенная маска. А под маской — даже ее самой уже давно не найти, потерялась. Слышать сочувствие в чужом голосе, сознавать, что готова на все, тогда как ничего самого страшного не случится… Понимать, что люди могут просто пожалеть, ничего не требуя взамен… иногда она ощущала себя такой дрянью, не иначе как связь с Гастоном измазала ее, что не отмыться. Гастон был. Риво — мог бы быть. Юбер — перевернул ее небо.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

А она во многом, что касалось окружающих мужчин, заблуждалась. Запуталась. Перепутала их всех с Леру.

Пока генерал набирал ей в стакан воды из графина, она все обдумывала эту мысль. А когда пила, вдруг решила, что устала полагаться лишь на себя. Чужое сочувствие окончательно ее размазало. Единственное, что могло бы помочь — родиться заново, как будто ничего не было.

— Вот как мы поступим, — проговорил Грегор, участливо похлопав ее по руке, словно хотел подбодрить, — сейчас вы поедете отдыхать и никаких прошений писать не будете. Рот держи́те на замке. Завтра вернетесь к своим обязанностям, как будто ничего не произошло. Я… займусь вашим вопросом. Мы поднимем документы, изучим их… и решим, что делать. Вряд ли кто-то сопоставит ваш плен и эти снимки. Слишком много времени прошло. Вас и вашу семью никто не тронет, в этом отношении вам не о чем беспокоиться, с Комитетом безопасности, если он решит вмешаться, я все улажу. Какова цена армии, если она не может отбить своего солдата, да?

— Значит, я все еще считаюсь солдатом?

— Ну а кем же еще, Аньес… Если раньше у меня был кредит доверия к вашему мужу, то сейчас… перед вашим обаянием и честностью устоять трудно, — он неловко усмехнулся и откинулся на спинку своего кресла. — Вы правильно сделали, что все рассказали, я ценю это.

Аньес устало кивнула. Все, чего ей хотелось, забиться куда-нибудь в темный угол и сидеть там, зажмурившись, пока не войдет человек и не скажет ей: выходи, все закончилось, все хорошо!

Но этого произойти не могло. Тогда, в тот день, не раньше и не позже, она, несмотря на бескорыстную лояльность генерала, впервые почувствовала, как на шее затягивается удавка. Немного позднее это чувство станет постоянным. Но сейчас де Брольи не могла этого знать. Она коротко, потому что на большее ее сил не хватало, поблагодарила Риво и направилась к двери, а потом вдруг обернулась на пороге и улыбнулась, пытаясь справиться с подкатившей к голове паникой.

— А вы что же, господин генерал? Почитываете «Юманите»?

Риво вскинулся и глянул на нее из-под приподнятых бровей. Потом рот его смешливо скривился, и он совсем нестрашно рявкнул:

— Врага надо знать лучше, чем друга! Мы работаем с журналистами, приходится изучать! А я военный человек, а не щелкопер вроде вас!

На этом их разговор можно было считать оконченным, Аньес хохотнула и выскочила из кабинета. Одновременно со стуком закрываемой двери из ее глаз брызнули слезы. Однако разлиться им в полной мере она не дала. Зло отерла пальцами и, попрощавшись с секретарем, помчалась на улицу. Дышать. Пытаться унять пульсацию в голове. И нужно было принять что-то от боли, причем срочно. Индокитаем она заработала себе ужасные мигрени, которые полтора года почти давали о себе знать то больше, то меньше. Вот и сейчас одна из них грозила разразиться, а это совсем не входило в ее планы. Раз уж выдался свободный день, лучше провести его с Робером здоровой.

Кто бы мог подумать, что тот ботинок в крови устроит ей выходной спустя полтора года.

Она едва удерживалась от смеха, уже выходя на улицу и чувствуя себя чуточку сумасшедшей — но она всегда так чувствовала себя с той поры, как побывала в плену. А потом в поле ее зрения попала телефонная будка. Смех замер в груди, и это к счастью. Уж чего-чего, а истерики ей только и не хватало.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Аньес посмотрела по сторонам и направилась через дорогу к телефону. Номер этот она так и не забыла, и не потеряла, и даже иногда пользовалась им. Ей привычно ответили на том конце голосом Леру, и она как могла сдержанно проговорила: